В милицейском закутке стоял кошмарный запах мочи, затхлого тела, кислое «амбре» от грязного тряпья, в которое был облачён бомж. Пол возле клетки был залит алой, праздничной кровью, тут же – застарелые пятна грязи на стёртом линолеуме. Два милиционера сидели возле узкого окошка и смотрели в мониторы, за спиной у них стояла голая кушетка, здесь, наверное, они поочередно спали на дежурствах. Вместо подушки лежала черная форменная сумка – как для противогаза; и вот на эту кушетку медсестра стала укладывать Илью, предварительно сняв с него пиджак, ослабив галстук и расстегнув рубашку. И то, что этот человек, только что вышедший из роскошного зала, где сияли зеркала и звучала музыка Бетховена (они были на приёме в посольстве), умирал сейчас рядом с вонючим бомжом, – в этом было что-то грозно-страшно-несправедливое!..
Медсестра заботливо ставила прищепки от аппарата на запястья и лодыжки, «груши» на сердце. Из зева умной машинки беззвучно поползла лента с огромными тупыми зубцами. Ольга видела, как Илья грустно-отрешенно смотрел на бомжа, на унылые милицейские спины, на кардиограмму… Она поняла, что сейчас разрыдается и что это – лишнее, потому что ему будет больней и хуже. Она вышла из закутка, смахнула слёзы, вспомнила старый его наказ: «Ты должна быть сильной!», внутренне собралась.
Вовремя: подъехала, наконец, вызванная костлявым парнем бригада. Через пелену горя, туманящего сознание, Ольга мысленно выдохнула: «Слава богу!»
Усатый врач, похожий на умного леща, сразу взялся за дело.
– Ставь катетер, – велел он напарнице. Медсестра, работающая с ним в паре, была медлительная, полусонная клушка, долго ладила иглу и в конце концов, проткнула вену насквозь. Тотчас взбух синяк.
– Ничего, ничего, – успокоил её Илья.
Ольга закусила губу, чтобы не закричать. Её уже несколько раз – и милиция, и врачи – выпроваживали из закутка, но она всё возвращалась. И теперь она увидела, как смертельная, восковая бледность стала заливать лицо Ильи. Ещё чуть-чуть и… Она лихорадочно стала припоминать слова молитв – в голове носились несвязные обрывки церковнославянских слов – секунды росли, стали огромными-огромными. Она держала время – как могла. Ей казалось, что весь небесный свод – на её плечах, ещё чуть-чуть – и небо её расплющит, раздавит, уничтожит.
Долго, сонно, медсестра сбивала колпачки у ампул с лекарствами. Ещё дольше удаляла пузырьки воздуха из шприца. «Поживи, пожалуйста, поживи», – мысленно твердила Ольга. «Не оставляй меня, пожалуйста!»
Наконец, клушка начала вводить лекарство.
– Вы что-то чувствуете? – озабоченно спросил врач.
– Пока нет.
Ольга видела, как Илья измотан, отрешен.
Снова включили аппарат, полезла лента кардиограммы. Зубцы стали пониже.
Врач кивнул, клушка добавила ещё несколько миллилитров в вену. Держа Илью за запястье, врач смотрел на часы.
– Сто ударов.
– Да, полегче, – сказал Илья слабым голосом. Кровь прилила ему к лицу, оно стало бронзоветь, стареть.
Ольга вышла из будки. У входа стояли милицейский подполковник, милицейский капитан и женщина из низших чинов с крашеными чёрными волосами в пилотке, в мешковатой форме, делающей её грузную фигуру тумбообразной; ещё тут был старшина с животиком, без фуражки… Это были «люди подземелья», все, даже подполковник, с серыми землистыми лицами, люди-функции. Жизнь их проходила здесь, в вонючем закутке, где они сутками наблюдали одно и то же «кино» – турникеты с прыгающими «зайцами» и бредущими пенсионерами да бомжей в клетке. Ольга видела, что явление Ильи для них раздражающе – как привет из другого мира, им непонятного и потому враждебного.
Аппарат сняли, первая бригада наконец-то могла ехать. «Спасибо вам большое», – с чувством благодарила Ольга миловидную медсестру. Костлявого парня с серьгой она демонстративно «не замечала».
– Медленно поднимайтесь, садитесь, – говорил тем временем «лещ» Илье. Клуша, со слов Ольги, заполняла лист оказанных услуг. («Мы всё вносим в компьютер, – вспомнила Ольга трёп костлявого парня. – У нас всё под контролем».)
– Поезжайте наземным транспортом, никаких метро, – наставлял врач. – Вам надо бы обследоваться хорошо. – Он покачал головой и бросил понимающе-горький взгляд на Ольгу.
Наконец они могли уйти из опорного пункта. Илья благодарил милицию: «Спасибо, ребята. Извините, что мы вам помешали». Бомж всё так же лежал, скрючившись, беззвучно. У клетки алела кровь. Всё осталось прежним, только они отсюда уходили – смерть отступила.
Они вышли на площадь у метро. Клубился народ. Бродячий ансамбль из барабанщика, гитариста и вокалиста пел и гремел – невозможно понять что. Машина «скорой» выворачивала с площадки – водитель, высунувшись в окно, говорил им: «Посторонитесь, пожалуйста».
– Надо было, наверное, им денег дать! – Илья всё ещё держался за сердце.
– Да они тебя чуть не угробили!.. – У Ольги от напряжения стучало в висках.
Ансамбль колотил в барабаны. Бибикали машины. Медленно, в потоке авто, катил троллейбус.
– Возьмём такси.
– Нет. – Илья, как всегда, был прав. – Мы будем ехать по пробкам часа четыре. Пошли в метро.
В вагоне толпился народ – час пик. Они проехали одну остановку, прежде чем Ольга догадалась согнать молодого кавказца с места. Тот, впрочем, охотно вскочил. Сосед его встал сам, уступая место Ольге. Она села, и тут, наконец, горько заплакала, закрыв лицо руками, не в силах больше сдерживаться. Она всё переживала пережитое и ужасалось пропасти, в которую заглянула – жизнь без Ильи. Умереть вот так, от чужого непробиваемого равнодушия, в том числе и Ольгиного – теперь она поняла, что могла быть понапористей, потребовательней и что в ней тоже жила доля равнодушия – мол, «так пройдет». Теперь было ясно, что чисто случайно Илья пережил этот приступ, по воле Божьей. А может, в этот вонючий закуток на ментовскую жесткую кушетку присел белоснежный, с искрящимися крыльями Ангел-хранитель?! Настанет время, и там, за порогом жизни и смерти, она всё узнает, да только захочет ли она этой правды?!
– Не плачь, не надо, – мягко утешал её Илья, и мысль о том, что она всхлипами и слезами причиняет его сердцу боль, заставила её сжаться и утишиться.
Они вышли на «Кузнецком мосту», сделали пересадку на «Лубянку», тут, к счастью, вагон был полупустой, и они поехали к «Фрунзенской» спокойно.
– Хорошо, что ты была со мной, – сказал Илья.
– Да. – Она кивнула.
А сама подумала: хорошо ли? Может быть, без неё он сразу бы вызвал «скорую», а не ходил бы с бешеным сердцебиением! Они молчали, держась за руки, переживая произошедшее.
И тут она вспомнила: много-много лет назад, когда она ещё и не подозревала о существовании Ильи, она ехала в метро с «Юго-Западной», прислонившись к дверям. В углу напротив стоял немолодой мужчина с красивым, благородным лицом. Он смотрел на неё внимательно, не отрываясь. Во взгляде его не было ничего грязного или оценивающего, но от настойчивой пристальности Ольга чувствовала себя неловко. Она смутилась, опустила глаза. А мужчина всё смотрел, теперь уже радостно, узнавающе, будто она ему была дальней родственницей, которую он наконец-то вспомнил. Он шагнул к ней:
– Вы извините, что я вас так изучаю. Я – художник, реставрирую иконы. У меня возникла трудность: никак не мог уловить одну тонкость – выражение глаз… Вы очень похожи на ангела – с южнорусских икон.
Услышанное было так неожиданно, что Ольга потеряла дар речи. Она? На ангела? Целый рой страшных, непростительных грехов пронесся в её сознании, таких, что она бы никогда не рискнула в них признаться. Никогда!
– Я? Ну что вы… – Она смешалась.
Поезд подъехал к «Фрунзенской», и художник, улыбнувшись, вышел. Под мышкой у него был плотный свёрток ватмана.
Вернувшись домой, она долго рассматривала себя в зеркале. Чёрные брови, карие глаза. Черная галочья стрижка «перьями». Оливковый цвет лица. Нежные губы.
Она прочно забыла об этой встрече. И вот теперь вспомнила – так ярко, ясно. Это было… Когда же это было?.. В 93-м году, она ехала с собеседования – в глубокой нужде. Искала работу. Осенью. Был или не был уже расстрелян Дом Советов? Трудно сказать. Боже мой, в стране что творилось, а тут иконы, ангелы!..
И вот теперь поезд мчал к станции «Фрунзенская». Правда, с другой стороны.
Она взяла руки Ильи и прижалась к ним губами. Она любила его! Этим всё было сказано.
Поздним вечером того же дня она звонила со служебного телефона (на мобильнике кончились деньги), с пункта охраны:
– Александр Изотович?
– Да-да.
– Это Ольга Муромова вам звонит, добрый день.
– А, Оля, рад, рад, мне Илья Николаевич говорил…
– Александр Изотович, вы хорошо меня слышите? – Ольга старалась, чтобы голос её звучал доброжелательно.
– Сейчас, я выключу телевизор. Да, я слушаю.
– Александр Изотович, я внимательно посмотрела ваше интервью по «Культуре», где вы говорите о том, что Илья Николаевич – тщеславный человек, конъюнктурщик. Так вот, я хочу вам сказать, – Ольга глубоко, как перед погружением, вдохнула, – вы – обыкновенный мерзавец.
– Ой, ну что вы, я же Илье звонил, я ему сказал, чтобы он этим словам не придавал значения, это моя дипломатия, я его хочу вывести на новый уровень, чтобы его имя звучало на федеральных каналах…
– Слушайте дальше, не перебивайте меня, – голос её звенел от волнения. – Второе. Сегодня, после вашего интервью, у Ильи Николаевича на станции метро «Баррикадная» случился сердечный приступ. Его спасали две бригады «скорой помощи». И я дала себе слово, что, если он умрёт, я куплю пистолет и пристрелю вас. Я бы убила вас и ни секунды не жалела бы.
На другом конце трубки установилась мёртвая тишина.
– Третье. Когда меня стали бы судить, я бы сказала, что убила вас совершенно сознательно, потому что знала, что за вас много не дадут – не больше, чем за бомжа, который подбирает куски у помоек.
– Но я же… – Ошарашенный собеседник попытался вставить словцо.
– Вы ничего не поняли! – Ольга волновалась, но говорила твёрдо и чётко. – Тогда возвращаемся к пункту первому. Вы – обыкновенный мерзавец, напишите это на бумажке, прикнопьте к стене и каждое утро начинайте с перечитывания этой истины. А телефон Ильи Николаевича забудьте. И никогда больше к нему не приближайтесь ближе чем на два километра. Всё, пока, – и она с облегчением повесила трубку.