Мёд жизни — страница 28 из 59

– Чётко! – воскликнул охранник Андрей, светлолицый улыбчивый парень, который слушал разговор, открыв рот.

– А как быть?! – Она картинно развела руками. – Зло следует карать немедленно.

Она вышла на улицу. Всё вроде бы пришло в равновесие. Но тяжесть пережитого на «Баррикадной» давила на сердце. Ей всё казалось – даже теперь – она что-то «не дотянула», не сделала, как нужно. И от этого чувства она морщилась, глубоко вздыхала, и мысленно обещала этому ласковому, сияющему богатыми огнями вечеру – стать лучше, чем сейчас.

Щедрый стол

Тоня удивлялась: мама никогда не пела! Соберутся на гулянку соседи, дядя Женя приедет, тётя Даша – та вообще любила праздники! – со своим мужиком (за глаза его звали «Гвоздь» – за худобу), а тут ещё и тётя Зоя с дочерью Ларисой подойдут; выпьют «беленькой», браги или «дымки» (самогона), закусят – картошкой, жаренной на сале, соленьями из погреба – и затянут: «Расцвела под окошком белоснежная вишня-я, из-за тучки далеко-ой показалась луна…» А мама молчит, сидит «угнувшись» – наклонив голову. Ладно, отец выпивши, ему не до песен! А за мамку Тоне обидно: зачем уступает шумным сёстрам и брату?! А уж если Гвоздь приехал с гармошкой – тут гости и в пляс могут пойти. Отец ёрзает на лавке, изображая руками «барыню», а тётя Зоя с Ларисой сильно притопывают, часто перебирая ногами – «выбивают», тоненько кричат «и-их!», машут кружевными хусточками. Разгул!..

После гулянки Тоне грустно. Ей нравятся песни «Огней так много золотых», «По тропинке, луной запорошенной», но она их стесняется – стыдные, про любовь. И напевает то, что слышала по радио:

– «Эх, дороги, пыль да ту-у-ман…»

Или:

– «Тореадор, смелее в бой, Тореадор, Тореадор!»

Конечно, в испанской опере тоже про любовь, но про иностранную, поэтому – можно.

Редкий день Тоня не поёт. Бывает, мама ругается «Да не вой ты, всю голову забила!» – и она обидится до слёз. Взрослые сёстры, Маня и Таня, говорят, что у Тони «ни слуха, ни голоса». Как так, если она себя – слышит?! Музыки не хватает, оркестра, поэтому получается хуже, чем в радио. Но почему мама не поёт?! Непонятно…

* * *

Таисия лепит пирожки с картошкой – тесто осталось с утра, пропадёт. Спешит, пока печка горячая, не прогорела. Тоня завернула кота в кофту, носит его, приговаривает:

– Ах ты маленький, ах ты серенький! У-тю-тю!

От не хотела Таисия это дитё! С Петькой жила неважно, задашный он, дурной, за неё не заступается. Бабка, свекровка, и вовсе ненавистная, ела поедом – из-за стола выгоняла. Двое детей малых, хозяйства полный двор, стряпня – хлеб пекли через день, работа колхозная, огород – одной картошки – 10 соток! Петька вечером с работы пришёл, сели за стол, свекровка жалится:

– Тайка грядку с морковкой не продёргала!

Петька стукнул по столу:

– Выйди, гада, чтоб я тебя не видал тут!

А куда деваться?! Стала матери жалиться, она: «Терпи! Чё ж девчат сиротить?!»

Таисия решила: девок подниму – брошу его! А Петька куролесил – было в кого, в маманю сварливую. Свёкор, правда, хорошо относился – спокойный мужчина, богомольный. Первая баба у него померла в родах, остался с четырьмя детьми. Богатство не помогало – никто из знакомых в хомут не лез. Поехал тогда в Горшки, взял там Гашку, бабёнку тёртую, скандальную. С ней-то и прижил Петьку.

Семья у Гашки худая, братья непутёвые. Митька – бесстыдный, любил выпить, у дяди родного на поминках орал: «Наш паровоз, вперед лети…» Часто дрался с Мишкой, младшим братом, знаменитым поездкой к Шолохову – просил деньги после пожара. Хата сгорела по недогляду, хорошо хоть самые живые остались…

У Митьки – сын шалый по прозвищу «Сталин» (здорово похож, с усами). Служил на флоте. Приехал на прошлой неделе брата двоюродного проведать. Выпили с Петькой, заспорили.

– Я – моряк!

– Нет, я моряк!

– А я дюжей моряк!

И – задрались. Еле растянули их – Петьку в хате закрыли, а «Сталина» в кухненке летней.

Мýка, а не жизнь! Как людям в глаза глядеть?!

Таисия закаменела: только дети и держат! А родня мужнина заедала, продыху не давала.

Явился ещё один двоюродный, Николай. (Они из гостей и не вылезали, только выпроводишь – уже опять тут!)

Она полы мыла в сенцах.

– Здоров, кудла!

Таисия на коленках, тряпка в тазу. И чё её дернуло?! Она с ходу:

– Здоров, бобик!

А сапог Николая прямо у лица! «Убьёт! Ну и пусть, отмучаюсь».

А Николай от бабьей наглости опешил:

– Чё эт ты, Таисия? (Во как! А то всё «Тайка, Тайка»!)

– А ты чё?!

И стала она после этого случая мужнину родню отваживать. Если помочь чего, брата звала, сестёр с зятьями. А тут и бабка-свекровка померла. Осел Петька, потерял гонор.

Таисия жила, береглась. Девчата подрастали, учились хорошо. И тут на тебе – понесла!

Не хотела Таисия дитё оставлять, но всё откладывала – то овца окатилась, то корова заболела, то дорогу в район развезло. Пропустила за работами срок!

Беда, никуда ей от Петьки не деться…

* * *

Куда Таисия с Тоней не пойдёт – в магазин или в контору – все её дитё хвалят:

– Ой, лапочка! Глазки умные-умные! А щёчки тугие! Куколка!

Мать наказывала Таисии:

– Сглазят девчонку! Люди завистливые есть. Наряжай её похуже, что ли.

Да уж куда хуже! Денег нету, а тут хату надо перекладывать – фундамент осел, стены перекосило. Под углами каменюки лежали, а сам сруб на глине стоял.

Перешли в коровий сарай, Петька сложил русскую печь. Тут же и люльку подвесили. Дым глаза ест, дитё плачет, овцы блеют, страсть Божья!.. А ночами ходили кирпич воровать с колхозного телятника – купить негде. Мешками натаскали двести штук – хватило печь переделать, старая выгорела вся.

К зиме управились, въехали в новую хату. Если б не Таисина родня – брат-шофер, дядя-плотник, хоть в сарае зимуй. Здорово помогли, чё там!..

Петьке она теперь в глаза ширяла:

– Твои-то двоюродные где? Пить, куролесить, законы толковать: «А вот так теперь будет!.. А было – так!..» А работать – жидки… Моряки…

Старшим дочерям внушала:

– Учитесь, ды уезжайте в город! Хоть нарядитесь, а то будете как я, работой забитые, в калошах да в кухвайке всю жизнь. Ды ещё какой мужик попадётся!.. Есть такие дурные! А в городе люди по театрам ходят, на всё готовом пристроились.

* * *

Тоня родительскую ругню не переносила: начинала рыдать так, что от всхлипов сотрясалось маленькое тельце. Таисия перепугалась: «Ещё умом тронется!» Стала при ней придерживаться и Петьку приучила. Помаленьку забирала власть в семье: муж теперь с ней во всех хозяйственных делах советовался, даже в мелочах. Ругались, конечно, но на огороде или в сарае, чтобы чуткое дитё не слыхало.

Работали в колхозе на «разных» – нынче в поле, завтра на ферме, послезавтра на свинарне. Девчат отправили учиться в техникум мукомольный в райцентр, а Тоню одну оставляли, запирали в хате – детского сада не было. Летом-то ничего, а зимой? А ну как из печки уголёк вывалится?!

А Тоня играла с котом, слушала радио, пела. Ей не до родительских споров и разладов:

– Папка пришёл! Покатай на спине!

– Ды я уморился!

– Ну два кружка только…

Таисия удивляется: как такая козявка из задашного мужика верёвки вьёт?! Посадил на шею, катает, и два кружка, и три – по всей хате – откуда и силы берутся!

А Тоня кричит:

– Но! Поехали! – и рукой размахивает, вроде как у неё там кнут или сабля. – Лошадка, скачи в тридевятое царство!

После ужина отец читает вслух книжку – подготовка к школе. На лежанке размлел, глаза слипаются.

– Не так! – толкает его Тоня в бок.

– Откуда ты знаешь? Так!

– Вчера читал по-другому, я помню!

– Таисия, ды забери ты её, засыпаю…

– Скотине ещё не подавала…

А как хозяйство не держать?! Девчат на что учить? Маня просилась в институт – не пустили, не по деньгам. Хоть бы техникум закончить! Продукты все из дома, живут на съемной квартире, хозяйке надо платить. Опять же, нарядить дочек хочется – невесты! А заработок какой в колхозе?! Слёзы.

* * *

Таисия с Тоней поехали на рынок в райцентр. Петька сдал поросёнка, деньги отдал – мол, купи чё хочешь. Народу-то, народу – страсть сколько люда! А надо на 11 часов на автобус успеть – не уедешь потом, хоть пешком иди 36 километров!

Тоня просила платье и джинсы. («Петь, а чё эт такое – джинсы?» – «Ды штаны брезентовые, мода». – «А-а-а…») Обошли весь рынок, в одном месте люди душились за сапогами зимними, в другом – бельё постельное давали. Таисия в очереди не полезла, а так, купила кое-что по мелочи: Петьке брюки рабочие, себе тапки новые, лампочек электрических в запас. А Тоню нарядить не вышло – ничё ей не нравится.

Деваться некуда: взяли отрез на платье шелковый, пуговиц перламутровых, кружева на отделку. Таисия сошьёт по выкройке, выйдет лучше магазинного, ни у кого такого не будет! У Ларисы машинка налажена, выпросит.

А Тоня расстроилась, прям лица на ней нет. Мать утешала:

– Пиши Мане письмо, какие тебе тут джинсы! Чё она за мода пошла мужичья?! Пропал мир!

Маня вышла замуж за хохла, уехала в Донецк, у неё двое деток-близняшек. («Больше не води, – наказывала ей Таисия, – ещё неизвестно, как мужик к тебе относиться будет…» Как в воду глядела – чё они, хохлы, за люди?! Зашкылевал её: и то не так, и сё, и хозяйка не такая, и чистоты нету. А какая чистота? Приберёшь, а дети опять раскидали. Нравится чистота – бери и наводи.)

Таня – тут же, в области, в Хлевном на элеваторе работает, замужем за экскаваторщиком. И у ней – мальчик большенький. А мужик попался негожий – выпивши дурак дураком делается! Уже и дралась Таня с ним, и Петька разговаривал с зятем – бесполезно! Ну, если порода порченая, тут ничего не сделаешь.

– Брось ты его, – внушала Таисия. – Вырастим твоего Виталика.

– Ага! – рыдала Таня. – У всех мужья, а я – не пойми кто… Любой чё хочет скажет.