— Ну и хорошо, — улыбнулась она.
— Нет уж, — решительно проговорила Евгения. — Если в Новоладожске происходит что-то ужасное, вы не скрывайте. Неужели химический комбинат отраву какую-то выпустил в атмосферу?
— Про комбинат я не знаю, — сказала Саша. — А в больнице лежат больные с синими лицами. И никто не знает, что это за напасть, и как ее лечить.
Женщины нахмурились.
— И давно лежат? — деловито спросила Евгения.
— Первые больные поступили в больницу несколько месяцев назад, — сказала Саша.
— Значит, Аркаша не врал, — сказала Евгения.
Послышался топот — как будто приближалась большая толпа — и голоса. Саша от неожиданности вздрогнула.
— Время обеда, — весело сказала Наташа. — Где у нас ножик-то — хлеб нарезать?
Саша оглянулась. К палаточному лагерю приближалась группа мужчин. Весело переговариваясь, они подхватывали ведра с водой, подносимые им женщинами, жадно пили и обливали друг друга. Все они без исключения были крепкими, мускулистыми, а бронзовый загар обнаженных торсов в сверкании солнечных лучей делал реставраторов похожими на олимпийских богов с картин художников эпохи Возрождения.
— А вон и наш «начальник», — сообщила Наташа. — К нам идет…
Саша удивилась. Размеренным шагом, широко улыбаясь, к костру шел совсем молодой мужчина лет двадцати пяти с темной щетиной на щеках и подбородке.
— Мир честной компании! — весело проговорил Ершов, подойдя к костру, неподалеку от которого под сенью пышной липы на холщовой тряпке Наталья с Евгенией спешно раскладывали снедь — свежие маленькие огурчики, зелень, помидоры, вяленую рыбу. Наташа, спохватившись, взяла нож и стала резать хлеб. — У нас гостья? — Николай улыбнулся еще шире. — Очень приятно. Гостям мы всегда рады. Издалека к нам? — повторил он вопрос Евгении, но, не дав Саше вымолвить слово, торопливо добавил: — Да я вас, наверное, знаю. Вы… э… Вы на телевидении работаете. Новости и все такое?
— Да, это я, — со вздохом ответила Саша, втайне мечтавшая быть неузнанной хоть в этой незатейливой компании, в поле, у костерка. — И часто вы смотрите наши «Новости»?
— Случается, — рассмеялся Ершов. — Что же мы стоим? Присаживайтесь. Есть очень хочется.
— Одну секундочку, — протараторила Наташа. — Сейчас закончим. Молитву творить вы будете?
— Пожалуй, — согласился он.
Наташа потянула за руку присевшую было Сашу, женщины торжественно встали вокруг импровизированного стола, а Ершов с тем же довольным видом, с каким созерцал еду, начал творить молитву. Когда он закончил, Саша села, словно загипнотизированная. Ершов бросил на нее веселый взгляд, взял миску с вареной картошкой и мясом и начал с аппетитом есть.
Пищу вкушали почти молча, перебрасываясь малозначительными фразами. Ершов был поглощен процессом насыщения полностью, а женщины не решались отвлекать своего руководителя от важного дела. У Саши же от непонятного смущения совсем пропал аппетит, и она еле-еле ковыряла ложкой в миске.
— Аппетит еще не нагуляли? — подмигнул Ершов и спросил как бы между прочим: — Вы у нас сюжет хотите снять? Криминал какой-нибудь в нашей общине обнаружили?
Саша отставила миску в сторону и, взяв маленький желтоватый огурчик, стала нервно вертеть его в руках.
— Нет, что вы… — еле слышно проговорила она. — Просто приехала. Посмотреть…
— А посмотреть есть на что, — не то провозгласил, не то спросил он. — Хотите подняться на самый верх? На колокольню? Оттуда такой вид открывается — закачаешься! В буквальном смысле этого слова, — он рассмеялся.
— А можно? — спросила Саша, бодрясь.
— Сразу после трапезы и полезем, — пообещал Ершов.
Высоты Саша не боялась никогда. Она любила летать на самолетах и вертолетах, а однажды при съемке сюжета на спор с оператором прыгнула с парашютом с высоты тысяча метров и получила огромное удовольствие. Иногда ей снилось, что она летает высоко над облаками. Просыпаясь после таких снов, она всерьез думала, что в какой-то прошлой жизни она была птицей. Или пращуры ее были не обезьянами, а птеродактилями. Но, поднимаясь по скрипучим, шатким лесам ремонтируемой колокольни, она почувствовала дрожь во всем теле. Слишком уж ненадежными казались ей строительные конструкции. А может быть, давали знать о себе расстроенные нервы. Ершов шел впереди, не оглядываясь. Когда до колокольни оставалось не более двух метров, Саша остановилась и покачнулась. В это было трудно поверить, но она поняла, что не сможет сделать следующего шага. «Что-то случилось с моими крыльями. Видимо, атрофировались, отсохли и отвалились», — мрачно пошутила она сама с собой. Ее спутник оглянулся не сразу. Он дошел уже до самой верхней площадки и вдруг обнаружил, что Саша отстала. Взглянув вниз, он увидел бледное лицо девушки, белые костяшки ее пальцев, судорожно вцепившихся в какую-то скобу, и стал быстро спускаться. Подойдя к Саше вплотную, он осторожно обхватил ее за плечи и заглянул в ее испуганные глаза.
— Что, Александра? — тихо проговорил он. — Вам страшно?
Саша с трудом разомкнула пересохшие губы, но ответить не смогла, только слегка пожала плечами.
— Я не знал, что вы боитесь высоты, — не повышая голоса, произнес он. — У вас кружится голова?
Саша отрицательно помотала головой и почувствовала, что на глаза наворачиваются непрошенные слезы.
— Будем спускаться? — мягко спросил он.
Она снова помотала головой.
— Тогда держитесь за мою руку, — улыбнулся он.
Ее ладонь утонула в его огромной лапище, и они стали медленно подниматься.
— Бояться тут совершенно нечего, — Ершов, поняв свою оплошность, стал наконец-то развлекать Александру разговорами. — Леса сколочены на славу. Знаете, какой вес они выдерживают? Представьте двадцать здоровых мужиков, по пять пудов каждого, а то и больше. Доски, конечно, поскрипывают, но они весьма добротные. Мы лес по соседству заказываем, в Карелии. У меня там приятель — директор деревообрабатывающего завода. Качество я лично проверяю. Голова не кружится, точно?
— Не кружится, — Саша обрадовалась, что смогла наконец заговорить. — Я сама не понимаю, что случилось. Обычно я не боюсь.
— А я в детстве очень боялся высоты, — весело сказал Ершов. — Все приятели надо мной посмеивались. Сами во дворе с крыш гаражей прыгают и меня дразнят. А я стою как вкопанный, ноги словно к земле прирастают, как подумаю, что нужно куда-то забираться, да еще и прыгать.
— И как же вы?.. — Саша посмотрела наверх.
— Хорош бы был наставник, который на земле команды отдает, в то время, как вся община работает на верхотуре, — рассмеялся он. — Я в себе этот страх изжил. Не сразу, конечно. Это уже в армии произошло. Строительство, церковь — это все потом. Я ведь бывший десантник… Однако мы пришли.
Они ступили на небольшую площадку, устланную грубо выструганными досками. Под сводами, державшимися на пяти облупившихся резных колоннах, был укреплен небольшой, по всей видимости, старинный колокол, о чем говорил почерневший узор и многочисленные выбоинки на его поверхности. Николай Ершов заметил, что Саша рассматривает колокол, и проговорил:
— Этому колоколу больше трех веков. Сохранился вместе с колокольней. В шестидесятые его сняли, слава Богу, в металлолом не сдали. Я нашел его в краеведческом музее соседней области. Когда возникла идея реставрации, сразу привез его сюда. Чего это стоило — отдельная история. Но я не мог его не перевезти. С ним связано множество легенд. Говорили, что, когда здесь проносились войны и места превращались в пепелище, и не оставалось ни одного человека вокруг, он все равно звонил. Изо всех сил, на многие километры было слышно. Причем, было точно известно, что звонить было некому. Звонарей еще в Гражданскую извели. — Ершов нахмурился. — А в сорок первом здесь бои шли. Посмотрите, вот там проходила линия фронта. Ох и много же здесь народу полегло! Хоронить погибших было некому. В такое пекло похоронные команды не совались. После освобождения этих земель здесь просто перепахали все тракторами. Поля были совхозные, картошку сажали. А потом и поля забросили.
— Здесь красиво, — тихо сказала Саша, вглядываясь в синеющую даль. Холмистая местность с редкими перелесками распростерлась на несколько километров, поражая воображение и рождая мысли о бесконечности пространства.
— Отсюда можно наблюдать разные по настроению виды, — более буднично произнес Ершов. — Когда я смотрю на эти поля, я не жалею, что провожу здесь пять месяцев в году. А теперь посмотрите в противоположную сторону, — он махнул рукой жестом экскурсовода.
Саша обернулась и подошла к самому краю площадки, обнесенной проволочным ограждением.
Вид на противоположной стороне являл собой абсолютный контраст только что увиденного. За узкой извилистой лентой зеленоватой речки, над которой поднимался пар, упирались в облака мрачные прямоугольные конструкции химического комбината. Казалось, что здесь даже небо было другого цвета — мрачное, тяжелое. Солнечные лучи, преломляясь в клубах дыма, изрыгаемого двумя огромными монументальными трубами, вычерчивали в небесах причудливые образы отвратительных чудовищ, прямо-таки киношных монстров. Монстры угрожающе шевелились и целеустремленно двигались на город. Саша, следя за их движением, перешла по площадке влево — к следующей точке наблюдения. Отсюда были видны маленькие домики, площадь, по которой сновали люди-муравьи, поблескивали рельсы железнодорожного полотна, игрушечный электровоз медленно тащил в гору игрушечные вагоны, крошечные машинки различных моделей катались взад и вперед по желтоватой полоске пригородного шоссе.
— Человеческая фантазия питается земными образами, — проговорил Ершов, проследив за ее взглядом и отступая на шаг. Он вдруг рассмеялся. — Такие мысли мне часто приходят в голову именно здесь. Кстати, вы можете взять мой бинокль, чтобы разглядеть все получше.
— Благодарю, — ответила Саша, по-прежнему борясь со смущением. — Если я не ошибаюсь, эти тучи-чудовища ползут в сторону Питера? Он ведь в той стороне?