– Не, в кафе. В хате тесно. Одним днём – дешевле выйдет.
– Правильно, ты родню сколько не пои, скажет «мало». Чё его там выбражать. Деньжонки, какие есть, лучше молодым отдайте, гулянка – один день, а жизня впереди. Всё из магазина, где его набраться. А харчи, какие в кафе останутся, заберите домой, не бросайте!
«А эта свадьба, свадьба, пела и плясала, И крылья этой свадьбы вдаль несли…» – гремело застолье. Виталик – парень видный, не хлюпик какой. Задашный, в деда Петра пошел, ишь, как подаёт себя осанисто! А невеста – мелковатая, тихая. Ну, ничего, при хорошем муже раздобреет…
– Тонь, ты чего не поёшь? – крикнула сестра. – Думали, артисткой станешь, а ты на свадьбе у племянника молчишь!
Тоня и ответить не успела – крёстная мать невесты, цветастым платком перевязанная, в пляс пошла. Бойкая бабёнка, черноглазая. Припевает звонко, подмигивает:
– Гармониста полюбила, // Гармониста тешила. // И сама через плечо // Ему гармошку вешала.
Гармониста полюбила, // Милые девчоночки, // За горячий поцелуй, // За карие глазеночки.
Мне не надо пуд муки, // Мне не надо сита – // Меня милый поцелует, //Я неделю сыта.
И-их!..
…Когда Тоня замуж выходила, ей подруга сказала: «Ну всё, вырулила твоя жизнь на финишную прямую!..» Посмеялись. А что вышло? Рядом – и сейчас даже – Гена-муж, а она про него не думает. Неужели так – навсегда, до конца жизни?!
Отгулы на три дня взяла, Гену домой отправила после свадьбы, а сама – к родителям. Матери лекарство передать.
Таисия рассказывала по телефону:
– Меня как шатануло, я думала, может, внутри че оторвалось. «Петь, – кажу, – я помираю…» А он: «Ну вот табе!.. И не пожили путём…»
– Так, может, и правда там что оторвалось, надо к врачу идти!
– Да, а что они, пришьют, что ли!.. Привези витаминов каких, вот, я слыхала, есть такое лекарство «Исцеление».
Тоня в подробностях рассказала про свадьбу: сколько людей и сколько надарили деньгами и вещами, кто сваты, где жить будут, как невеста одета, кто напился, какие продукты, посуда, кто дружок с дружкой, какие песни, кто плясал здорово.
Новости обсудили, перешли на воспоминания:
– Машка рассказывала, как к ней Гаврила Сергеевич сватался. Всё выпили, обгуляли, она и говорит: «А я его не хочу! Он дурной!» Батя: «А че ж ты молчала?» – «А вы меня спросили? Вы меня и не пытали. Я думала, вы так гуляете…» На другой день страсть как ругались! Ну, так она за него и не пошла.
Тоня спрашивает:
– А вы как поженились?
– А мы записались в сельсовете, и всё – никакой свадьбы не было.
– А Рыжовы обвенчались, – сообщает отец.
– А че, они живут своим трудом – у них пчелы. Божьи люди. А Нюра, – Тонь, ты её должна помнить, Вали Шевыревой мать, – приходила меня проведать. Рассказала: говорю своему Алёше, Рыжовы нам двоюродные, давай и мы обвенчаемся. А он меня как погнал матом! Вот тебе и родичи!..
Отец ухмыляется, качает головой.
Тоня на всякий случай спрашивает:
– А вы не будете венчаться?
– Ды куды нам венчаться! Мы 45 лет прожили, и не было дня, чтоб не поругались.
На похоронах распорядителем был дядя Женя. И с копальщиками договаривался, и с шофёром – когда гроб на кладбище везти. Маню он назначил отвечать за попа, читаку и певчих, Таню – за людей и венки, а Тоню – за поминки.
Отец съежился от горя, стал маленький-маленький.
– Зато никому не надоела, не лежала, сразу померла, дай бог так каждому! – утешала племянниц тётя Даша. – Вон, мой два месяца мучился.
– Не убивайтесь, все там будем, – вздыхала тетя Зоя. (Она уже носила в себе смертельную болезнь.)
Тоня от горя и переживаний мгновенно похудела. Чувствовала себя невесомой, беззащитной. Убегала в сарай, плакала в голос: «Мама, зачем ты нас оставила?» – а потом уж выходила к людям, работала.
Двоюродные помогали готовить, накрывать столы. Тоня переживала: что борщ будет слишком жирный, что котлеты не прожарятся, что пюре потемнеет – на такую «армию» никогда не готовила, боялась ошибиться. В суете забывалась, один раз в затруднительном случае, когда надо было солить мясо, чуть не сказала вслух: «Сейчас у мамы спрошу», – но вовремя прикусила язык. «Еще скажут – чокнулась от горя».
Но всё прошло хорошо (если, конечно, так можно говорить про похороны). День выдался завидный, солнышко, но не жаркое, и мух нету, могилу выкопали сухую и аккуратную, гроб – по размеру, покойница лежала нарядно убранная, не желтая, а «как живая», поп служил строго, долго и разборчиво, певчие так затянули «Вечную память», что «и в Кремле позавидуют» (сказал потом дядя Женя), народу было много и весь чинный, родня приехала вся, даже внуки с Донецка, ну и поминки – слава богу – вышли неспешными, стол – щедрый, а главное, вкусный.
Молодые ребята – Тоня давно из села уехала, не знала чьи – один раз помянули, потолклись во дворе, пропустили «партию» народа, сели опять.
Старухи на завалинке – они ж все обычаи знают! – стали Тоню хватать за фартук и шипеть: мол, чё ж это такое! Прогоняй их, «два раза не поминают». Но Тоня успокоила общественность: пусть едят, парни молодые, здоровые, будут бабушку Таисию вспоминать добром…
И девять дней, и сорок справляли, и год – помогала Тоне мать – незримо. Словно сама на стол подавала – всё вкусное. Бабы говорили: «Вишь, Тонь, какая ты хозяйка завидная! Живёшь далеко, а то мы б тебя по поминкам и свадьбам нанимали готовить».
Да, сладость жизнь, вкус её – всё от мамы! А сама жизнь – от отца. А горе и радость для того нам и даны, чтобы не отворачиваться от них. Так-то.
Любовь и либерализм
Ольга столкнулась с Машуней в дверях.
– Ой, а я убегаю! Олечка, ты – чудо, прелесть! Шарфик какой пёстренький! А сумочка! А что в ней носишь, такая тяжесть?! Пуговички оригинальные! Авторская работа, из салона?.. Наконец-то ты выбралась! Прости, что оставляю тебя; я на минутку, я мигом, одна ногам там, другая здесь, начальство срочно вызвало…
– Какое начальство?
– Я здесь работаю уже полгода! Видишь, мы редко встречаемся, ты ничего обо мне не знаешь! Думала, я позвала тебя книжки читать?! На презентацию? Хи-хи! Хотя я полистала, своеобразно, на любителя. Меня такие темы не трогают, главное для женщины – погода в доме, личная жизнь. Я тебе расскажу про Сашуню, отношения… Мы должны всласть потрещать, за все пропущенные месяцы! Обсудить движение планет, бренную реальность, бурю чувств!
На Машуню нельзя обижаться – глаза сияют, видно, что действительно рада – аж на месте пританцовывает, кудряшками потряхивает.
– Ладно, – Ольга махнула рукой. – Припаду пока к пульсу высокого интеллекта. Не переживай, я тебя дождусь.
– Ага, ага, момент, sorry, – зачастила Машуня, дружески сжала её запястье и упорхнула – в розовом пальто-крылатке – «как мимолетное виденье». И тотчас затерялась в вечернем людском потоке, струящемся по бульвару к метро.
Ольга вздохнула, сдала плащ в гардероб усталой пенсионерке – недавно бедняжка весьма неудачно выкрасила волосы в ядрёный морковный цвет. Сделав замысловатую загогулину в извилистых поворотах узкого коридора, Ольга оказалась в небольшом, уютном зальчике культурного центра «Москва-интеллект».
«Негусто!» – Интеллектуалов, включая Ольгу, собралось человек пятнадцать. В основном это были старые евреи с печатью поиска смысла жизни на лице – унылые носатые мужики в джинсах или в заношенных брюках, сердитые деды в растянутых свитерах с катышками, в добротных, всесезонных ботинках с тупыми носами. Мирское и внешнее, похоже, их волновали мало, главное – идея и истина, до которых они, судя по их важному виду, безусловно, добрались.
Синклит мудрецов разбавляли пожилые дамы с увядшими лицами, ярко накрашенными губами, с вызывающе крупными бусами, брошами, серьгами, перстнями; драгоценности призваны были заместить безвозвратно ушедшую молодость.
Цветущая юность, впрочем, тоже присутствовала. В центре зальчика гордо восседала пара «офисных хомячков». Поразительно некрасивый юноша-хипстер явно поставил своей целью «порвать глаз» публике: причёска а-ля нутрия, очки в чёрной пластиковой оправе, кофта грязно-зелёного цвета, голубые джинсы-дудочки. К «комплекту» была приложена длинноволосая миловидная девушка в тёмном платье с глубоким декольте. С молодёжью гужевался пожилой, коротко стриженный джентльмен с холёными усами; он что-то тихо назидал хипстеру, ласково улыбаясь девушке и явно стараясь понравиться ей.
Ольга деловито заняла место напротив центрального стола, где уже суетился герой дня – невысокий, плотный мужичок с обличьем и повадками доктора наук; по тому, как он раскладывал бумаги и книги, как поправлял очки и окидывал торопливым взглядом зал, чувствовалось, что хоть и немало на его веку прочитано лекций и перевидано аудиторий, всё ж сегодня, представляя монографию «Культурный либерализм», он испытывает лёгкий мандраж.
«Давай, жги! – мысленно подбодрила его Ольга. – А мы расслабимся и запасёмся поп-корном, как говорит молодежь». Она уже смирилась с тем, что вместо милой болтовни с Машуней ей предстоит выслушать доклад доктора культурологии. Впрочем, почему бы и нет?! Для расширения кругозора?
Мужичок (его звали Юрий Платонович) отодвинул на край стола узкую вазу с крупными малиновыми розами, поёрзал на стуле и изготовился к началу действа. Цветы были так совершенны, что Ольга сначала подумала, будто розы искусственные, но нет: автор объяснял гостю, крупному, фактурному мужику с седым ёжиком и слуховым аппаратом за ухом: «Это мне Зоинька подарила… в честь презентации… мы давно дружим…»
– Итак! – Докладчик поднял вверх указующий перст, прокашлялся и призвал зал к вниманию. – Сегодня мы поговорим о нравственном выборе русского человека…
Ольга искоса бросила взгляд на аудиторию. Евреи меланхолично и расслабленно внимали, хипстер, наморщив лоб, даже полуоткрыл рот с выступающими вперед зубами – тема, видимо, была для него в новинку; джентльмен с усами плотоядно поглядывал в декольте смущающейся девушки, дамы, пользуясь моментом, деликатно охорашивались – трогая браслеты, бусы, кольца, поправляя рюши и драпировку на одеждах.