– Делать там нечего! – вдруг взвилась Маруся. – И, правильно, что не выходит!
– Маша, не надо, – попытался утихомирить её супруг. – Сколько можно, я тебя умоляю!
Курниковы недоумённо переглянулись. Своим правдивым ответом Клавдия явно задела нечто болезненное в бытии Кретовых.
– Да как же замуж не выходить?! – сказала Клава, чтобы заполнить паузу. – Охота нам с Колей внуков понянчить на старости лет. У Жени вашего кто-то родился?
Маруся аж побелела, губы у неё затряслись:
– Ты зачем такое говоришь?!
Видя перемену в лице собеседницы, Клава залепетала:
– Извини, я, может, чем-то тебя обидела?..
– Брешешь ведь, – с тяжелым сомнением выговорила Маруся. – Про Кретовых все знают! Все Кипряны, абсолютно.
– Понятия не имею! – вскричала Клава. – Коля, ты что-то слышал?
Курников отрицательно мотнул большой головой. Совесть его была абсолютно чиста – Коля питался только телевизионными новостями. Все кипрянские сплетни и склоки проходили мимо – не его уровень.
– Тогда я тебе расскажу!.. – с жаром выдохнула Маруся.
– Не надо, Маша, прошу, – попытался удержать её супруг. В голосе его было столько страдания, как будто он только что узнал про онкологический диагноз.
– Петя, отойди! – решительно сказала Маруся. – Тебе это слушать нельзя, и так сахар повышенный. Отойди в сторону, идите с Колей покурите возле ларька, я тебе разрешаю одну сигарету ради праздника. Видишь, люди вообще ничего не знают!.. Им могут про нас что-то нехорошее наплести. Сейчас, Клава, я тебе расскажу про этих курв! – И Маруся, решительно поправив съехавший на бок берет, сделала глубокий, как перед длительным нырком в воду, вдох. – Ты знаешь, откуда мы сейчас с Петей идём?
Клавдия, разумеется, не знала.
– Из суда! За колёса судились, за зимнюю резину!
– Авария, что ли, какая? Въехали в кого? – ужаснулась Клава. – А кто за рулём был?
– Ага, авария, – горько выговорила Маруся. – Вот ты подумай: в году двенадцать месяцев, а у нас уже семь судов со сватами прошло! Им деньги девать некуда, для них забава – нанимают адвоката, и – вперёд. А мы ходим оплёванные с ног до головы. Сначала они с нами за алименты судились, потом – за подарки, кто сколько надарил, видеосъемку свадьбы два заседания просматривали; потом они высудили, чтобы Женька дополнительно обеспечивал Лёлю, пока ребенку семь лет не исполнится. Якобы эта кобыла с дитём будет сидеть.
– Подожди, – до Клавдии стало доходить. – Так что, твои молодые развелись, что ли?! Такая свадьба богатая – на все Кипряны прогремела! Они ж в Краснодар уехали?
– Да, уехали! А мы в долги влезли страшные, чтобы купить им квартиру в «долине нищих», до сих пор из одного кредита в другой ныряем! Женя дежурства ночные брал, на любые подработки соглашался, чтобы соответствовать запросам их величеств. Тянулся, бедняга, из последних сил… Клава, – Маруся приблизилась к собеседнице вплотную и стала вещать пристально и тихо, глядя в глаза, как на сеансе гипноза, – ты прекрасно знаешь, мы – голодранцы, но мы – Женю девять лет учили! А они – дипломы за деньги покупали. Женя на одни пятерки и в школе шел, и в университете, и в аспирантуре! Ты же знаешь сыночка моего?..
Клавдия, смятая натиском собеседницы, испуганно кивнула. Женя действительно парень башковитый и видный. Лицом – в Марусю, а она в юности была красавица, и, кстати, всерьёз нацеливалась выйти замуж за её Колю («но он другую дуру нашёл», – самокритично оценивала Клавдия свой тогдашний жизненный выбор).
А на Женю – посмотреть и то радость: лицо – «кровь с молоком», глаза синие, кудри каштановые – хоть картину добра молодца с него пиши. А ста́тью он пошёл в Петю – стройный, широкоплечий. Куда там парень: один раз увидишь, три ночи сниться будет.
– Марусь, – доверительно спросила Клава, – ну а чего Женя выбрал эту Лёлю? Она ж страшная, как атомная война. Что он в ней нашёл?..
– Да они ему проходу не давали, эти Жовтиковы, – взвилась Маруся. – У нас же с ними дворы напротив. И всё их богатение у меня на глазах проходило. Когда автоколонну акционировали, сват хапнул экскаваторы и стал в аренду технику сдавать. Красота! Сиди, поплёвывай, деньги сами в руки идут. А Пете моему от автоколонны достались только радикулит и сахарный диабет!
И вот мы, нищеброды, с детства Жене внушали: учись, учись, сынок. А Жовтиковы Лёле диплом юриста купили – она на учёбу вообще не способная. Мало того, что дура, так ещё и страшная. Ни кожи ни рожи! Разве она моему Жене пара?!
– Да как же они сошлись? – гнула свою линию Клавдия.
– А так! Женю они взяли в оборот, стали ему горы золотые обещать. Может, и «присушили» даже, колдовку или экстрасенса нанимали. С них станется, я ничему не удивлюсь. Женя так не хотел её брать!.. Как чувствовал, что скандалом дело кончится. А они ему насулили и то, и сё, и пятое, и десятое; и загранпоездку в Лондон оплатили (он с докладом на конференции выступал), и не знали, куда его посадить и чем его накормить. Во что было!
– Они сколько прожили?
– Год и три месяца. И сначала, знаешь, всё неплохо шло. До того, как дитё родилось. А как Лёля вышла из роддома, как пришла в себя, так начала Женю травить и шпынять. «Мало денег! Не обеспечиваешь! Жену не почитаешь!»
Женя, когда эти наезды начались, сначала подумал, что это у Лёли что-то нервное, послеродовой стресс. Ну, приехали они к сватам, а тут то же самое. Задача – изжить его из семьи.
– Зачем?!
– А у них свой расчёт – битва за генофонд. Они как рассуждают: купили за деньги гены (красивого мужа своей дочурке), дитё родилось здоровое, симпатичное, мы теперь его сами воспитаем. Зачем нам ещё кого-то кормить?!
– То есть они Женю брали как бы «на племя»?!
– Ну да. Кровь обновить. А когда Женя задачу выполнил, он не нужен. Я их вмиг раскусила.
Наступила пауза.
– Подожди, Маруся, – засомневалась Клавдия. – Что-то не сходится! А зачем сваты с вами судятся? Если у них денег навалом?
Маруся вздохнула:
– Клава! Ты не знаешь этих людей и никогда не поймёшь их раскладов. А я с ними семь судов прошла! Сужусь от имени Жени, он мне доверенность выдал. Ну пойми, если Жовтиковы за зимнюю резину на машине собачатся (якобы колеса куплены за Лёлины деньги, хотя она ни одного дня в жизни не работала!), то ясно, что они нацелились бывшего зятя сделать врагом. Их задача – полностью отбить Женю от семьи.
Я ему говорю: «Женя, дитё хоть твоё? Может, и дитё не твоё, они тобой чужой грех покрывают?»
– А он?! – ахнула Клавдия.
– Плечами пожал, говорит: да вроде моё, внешне похоже.
– И где он теперь?
– Квартиру ей оставил, сам сидит в общежитии, смотрит в микроскоп на блох – он же биолог! Ему диссертацию защищать скоро. Зарплата копеечная, и то из неё алименты вычитают.
Вот так вот мы сына удачно женили, на невесте с приданым! А теперь ни ему, ни нам покоя нет. Живём с Жовтиковыми напротив, так дня не проходит, чтобы они нас не поносили. Вся улица потешается. И вот, Клава, твоё мнение, как свежего человека, что нам делать?!
– Ну, не знаю. – Клавдия растерялась. И тут же нашлась: – Генофонд надо сохранить! Здоровье беречь! Видишь, какая охота у богатых за красивыми и умными.
– Это да, – вздохнула Маруся. – Я теперь Жене говорю: сынок, плюнь ты на Жовтиковых, забудь, как страшный сон. Ты – мужик, тебе жениться можно в любой момент до восьмидесяти. Никогда не опоздаешь.
…Всю дорогу домой Клавдия так и этак комментировала услышанную от Кретовой историю. Коля же, ведя машину, только гмыкал, хмыкал, иногда говорил «да», иногда – «нет». В этой истории, если честно, самым умным он считал себя, но именно поэтому Курников благоразумно помалкивал, давая Клавдии возможность выговориться и насладиться личной жизненной мудростью.
Старые и молодые
Молодость моя кончилась, старость – не наступила… До старости, до немощи, до бессилия и жалкой дрожи рук, кажется, было ещё очень далеко. Но и молодость – когда не надо думать о стройности тела, густоте волос, блеске глаз, морщинках – пока не очень ясных – прошла. Молодости всё прощалось – наивность, глупость, бедность, «ошибки» – иногда, впрочем, роковые. Но в юности есть запас сил, зов природы, особое очарование чистоты, свежести, которое пробивается даже через намеренное уродство, каким испытывают свои тела молодые, выбривая затылки, раскрашивая кожу татуировкой и протыкая носы и пупки металлическими колечками. Природа до времени всё терпит: пока идут часы юности, тела гибки и ловки, нездоровье уныло бродит за горизонтом жизни, и время тратится беспощадно и щедро: молодые утешают себя тем, что старости у них не будет. Следует дожить до 25 лет, ну, самое большее, до 30-ти…
В таких же самообманах и суете подкатила ко мне зрелость. Я много работала, в зеркало смотрела эпизодически, вела себя по укоренившейся привычке, а на некоторые изумлённо-косые взгляды не обращала внимания – мне было некогда!
Но наступил день, когда я вдруг ощутила в себе пустоту и разлаженность жизни. Плавного перехода не вышло – зрелый или зреющий человек отличается от юного так же, как зелёное яблочко от яблоневого цвета. И тут я заметалась, забегала: плод моей жизни виделся теперь малым, ничтожным, не обещающим в старости крепкого, надежного семени; дело тут, конечно, было прежде всего в детях (ребёнок у меня рос один); и теперь я не находила себе никаких оправданий в таком моем скудном материнстве. Я переживала глубочайшую, может быть, почти физиологическую обиду на себя, и никакие практические соображения (тяготы семейной жизни, например) мятущейся душой не брались в расчет. Кажется, жила я ничего: у меня была семья, крыша над головой, работа; но я вдруг забегала, заметалась, закручинилась: если делить жизнь на три периода – юность-зрелость-старость, то первый «раунд» мной явно был «проигран», а как набрать «очки» во втором, я не знала. В сущности, я утеряла смысл жизни; я утеряла (или вовсе не приобрела) то, для чего должен жить зрелый человек, и из-за постоянных, хотя и не вполне ясных раздумий на эту тему мне казалось, что и весь мир зашёл в тупик, что не сегодня-завтра начнется конец света.