– Да на нём клейма ставить негде!
– Из его любовниц в Кипрянах можно роту составить!
– Бедная Жанна!
– Лучше жизнь в шалаше, чем смерть в золотой клетке!
– Фарисей и лицемер!
– Вот! – подвела итог Елена Семёновна. – И мы из-за этого проходимца, как именует его Варвара Парамоновна, ругаемся?! Умные женщины, цвет интеллигенции Кипрян, поддаёмся на провокацию, выполняем его разрушительную программу, суть которой – разделяй и властвуй?! Посмотрите на великую манипуляцию, которую он, благодаря нам, провернул: в глазах Жанны гости остались никчемными, бестактными дурочками, а он – её единственный защитник, ограждающий супругу от нежелательных эмоций! Вы поняли?
– Ну мурло! – восхитилась Зинаида. – Высший пилотаж!
– Хвост собачий, хам! – всхлипнула Светлана Борисовна. – Павел Аркадьевич гад, конечно, но он святого праведника из себя не корчит! Честно женился на молодухе, не то что некоторые!
– А Жанне каково жить с этим монстром? Он же пол-Кипрян обворовал! – довершила обличение Раиса.
– Девочки! Я публично прошу прощения у Зинаиды Афанасьевны! – Варвара прижала руку к груди. – Виновата!
– Ладно, мир. – Зинаида оттаяла. – Я думаю так: Жанну мы всё равно не бросим, будем к ней ходить, звонить ей, а проходимцу предлагаю послать мысленно «фи», выразив этим общее презрение. А сейчас надо отметить именины Жанны по-человечески, поднять бокалы за её здоровье. Идёмте в «Сказку», там посидим без напряга!
На том и порешили.
Через две недели Жанна умерла. Хоронить её повезли в родную деревню Корнеево, откуда, кстати говоря, и проходимец родом (они с Жанной учились в одной школе, разница между ними в год). Эдуард Тихонович похороны организовал по высшему разряду – автобус на сорок мест да машин легковых ещё штук двадцать было.
Когда траурный кортеж подъехал к кладбищу, местные ахнули от такой пышности. Варвара Парамоновна уловила краем уха их разговоры:
– Мы такого богатого народа отродясь не видали!
– Ничё! Все помрут! От неё не откупишьси…
– Шуб скольки норковых! Целый выводок!
– А венков-то, венков! Прям принцессу хоронят!..
Венки были сложены в багажном отделении автобуса. Непонятно почему, но доставал их оттуда и раздавал Эдуард Тихонович. И тут Варвара Парамоновна невольно стала свидетельницей характерной сцены. Подходит за венком новая учительница из школы, посланная представительствовать от коллектива на церемонии, и проходимец, узрев сие невинное создание, тотчас распустил перья:
– Ой, давайте я вам полегче что-нибудь подберу! Как вы, такая хрупкая, на морозе будете тяжести носить?!
У Варвары от изумления челюсть отвисла. «Ты ж только что безутешно рыдал, когда гроб из дома выносили! В голос выл! С причитаниями: закатилось солнце красное, белый свет немил, горе сердце затопило! Оказывается, не всё так плохо!..»
Варвара подошла следом за девицей взять венок, но проходимец на неё вообще не отреагировал. Даже головы не поднял и не глянул – кто это. Сунул ей первый попавшийся – самый мохнатый, кстати. А сам всё зыркал вслед красотке, семенящей на высоких каблуках.
Потом был траурный митинг, очень прочувствованно выступила Зинаида Афанасьевна. Она к массовым акциям всегда готовится и умеет сказать не только то, что ждут от неё, но и большее. Все прослезились, а Эдуард Тихонович опять стал рыдать. Зинаида говорила, что Жанна Арнольдовна свою жизнь отдала детям, что не случайно её упокоение состоится на родине, что любовь к России давала ей силы трудиться, что память о её благородстве и жизненном подвиге навсегда останется в наших сердцах.
Поминки были тут же, в деревне. Варвара Парамоновна не осталась – села в машину к Елене Семёновне, и они поехали домой.
Доро́гой вспоминали Жанночку, конечно. Отмучилась, страдалица! Ну, что делать. Никто своего последнего часа не знает.
Говорили и о проходимце, о его неумирающем интересе к молодым особам.
– А дочери, Вероники, на похоронах не было, – удивилась приметливая Варвара.
– В Дубайях отдыхает, – отвечала Елена Семёновна. – Рейса не нашлось подходящего, чтобы успеть на похороны. Поэтому решила не лететь.
Домой Варвара приехала никакая, упала на тахту без сил. К вечеру только оттаяла от тяжелых переживаний. Включила новенькую китайскую плазму, перещелкала каналы. «Звёзды» шоу-бизнеса кривлялись на экране… С натянутой кожей, с искаженными чертами лица они походили на внедрившихся в мир людей ведьмаков.
«Какой плоский мир!» – ужаснулась Варвара и с сожалением выключила телевизор.
Судьбой назначенный
Когда отцветающая сирень пахнет полынью, когда липы на бульварах смыкаются кронами, а дорожки парка «Динамо» на ладонь заметены тополиным пухом, тогда они и встретились.
Саша Темников спешил с вокзала домой. В «парадке», в накремённых ботинках, с черным кожаным «дипломатом», который он то и дело перекладывал из руки в руку. Чувства сплелись в клубок: надежда, боль, ожидание, тревога. Какой стала теперь Лена? Что они скажут друг другу?
Она увидела солдата издали, и, хотя знала, что это не мог быть Саша – ему служить ещё две недели, сердце её, тревожно ёкнув, вдруг забилось лихорадочно, быстро. Лена шла к свекрови, несла свадебные фото. Снимками она осталась недовольна, хотя Олейчук позвал во Дворец бракосочетаний лучшего мастера в городе.
Да, прекрасно вышли платье, пелерина, фата и розы, отлично сидел костюм на женихе, а уж галстук она завязала ему узлом, который подсмотрела в иностранных журналах. Респектабельны и солидны гости, торжественно-значительна дама, что их регистрировала. Здорово был пойман момент обмена кольцами. Бокалы с пузырьками шампанского, традиционный, торжественно-церемонный поцелуй.
Лена замечательно красива на свадебных фото, а Олейчук смотрелся барином, денди. Но всё же ей казалось, что у неё неуверенный, виноватый вид, а Эдик, напротив, слишком самодовольный, победительный.
«Нет, не Саша», – успокоилась она. Солдат был чуть выше ростом, чуть тоньше в талии, чуть шире в плечах. Он шёл четким, уверенным шагом. Вот она уже различает черты лица…
«Саша!»
Она замерла, не в силах пошевелиться.
«Как могло так совпасть?!»
Досада, стыд, жалость к себе, жалость к нему, страх (вдруг кто-то из знакомых увидит!), ужас, смятение – она стояла, прижав сумочку с фотографиями к груди, будто боялась, что их отнимут.
Сотни, тысячи раз он потом возвращался к мигу их встречи. И удивлялся внезапной зоркости, которая вдруг посетила его. Он увидел будто бы всё сразу – и настоящее, и прошлое. Саша мгновенно, будто владел чудо-фотоаппаратом, запечатлел и её растерянность, и тонкое обручальное колечко, и припухшее лицо, и полные груди, к которым она прижимала дурацкую бело-серую сумку (из неё торчал большой плотный конверт), и чуть раздавшееся вширь тело, и непривычно, слишком «по-женски» подведенные глаза, и её новую блузку с легкомысленными воланами, и юбку-колокольчик (голубую), и босоножки – простые, белые. Он остро ощутил её чуждость, отстраненность. И смутное видение мелькнуло в сознании – невнятная, согбенная фигурка воришки, крадущегося вдоль глухой стены.
«Она будет несчастна».
Он будто читал книгу жизни, видел страницу с уже предначертанной судьбой.
Всё, что он так тщательно готовил для решающего разговора, теперь не годилось.
«Как же так, Лена?»
Она увидела вопрос в его глазах. Это был не упрёк, не сожаление, не гнев, не отчаяние. Изумление! Она словно оказалась перед всевидящим судией, и с ужасом почувствовала, как что-то надломилось в мире, изменилось, треснуло, что ход её жизни нехорошо повернулся.
Ответить было нечего. И тогда она поспешила переложить вину на него. Она – изменница, но виноват – он!
Два года назад, когда Сашу забирали в армию после первого курса института, да, она обещала ждать, сидела рядом на проводах, смущаясь пристальных взглядов его родителей, родни. И очень долго Лена аккуратно писала письма, прилежно училась, даже в кино выбиралась нехотя.
А жизнь, единственная, проходила мимо!..
Саше тоже досталось: он попал в Афганистан выполнять «интернациональный долг». Но при чём тут Лена?! Саше просто не повезло.
Шли месяцы. Их поцелуи, мечты, всё, что было прежде дорого, уплывало в туман прошлого, в дымку неопределенности.
Зато Олейчук стал реальностью. Если ему что-то нравилось, Эдик брал, не спрашивая, не рассуждая, сминая сопротивление, и считал, что так и до́лжно. Может, она тоже желала решительности разбитного старшекурсника?! А ещё – шикарных букетов, щедрых подарков, походов в дорогие рестораны. Хотя… Не в этом дело! Просто ей стало жаль своей молодой жизни. Надоело сидеть взаперти непонятно ради чего.
Весь рой доказательств, оправданий, раскладов, объяснений вихрем пронесся в её сознании. И всё получалось логично, когда она прежде рассуждала сама с собой («ах, нехорошо всё-таки с Сашей вышло!» – об этом она тоже думала и морщилась от неловкости); но теперь, когда они так нежданно-негаданно столкнулись («будто подстроил кто!»), все аргументы рушились. Перед ней стоял не скромный юноша с чистыми, акварельными чертами лица, которого она помнила, а молодой мужчина, собранный, требовательный. Глаза его, большие, страдающие, смотрели на неё с изумлённым, будто бы даже прощающим сочувствием.
И вдруг всё, что так радовало, что доставляло столько волнений – упоение страстью, свадьба, крики «Горько!», привязанность к Олейчуку – всё показалось чужим, ошибочным.
«Зачем я за него вышла?!»
Ощущение ужасной беды на миг захватило Лену. Плечи её опустились.
Она ждала, что Саша что-то скажет, и тогда, как за соломинку, она ухватится – за любые его слова, и – спасётся, «выплывет».
Саша молчал.
Ничего нельзя было изменить!
Он ещё раз внимательно и долго посмотрел в её лицо. Нет, он не мог в ней ошибиться! Это всё равно, что ошибиться в самом себе! Точно так, как тайфун, ураган, пожар или песчаная буря ударяют по налаженной жизни, так и в их отношения вторглось что-то роковое, ужасное.