они, и бедная юная чета, погибшая во цвете лет. Гворят, что в темные ночи все это как бы заново происходит: можно услышать, как бьют копыта по дороге, катят колеса, жуткий крик невесты...
- Сказка, и только, - молвила тетя Сара. - Думаю, что сначала это был какой-нибудь Птичий колодец - множество птиц гнездится в этих мecтax! - но с годами название поменялось, как это нередко бывает с названиями.
- Анни Даусетт там живет, - сказала Полл, - на той дороге, что идет мимо Колодца невесты. Не хотела бы я быть на ее месте, когда она бежит домой, зимою!
- Не слишком ли много времени ты проводишь с этой Анни Даусетт?
- А почему бы и нет?
- Потому что.
- Анни моя подруга, - сказала Полл.
Но она это сказала себе под нос, совсем тихо - только Тео мог это расслышать.
Полл отлично знала, за что мама недолюбливала Анни Даусетт, но сама как раз за это ее и любила. Анни носила старье в будни и в праздники, дралась с мальчишками, была грубиянка и на все способна. Она даже согласилась сопровождать Полл в самый трущобный квартал города, который назывался Скотобойня, - беспорядочный и тесный лабиринт узеньких закоулков и ветхих домов. Тетя Сара сказала, что ни одна воспитанная девушка не пошла бы через этот квартал даже средь бела дня, а уж вечером и говорить нечего. «Ой, я бы - ни за что!» - сказала Лили, передернув плечами, и, разумеется, Полл тут же решила побывать там.
Она и Анни отправились на Скотобойню в последний день пасхи, сразу после школы. Полл сперва нервничала, потому что не знала, что ее ждет. А узнав, разочаровалась: ничего такого ужасного. Правда, не слишком опрятное место, овощные отбросы чавкают под ногами, женщины перекидываются новостями и сплетнями, не отходя от своих порогов, детишки возятся у их ног...
Полл тогда подумала, что в жизни не видывала такого количества детей. Тощие и толстенькие, бледные и румяные, они цеплялись за материнские юбки или сидели в рахитичных колясках. А один младенчик уронил на землю свою погремушку, и, когда Полл подняла ее, он перестал пищать и улыбнулся ей. Щеки были у него толстенькие, упругие и блестящие. Полл обратилась к его маме:
- А мне кажется, я ему понравилась. Как вы думаете, можно мне им погулять?
Женщина смотрела на Полл молча. Она была высокая, с большой грудью и крупным лицом, а глаза темные, с жестким блеском. Она засмеялась, и Полл увидела, что у нее многих зубов не хватает. Притом Полл не сразу поняла, что женщина смеется н а д н е ю. А когда Полл повернулась, чтобы уйти, женщина из соседнего дома стала смеяться, а за ней и следующая, и смех этот заполнил, кажется, всю улицу, бил по ушам... Анни схватила ее за руку:
- Бежим! Живей!..
Они бежали, заляпывая ноги грязью, бежали по кривым улочкам, мимо сумрачных лачуг, все двери у них нараспашку, мимо других женщин - бежали туда, где Маркет-сквер, такая широкая и безопасная. Вздохнув наконец свободней, они поглядели друг на дружку. Анни с удивлением, Полл виновато.
- С чего это ты вдруг с ней заговорила? - сказала Анни. - Рехнулась, что ли?
- Сама не знаю.
Полл сгорала от стыда, издевательский смех все звенел в ее ушах.
- Скажи спасибо, - добавила Анни, - что она в ухо тебе не съездила!
- А что я такого сделала? Не нагрубила ничуть, только попросила ребеночка подержать.
- Все равно довольно странно с твоей стороны. Она подумала, что ты психическая.
- Да почему?! Я вообще люблю возиться с маленькими, а у нас дома ни одного своего.
Анни пожала плечами:
- Если тебе младенцев не хватает, приходи ко мне домой и возись сколько влезет, всегда пожалуйста.
- Спасибо, - ответила Полл. - приду как-нибудь. Вот только у мамы спрошу...
Полл знала: мама ей этого не разрешит, но она надеялась, что Анни догадывается, что Полл это знает.
Два дня спустя Полл отправилась к Анни без разрешения. И в настроении самом гнусном.
Это был канун страстной пятницы, и мама готовила булочки. Она лепила их из дрожжевого теста - руки все в муке - и метила эти маленькие ржаные хлебцы тупой стороной ножа. И вот она выставила партию первого замеса к огню, чтобы поднялись, а сама пошла вымыть руки и миску. Всего на какую-нибудь минуту она отвернулась от булочек, но, когда снова глянула, их уже не было, ни единой. Ни даже крошек не осталось - только довольный пухленький поросенок, восседающий на тряпичном коврике перед огнем и улыбающийся во всю пасть.
- Ах чтоб ты пропал! - воскликнула мама, хватая метлу. - Курятник - вот твое мecтo!..
Полл услышала поросячий визг и выбежала в кухню. Джордж, который в это время сидел за столом и читал, поднял голову и проговорил спокойно:
- Он же не виноват, мама. Бедный малый, откуда ему знать, что этого нельзя?
- А ты, конечно, не мог его прогнать? Носом в книгу, как всегда!
- И тут не вижу преступления.
- Не вижу помощи ни от кого! И без этой балованной свиньи хватает с меня забот! Платье для мисс Дюваль еще не закончено, а тут!.. Мое терпение скоро лопнет!
- С пылу, с жару, как эти булочки... - проговорил Джордж, ни к кому не обращаясь.
Неразумная шутка, и она не помогла делу. Мама зловеще сжала рот, огрела Джонни метлой по заду и погнала его, отчаянно хрюкающего, в сад по длинной гаревой дорожке. А Полл бежала следом до самого курятника, протестовала:
- Но это же нечестно, мама, запирать его!
- Честно или нет, но здесь его место и здесь он останется!
- Но он же не нарочно. Ты положила булочки там, где он мог их достать. Может быть, он подумал, что их специально для него положили, на закуску.
- Выходит, я же и виновата? Что ж, пусть будет мне уроком! И правда, не смешно ли - позволять этой здоровеиной свинье хозяйничать в доме? Свинья есть свинья, отныне только так и буду с ней обращаться.
- Но он к такому не привык! Он привык, что с ним обращаются по - ч е л о в е ч е с к и!
Джонни смотрел на них из курятника, уши свесились на глаза, а в глазах, как показалось Полл, выражение такой тоски, уныния!..
- Он обиделся, - сказала Полл. - Обиделся до глубины души. Интересно, как бы ты себя чувствовала, если бы тебя сначала баловали, пускали к камину, а потом вдруг выгнали и заключили в темницу? О, это просто безжалостно, жестоко! Ты, мама, жестокая!
- Хватит, моя дорогая! Не желаю больше этого слышать! Полл сказала:
- Я тебя ненавижу.
Мама ответила хладнокровно:
- Будем считать, что я этого не слышала.
И Полл не решилась повторить эти слова. При ней, во всяком случае. И выпустить Джонни она тоже не посмела, хотя, когда мама ушла обратно в дом, Полл обследовала дверцу курятника и с радостью обнаружила, что задвижка совсем трухлявая, и если бы поросенок разок приложился как следует и там где надо, то оказался бы на свободе. Чтобы утешить его, она почесала ему хребет и шепнула:
- Бедный Джонни, хороший Джонни, а она - противная! Я ее ненавижу, я ее ненавижу на всю жизнь и никогда ни за что не прощу!
Это была сущая правда. Ненависть в ней раздувалась, как пузырь, вот-вот грудь разорвется. Ах, как бы она хотела уйти сейчас куда глаза глядят, чтобы никогда больше не видеть маму и не слышать! Папа уже ушел, не так ли? И теперь ясно почему. Не мог он больше оставаться с этим подлым, злобным человеком. Но ей-то куда деваться? Что ж, есть одно мecто - для начала.
- Я ухожу к Анни, да, вот куда я ухожу и, наверное, уже не вернусь никогда. И - будь что будет! - тут же и отправилась, уже под вечер. Оказалось, что это самое страшное путешествие за всю ее жизнь.
Одна только мисс Мэнтрипп видела, как она ушла. Старушка сидела у окна, гордая своей новой блузкой, и поджидала гостей. Она улыбнулась младшей мисс Гринграсс, которая пробежала мимо, и обратилась к своему любимому и единственному собеседнику, с которым толковала дни напролет, - к раскормленному дрозду по имени Крюгер:
- Взгляни, какое славное, прелестное дитя!
Полл ее и не заметила. Уставясь горящими глазами на дорогу, она бежала так, будто черти ее погоняли, пока город не остался далеко позади. Наконец, она перевела дыхание и почувствовала себя легче, будто собственную свою ярость тоже обогнала. А вот и городской дорожный мастер сидит на куче булыжников у обочины. Полл окликнула старика:
- Добрый вечер, мистер, как идут дела?
Она всегда ему улыбалась, заранее зная, каков будет ответ, потому что ответ бывал всегда одинаков:
- Да ну, дерьмей дерьма и вообще.
Похоже, что, кроме этих шести слов, он других и не знал. И нельзя было понять, какое значение он в них вкладывал, потому что, как говорила тетя Гарриет, он употреблял их по любому случаю. К примеру, дождь пошел, а он глянет в небо, натянет мешок на голову и объявит: «Да ну, дерьмей дерьма и вообще».
Полл засмеялась и побежала дальше, держась середины дороги, потому что в глубоких колеях, что по сторонам, можно было и башмаки оставить. При этом не спускала глаз с придорожных кустов - ведь там полно птичьих гнезд, а порой можно увидеть и куницу с детенышами, которые бегут за ней ровной цепочкой: хвостик - носик, хвостик - носик. По словам тети Гарриет, точь-в-точь как слоны в цирке, только помельче, конечно. Нет, сегодня такого везения не случилось, но, как раз когда она подходила к Колодцу невесты, фазан вылетел из-за кустов, хлопая крыльями и с таким жутким криком, что мурашки по спине.
«Удирай, старина фазан, покуда цел!» - подумала Полл, потому что увидела цыганский табор, расположившийся возле пруда. Две крашеных кибитки стояли на пороcшей травою дороге, как раз в том месте, где карета молодоженов сорвалась в воду. Всевозможная постирушка была развешана на кустах, кипел котел с варевом. Когда Полл бежала мимо, собаки залаяли и натянули свои цепи, а цыганки только проводили ее наглыми своими глазами, ни одна не улыбнулась. Полл не рискнула здесь задержаться, хотя охота, конечно: такая завидная жизнь, трапезы под открытым небом, никако