Они устраивались на ночлег, и белые простыни пахли утюгом и домом. Молодожены долго шушукались – Боря протянул руку с верхней полки, а сестра – с нижней. Они говорили так быстро и горячо, что невозможно было разобрать слов в их громком, смешливом шепоте.
Наконец наступила тишина. Роман не спал, она это чувствовала. «Симпатичный парень, умный. Наверное, хорошо зарабатывает. Во всяком случае, не сидит ни на чьей шее…»
Их разбудили за пятнадцать минут до прибытия, она вообще-то плохо спит в незнакомых местах, тем более, в поезде, но в эту ночь как провалилась – кажется, что и не шевельнулась ни разу. Ничего не слышала – ни беганий детей по вагону, ни тревожных гудков встречных составов, ни громкоговорителя на станциях, где у них были большие и малые остановки.
Утро оказалось тихим и грустным. Всем было чуть-чуть жаль вчерашнего веселого вечера. Правильным было бы продолжить знакомство. Но её компанейская сестра почему-то не взяла у Романа телефон. Ах да, она же замужем!.. Это было бы очень странно! А у Бори на работе и так мужского общения выше крыши. Сам Роман, скромник со скобами на верхних зубах, почти не поднимал глаз. Ну что, ей надо было проявлять инициативу? «Роман, а вас как в соцсетях найти? Хочу себе сайт заказать», – ну вот так, например, могла бы сказать.
Они вышли из поезда вместе, и тут ещё немного, с минуту, постояли у вагона, чувствуя какую-то незавершенность, недостаточность, что ли, этой поездки. У Романа была шапка с торчащими в сторону ушами – он в ней походил на весёлого, обаятельного зайца. Все понимали, что нельзя разойтись просто так, надо что-то сделать, и все – молчали.
– Ладно, – сказал Роман. – Пока, ребята. Было очень приятно! Такая компания замечательная!
– Пока, пока, – сказали они вразнобой.
И всё закончилось ничем.
Прошло, наверное, года два или три, и вдруг сестра однажды её спросила: «А ты помнишь того парня, с которым мы ехали в поезде?» Она прикинулась, что не помнит. Специально, чтобы выведать у сестры: неужели она тоже поняла, что этот парень – её судьба?!
«А знаешь, я часто о нём думаю. Где он сейчас? Что делает? Как сложилась его жизнь? Такие встречи случайными не бывают», – сказала сестра.
Работа, офис, работа, метро, квартира-студия, снова работа. Ну да, отдых, поездки, заграница, впечатления, знакомства. Бывает насыщенно, бывает ожидаемо, ординарно. Но вот так, просто и волшебно, было только однажды, когда гуляла по перрону пушистая, будто сказочная, метель. Бог вытолкнул её из вечного круга, наставил на новый путь, на другую орбиту. Можно сказать, свёл её с судьбой. А она?.. Она держалась условностей: «Что он про меня подумает, если я спрошу телефон?» Да какая разница, что подумает, если это чужой человек?! (Ну, допустим.) А если это твой человек, а ты его упустила?!
Что же это было с ней? Гордыня, маскирующаяся под робость? Или духовная лень в одежках скромности? Но в решающий миг она оплошала, это ясно.
На Рождество она приехала к родителям и пожалела – разругались с матерью, невзирая на большой праздник. Начиналось всё мирно, а потом беседа свернула в обычную колею: «Тебе тридцать с лишним лет! Ни семьи, ни детей, ни даже мужчины знакомого». Она огрызнулась: «Не твоё дело! Не лезь в мою жизнь!» «Да у тебя нет никакой жизни! Ты понимаешь, это ненормально?!» И дальше спираль ругани всё раскручивалась, так что обе потом рыдали, таясь друг от друга, в разных комнатах. Мать считала, что у неё «тяжелый характер». А она за свой характер винила мать. Так они мучали друг друга.
Потом она слышала, как мать звонила сестре, рассказывала про ссору, просила «повлиять», поговорить о замужестве. Та обещала, успокаивая мать. Но сестра, надо отдать ей должное, молодец – она никого не учит, не наставляет, и, смеясь, говорит, что все её советы либо платные, либо бесценные. Парни всегда ходили за ней табуном – вот что значит лёгкий характер.
Она хотела побыть у родителей неделю, но через три дня засобиралась назад – делать было абсолютно нечего, у всех знакомых семьи, дети, некоторые одноклассницы уже и развестись успели. Только у неё, кроме себя, никого нет.
Она помирилась с матерью. Ругались они не первый раз, но всё-таки на душе «скребли кошки», было и стыдно и неловко, когда они прощались.
Из-за того, что шли праздничные дни, поезд был полупустой. Она ехала одна до станции «Грязи», вспоминала ту свою прежнюю поездку, и – странное дело – вдруг ощутила то же тепло в сердце, что и тогда, и, помимо своей воли, улыбнулась. Словно жизнь снова одаривала её чем-то драгоценным, чудесным. «Как удивительно, – она не смогла сдержать слёз. – Будто я была виновата в чём-то ужасном, а сейчас – прощена!»
И оттого, что сердце её, как чаша, до краёв наполнилось этим необыкновенным чувством, она вдруг поверила, что жизнь её непременно изменится.
Погруженная в эту радость, она смотрела в окно невидящими глазами, не обращая внимания на то, что происходит рядом.
– Приветствую! – оторвал её от дум рыжий, с причёской а-ля тюльпан, парень. Про таких говорят: «душа компании».
– …А вот и мы! – добавил его товарищ, черненький и крепенький очкарик с большим красным рюкзаком.
– Добрый день! – сказал самый старший из друзей, высокий и строгий. У него был большой лоб с залысинами, тревожный взгляд, куртка нараспашку.
– Здравствуйте, – просто ответила она.
И вдруг увидела: мужчины, которых она всегда боялась сильнее экзаменов в университете, больше нищеты и голода, и даже больше увечий или несчастья, – такие же люди, как она. Только ещё одиноче и наивней. Беззащитней, что ли. И от этой разгаданной тайны ей стало смешно – себя прежней.
– Ну что, – сказал рыжий, когда все устроились и слегка заскучали. – Не сыграть ли нам в карты? Девушка, вы поддержите компанию?
– Да, – отвечала она. – Только, предупреждаю, я всегда проигрываю.
– Главное – участие, – подмигнул интеллигент-очкарик.
– Не бойтесь, со мной не проиграете, – успокоил старший. – Меня зовут Руслан. А вас?..
– Угадайте с трех раз, – ловко, в рифму, отвечала она, удивляясь своему кокетству.
И он сразу назвал её имя!..
…После, возвращаясь к этому чудесному вечеру, она всё выспрашивала у Руслана: «Как ты мог угадать?! С ходу?» И они, смеясь, сходились во мнении, что по-другому и быть не могло! Потому что все влюблённые – везунчики, счастливцы и ясновидящие.
На скамейке
– …Я, Маш, бывало, вечером загорююсь – у нас одна дочь здорово больная, другая – живёт неладно, от зятьёв толку никакого, лежат, как кнуры, мы с дедом вдвоём мыкаемся, из последних сил тянемся, копейки считаем; а у Рожковых – всё есть! Какой двор богатый!.. Куды там!.. Я Федьке своему кажу: значит, они Богу угодны, раз он им добро даёт!
Так говорила баба Мария своей тёзке, невестке Рожковых. Говорила горько, с достоинством, будто в церкви каялась. Умные глаза её наполнялись слезами, и она утирала их мужским, с коричневыми полосками по краю, носовым платком.
– Ой, не знаю, тётка Мария, – вздыхала краснощекая Маша. – Мене (она говорила певуче «мене», а не «мне») это богатство и туды не нужно. У мене руки, гляньте, какие, – и она показывала разбитые ладони с большими, будто у мужика, пальцами.
Маша доила двух коров, готовила и выносила свиньям; были в хозяйстве ещё пять овец и разной птицы несчитанно. На невестке держался огромный дом – надо было обстирать и обиходить мужа, двоих сыновей, жить в мире с тяжелым свёкором и свекровкой. Ещё и на работу бегала в сельхозтехнику, стаж зарабатывала.
А огород и сад?! Тоже на ней!
– Всё дед! – жаловалась Маша на свёкора. – Ему всё мало! Бабку заедает, и нами распоряжаться взялся. Я ему кажу: вы к нам в семью не лезте, наряды на работу не раздавайте, сами разберемся. Бабкой Дашей на кухне руководите.
– А Саня (муж) что ж? – Баба Мария любила людей и в житейские ситуации входила с глубоким вниманием.
Маша оглядывалась по сторонам (разговор у них шёл на меже, у низкого заборчика) и громко шептала на ухо глуховатой соседке:
– Мене ж рассказали, что он таскается с Рыжей. Она с детьми и с отцом с Чувашии к нам переехала, на соседнем порядке хату снимают. Я ему сказала: «Саня, как хочешь, но я тебе ночью зарублю. Возьму топор и тюкну. За такого кобеля много не дадут. У меня детей двое». Так он счас тихий стал. Молчит, никуда не встревает. Чё скажу – делает.
– От курва рыжая! – возмущалась баба Мария. – Ну чё ты в чужую семью лезешь! Чё ты на чужого мужика кидаися?!
– У них порода такая, – объясняла Маша. – Мене как рассказали, что Саня с чувашкой таскается у дубках, я пришла свекровке жалиться, а она: «Чё ты хочешь?! Дед тоже был кобель! Он с Красного Логу, там его родина. Их породу все знают. Терпи!» – говорит.
А я думаю: ды я тут с вами сдурею, если терпеть буду!
Пошла к деду. Говорю: так и так, позора в семье не допущу. Ребят заберу и уеду к своим. А вы тут сами своих коров доите и со свиньями хоть спать ложитесь!
Ну, он, видно, обдумалси и Саню приструнил.
Ходют теперь надутые, как два сыча. А я Сане сказала: пока справку не принесёшь с больницы, что не заразный, я тебя к себе не допущу! А ей окна в хате побью.
Участие, с каким слушает соседка, размягчает её:
– Тётя Мария, – она глотает слёзы, – я работала на него, работала, а он с рыжей квашнёй склепался! Глаза б мои на него не глядели! Не хочу его больше! И деваться некуда…
Чё-то вспомнилась сегодня Маше тётка Мария (царство небесное! Сколько её нету? Лет десять, что ли?), разговор этот. «Рожковы Богу угодны…» Да… Поднялась бы с могилы, поглядела бы на их жизню!..
Маша – в платке, в байковом халате, в чунях. Сидит на скамейке за двором. Май месяц, трава сладкая, тополя в изумрудной изморози. На огороде перед домом кое-где всходит картошка, хотя Саня глубоковато её загнал. Не доглядишь за всем – сам сажал, под мотоблок.
Ночи тёплые, без заморозков, будут, видно, этим летом и яблоки, и вишня – рясно цветет на меже. Свекровка ещё сажала. А тёрен извела: «Не хочу я эту кислятину!»