опять настою на своём.
Пойду на дорогу большую
и в розовом, и в голубом.
ГАННА ШЕВЧЕНКО
*
Не так уж много нужно человеку:
квартира, чайник, быстрый Интернет.
В конце зимы достроили аптеку
и сдвинули к палаткам турникет.
Хандра, простуды, авитаминозы —
нам обещали наморозь. Когда
явился март, исполнились прогнозы,
на город опустились холода.
Мы той весной на доли раздробили
привычный быт — внезапно разошлись.
Ругались, ненавидели, грубили,
винили, ненавидели, дрались.
Обида нас на части разрывала,
качала на невидимых весах,
мы были отраженьем коленвала,
вращавшегося где-то в небесах.
А в остальном привычная картина:
месил уборщик снежное желе,
стояла у обочины машина,
бежал сосед домой навеселе,
закат сливался с крышами у кромки,
мгновенно дочка выросла из брюк,
и самолет, медлительный и громкий,
летел из Домодедова на юг.
ВЛАДИМИР БУЕВ
*
Всё было замечательно по-женски:
уютно в доме, был смиренным муж,
всю зиму вёл себя по-джентльменски.
Мы ждали марта и весенних луж.
Зимой я наслаждалась женским счастьем.
Но грянул март — морозец подкосил.
И слава богу, не кулак — запястье
он мне к глазам и к носу подносил.
Однако не сдержалась я. Схлестнулась.
Квартира — в хлам. Любимый чайник — вдрызг.
И скорость интернета разом сдулась.
Сосед грозит подать судебный иск.
В глазах всё помутилось и поплыло.
Волнение в груди — ну, просто жесть.
Тут торкнуло и память обновило:
аптека-новостройка ж рядом есть.
Я наяву увидела, как лихо
уборщик месит снежное желе,
подъезды отмывает дворничиха.
Я не пила, но как навеселе.
И вот уж в небесах весы повисли.
Никто не видит. Вижу только я.
И коленвал ракетой небо выстлал
(ракета — отражение меня).
Аптека рядом, в этом нет секрета.
Там есть валокордин или фрактал —
и снова самолёт, а не ракета,
и уж тем паче… нет, не коленвал.
ГАННА ШЕВЧЕНКО
*
У меня внутри поют сверчки,
и блуждает леший с бородою,
беленая хата у реки,
вербы над прохладною водою.
Через реку переброшен мост,
за рекою — ивовая чаща,
где волшебный, одинокий дрозд
исполняет гимн животворящий.
Что ещё об этом рассказать?
Кукуруза зреет в огороде,
голосит соседская коза,
да перины сохнут на природе.
В переулке солнце пролилось
и детишки в лужицах играют,
дед Иван вколачивает гвоздь
в лестницу, приросшую к сараю.
Золотая внутренность моя,
космос, оплетённый виноградом —
без тебя я фантик, чешуя,
бабочка, разорванная «Градом».
ВЛАДИМИР БУЕВ
*
Чем, скажи, тот гимн животворящ,
что дрозды за речкою поют?
Соглашусь, что этот гимн блестящ,
но у лифта должен быть дебют.
Помнишь ли, как грозный царь Иван
крёстное знамение на лоб
наложил себе (самообман),
лифт открылся поскорее чтоб?
Вот что в жизни бытовой мирской
крест животворящий вытворял
Что сверчки да леший с бородой!
Это чёрт поэта обуял!
В огороде ль, в хате, у реки,
бес попутал. Может, там коза?
Нахлобучь-ка на нос ты очки,
Чтобы сделать зрячими глаза.
Борода есть у козлов и коз.
Мекал кто ж, разбрасывая яд?
Громыхнуло, затрещал мороз.
…Чёрт наслал сюда и град, и «Град».
ГАННА ШЕВЧЕНКО
*
Ползёт, рубинов и неровен,
туманов мантию влача,
как лепесток, как выплеск крови
из-под удара палача.
Многоэтажные детали,
навстречу окна оголив,
во всю длину горизонтали
смиряют солнечный прилив,
и бьются, словно волноломы
в проем заоблачный, косой,
в травы изящные наклоны,
овеществленные росой.
Пион. Сочащаяся язва.
Неон. Нечаянность. Не сон.
Он кем-то был рассветом назван
и поутру произнесен.
ВЛАДИМИР БУЕВ
*
Ползёт… куда ползёт, не знает,
а кто — узнаем лишь в конце:
хотя бы это утешает.
Вся суть стиха — в одном словце.
Метафоры танцуют енькой,
но все прижались к городам.
Однако и по деревенькам
он тоже ползает, мадам.
Многоэтажные детали
смиряют солнечный прилив,
но избы тоже в бой вставали,
своих задов не оголив.
Не только зад не оголяя,
но не щадя его ничуть,
встречали избы блики рая.
…Рассвет вползёт в любую муть.
ГАННА ШЕВЧЕНКО
*
Как-то огонь разжёг
опытный стекловар,
дунул в стеклянный шелк —
и получился шар.
Катимся, колобки,
прыгаем на ходу,
это не по-людски,
дедушка-стеклодув.
Брызжет слюной лиса,
волк разевает пасть,
в этих глухих лесах
как бы нам не пропасть.
Мы от тебя ушли —
песни хотели петь,
но на полях Земли
нас ожидает смерть.
Сети паучьей нить,
вязкая грязь болот —
как же нам сохранить
хрупкую нашу плоть.
Видишь ли, знаешь ли
ты, наполняя нас,
как по ночам болит
твой углекислый газ?
ВЛАДИМИР БУЕВ
*
Парится стекловар,
дует в свою дуду:
в трубку вдувает пар,
а не дудит в трубу.
Дар свой за сотни лет
наш стеклодув развил
и не один секрет
в деле своём открыл.
Он ведь, и правда, — дув,
а никакой не — вар.
Сложно, в веках заснув,
нынче сбывать товар.
Тысячу лис, волков,
столько же колобков
выдаст за день завод,
как стеклодув за год.
Спрос и ушёл к другим
массовых дел спецам.
Горек такой мейнстрим
истинным мастерам.
Выдать штамповку за
вещь уникальную
может, смотря в глаза,
рожа нахальная.
А стеклодуву — боль,
если сей мастер крут.
если пацан не ноль.
…Эры дурней грядут.
ГАННА ШЕВЧЕНКО
*
Гибискус красный утомленно
стоит, склонившись к монитору,
над батареей раскаленной
сквозняк пошатывает штору.
И кажется, что в этой нише,
в житейском, удаленном шуме,
когда-нибудь родится Ницше
и сообщит, что Бог не умер.
И восстановится из пыли
посуда с ручками из стали,
дуршлаг, салфетница, бутыли,
черпак и прочие детали.
ВЛАДИМИР БУЕВ
*
Сквозняк так долго мучил штору,
что посторонний влез в квартиру.
И сразу двинул к монитору.
Мой новый комп он хочет стырить?
Глядь, не шагает, а витает:
не человек — фантом бесплотный.
Не монитор его прельщает —
цветок у компа благородный.
Гибискус утомлённый красный
стоит, склонившись к монитору.
Что делать? Крикнуть громогласно?
(да и пора бежать в контору).
Иль, может, подарить фантому
гибискус утомлённый красный?
Стоп! Всё понятно и слепому:
метанье бисера напрасно.
Ведь не свинья в квартире. Ницше!
Он о кончине Бога скажет.
Гибискус тут — как третий лишний.
Сверхчеловек отныне княжит.
…Когда я через час очнулась,
ни монитора, ни посуды.
Я поняла, что обманулась:
тю-тю цветок. Фантом — паскуда!
ГАННА ШЕВЧЕНКО
*
Грабли с прохода убрать не забыли?
Все ли перенесено?
Что вы там делали?
— Жили да были,
мокли, ходили в кино.
Сорные заросли уничтожали,
камни бросали в мешок,
сеяли, веяли, редьку сажали.
Боже мой, как хорошо —
близится вечер, открыты ворота,
светится окнами дом.
Жизнь состоит из любви и работы
под непрерывным дождем.
ВЛАДИМИР БУЕВ
*
Метаморфозы прошли в кинозале!
Все ноу-хау — старьё.
Нынче с героями
фильмов в реале
про бытиё и житьё
поговорить можно смело и просто,
камни забросить в мешок,
редьку сажать, удобряя компостом.
Боже мой, как хорошо!
Зал и экран — всё отныне едино.
Вместе с актёрами я,
пусть отдыхаю, сама героиня:
в фильме работа моя.
ГАННА ШЕВЧЕНКО
Ода стрижке
Раньше ведь как — вымоешь голову и целую вечность сушишь
волосы феном, но тонкие пряди, как у последней клуши,
ложатся неровно, электризуясь, тянутся за расческой,
жить не хотелось с ужасной такой прической.
О, это были недели ломки от лба до низа,
и не спасали от боли ни сладкое, ни телевизор,
тело горело в реале, во сне, в астрале,
и никакие средства от этой напасти не помогали.
А стоило лишь подстричься, мир заиграл лучами —
шея открыта, образ объемен и завершен плечами.
Не слушался волос раньше, словно из пакли соткан,
а нынче проснулась, прическу взъерошила — и красотка.
ВЛАДИМИР БУЕВ
Наголо так налысо!
Я настрадалась за жизнь свою бренную лет этак множество,
с самого детства стараясь сложить из причёски художество.
И в парикмахерских города все меня жуть как боялись.
Лучше надзора была я: халтурщики поувольнялись.
Но совершенства найти я нигде не могла для макушки:
три и четыре слагала, и пять этажей плюс верхушка.
Спать неудобно бывало, мучалась, не высыпалась,
но поутру всё равно шевелюры приличной не оставалось.
Кто же мне мысли подал всмотреться получше в лица великих
женщин, побривших затылки, при этом совсем не безликих?
Стюарт, Высоцкая, Роуз, О’Коннор, Спирс Бритни,
и Самбурскáя с Закировой — все лысовидны.
И уж Кожевникова убедила финально: не зря она Маша.
Эта уж точно под дудку врагов не запляшет.
Тут же взяла я машинкой под нолик побрилась,
чтоб красота моя больше под слоем (роскошных) волос не таилась.