В воскресенье Лепешкин пригласил Вебера и его группу в свой коттедж на реке Селети, на банкет. Был солнечный день, они ловили рыбу и купались, наслаждались шашлыком и ухой. Лепешкин разливал водку. Они надели бейсболки для защиты от яркого солнца, отражавшегося от голубой речной воды. Лепешкин объявил: «Официальная часть закончена». Вебер вспоминал: «Он имел в виду, что теперь можно и поговорить, сказать правду. Всё, о чём мы говорили прежде, было частью сценария».
Лепешкин рассказал настоящую историю Степногорска. Фабрику построили в 1979 году после несчастного случая в Свердловске, она обеспечивала СССР возможность вступить в биологическую войну спустя несколько недель после объявления мобилизации. Пасечник и Алибеков были правы: все эти годы советские и российские генералы и дипломаты лгали. Действительно, говорил Вебер, даже руководители завода солгали ему в лицо всего двумя днями ранее, когда заявили, что выпускают вакцины.
Выпив водки, две команды сблизились; русские честно рассказывали о своей работе в системе. По словам Вебера, они говорили: «В то время мы не знали, что это неправильно. Мы не знали, что это незаконно. Мы не знали, что есть конвенция о биологическом оружии. Мы просто думали, что защищаем страну. Теперь мы знаем достаточно и знаем, что это было плохо, и мы хотим работать вместе и делать что-то достойное до конца жизни». Лепешкин говорил, что работу в Степногорске остановили за четыре года до того, в момент распада СССР. С тех пор из Москвы не было никаких официальных указаний. Они пытались самостоятельно перейти на производство гражданской продукции, и Лепешкин надеялся, что когда-нибудь из этого что-то выйдет.
Вебер вспоминал:
«Они изливали нам душу. Встретить американцев, которых их учили ненавидеть, встретить своих противников и увидеть, что они им вообще-то нравятся — это было, думаю, большим событием для этих людей. Не было в мире более обособленного места, чем Степногорск. Это бедный, маленький, изолированный, искусственно созданный военный городок посреди Казахстана, построенный там специально, чтобы быть как можно дальше от других форм жизни. Они знали, что мы их главные враги. И вот мы здесь, мы совсем не похожи на рогатых демонов, и мы веселимся вместе с ними. Мы смеёмся над их шутками, а они — над нашими».
Веберу удалось прорваться сквозь завесу секретности. Поездка обеспечила доказательства, что «Биопрепарат» и советские военные намеревались в случае войны тоннами готовить опасные бактерии. СССР грубо нарушил конвенцию о биологическом и токсинном оружии. Вебер также видел, что фабрика сибирской язвы, хотя и не функционировала, осталась в неприкосновенности. Законсервированные реакторы были всё ещё там. «В тот день мы прошли путь от почти полного провала, когда нас даже не хотели пропускать, до чувства опьянения от успеха, который превзошёл самые смелые ожидания», — вспоминал Вебер.
Вебер спросил Лепешкина, сможет ли тот отправиться с ними на остров Возрождения, где долгое время испытывали бактериологическое оружие. Он подумал, что Лепешкин в качестве гида был бы очень полезен. Полигон был в самом центре советской программы бактериологического оружия. Лепешкин охотно согласился. Утром они вылетели все вместе на Як-40. Вебер — в клетчатой рубашке — сел у иллюминатора, Лепешкин в куртке свободного покроя и красно-сине-белом галстуке со звёздами и полосками — сел рядом. Они выпили за сотрудничество. Вебер держал в руке маленький американский флаг.
Они не могли попасть в Аральск (ближайший к острову город) на самолёте, поэтому полетели на Як-40 на восток, в Кызылорду. К огромному удивлению Лепешкина, там Вебер арендовал у службы спасения за восемь тысяч долларов вертолёт Ми-8 чтобы долететь на испытательный полигон. Вебер выложил пачку стодолларовых банкнот. «Ну ты и ковбой!» — сказал Лепешкин, изумлённый решительностью и находчивостью Вебера. «Нет, Геннадий, — отвечал тот. — Ковбой — это ты».
Сев в вертолёт, заполненный носилками и медицинским оборудованием, они пролетели около 370 км на запад, к Аральску. Когда-то город был рыболовецким портом. В 1971 году там случилась вспышка оспы. Потом море сильно обмелело, и теперь от Аральска до побережья было около 50 км.
После распада Советского Союза остров Возрождения оказался на территории независимого Узбекистана. Вебер понимал, что ему следует получить одобрение узбекского правительства, чтобы попасть на полигон. Он и его группа провели ночь в душной, убогой аральской гостинице, а затем он сел на телефон. На это ушли многие часы. Вебер также побывал на бывшем военном объекте в Аральске, где прежде был пункт обслуживания полигона, а теперь находился лепрозорий.
Наконец они взлетели. Бело-голубой вертолёт с ярким красным крестом летел с оглушающим грохотом. Лепешкин в белой футболке выглядывал из иллюминатора. Остров внизу казался совершенно безжизненным, будто лунная поверхность — унылый коричнево-серый пейзаж с редкими пятнами растительности. Несколько невысоких зданий, выбеленных солнцем и жарой, были штаб-квартирой полигона. Но там не было никаких признаков жизни — ни людей, ни машин. Вебер не знал, оставался кто-либо на этом объекте или нет. Охраняют ли его русские военные? Или узбекские пограничники? Они вновь, на этот раз медленно, пролетели над площадкой. Ничего. Они приземлились около административных и жилых зданий, в которых были выбиты стекла. Когда двигатели вертолёта остановились, единственное, что услышал Вебер — это лай собаки где-то вдалеке. «Абсолютная заброшенность, — вспоминал он. — Как в “Планете обезьян”».
Они направились к строениям. Ржавый грузовик без колес стоял там, где его бросили. На тротуаре лежала выцветшая брошюра КПСС. На первом увиденном ими здании была табличка: поликлиника. За скрипящей открытой дверью были пустые комнаты с осыпавшейся штукатуркой. В траве сновали ящерицы. После ещё одного короткого перелёта они приземлились в районе лаборатории. Стояла чудовищная жара. Американцы надели белые защитные костюмы. Лепешкин, много лет работавший с микробами, подумал, что американцы слишком уж осторожничают, и от костюма отказался.
На складе они нашли сотни противогазов. В другом помещении обнаружились большие запасы пробирок и чашек Петри. Они нашли герметичные камеры с перчатками для работы с опасными патогенными организмами. Вебер был удивлён, увидев, что некоторое лабораторное оборудование было законсервировано. Там висели объявления: «На консервации». Неужели кто-то собирается сюда вернуться?
Лепешкин семнадцать лет ездил на остров Возрождения, участвуя в испытаниях биологического оружия, и знал полигон даже лучше, чем Алибеков. Объект находился в ведении 15-го Главного управления Министерства обороны СССР. Учёные там жили в бараках, и им запрещалось кому бы то ни было, включая родственников, говорить, куда они едут. В мемуарах Алибеков вспоминал: «Ветры, кружащие по пустынным степям, были единственным спасением от этой жары. Там не было птиц, и пыль оседала повсюду, проникая в одежду, волосы, глаза, клетки с животными, в еду и записные книжки учёных».
«Мы шутили, что больше всего в Советском Союзе повезло приговорённым к смерти обезьянам на острове Возрождения, — писал он. — Их кормили апельсинами, яблоками бананами и другими свежими фруктами, которые советским гражданам редко доводилось увидеть».
Теперь, когда Вебер бродил по лабораториям, всё, что осталось от обезьян — это клетки. Их были сотни. Одна была такого размера, что в ней мог поместиться и человек. Вебер нашёл стопки бланков для записи симптомов, возникавших у обезьян. Слева на странице был схематически изображён организм примата и отмечены области, где следует искать симптомы. Справа — пустые строки. Сверху было напечатано: «Совершенно секретно после заполнения».
Вебер и его группа в защитных костюмах взяли образцы с лабораторных фильтров, надеясь найти в них патогены. На продуваемой ветром испытательной площадке они увидели столбы, к которым привязывали животных.
Алибеков рассказал американцам, что запасы сибирской язвы, изъятые в Свердловске, а потом хранившиеся в городе Зима в Сибири, были захоронены на острове Возрождения в 1988 году; однако он не сказал, где именно. Вебер и его группа взяли образцы земли по соседству с лабораторией, где, по их мнению, могли быть бактерии, а также с испытательной площадки. В тот день они не нашли сибирскую язву. Розовый порошок находился в одиннадцати не помеченных могильниках неподалёку. Его раскопали в ходе другой экспедиции. Но, обнаружив обветшалые здания и брошенные клетки для приматов, получив образцы и фотографии, Вебер проник в самую суть советской лжи.
Вебер и Лепешкин вылетели с острова вместе. Они позировали для фото на аэродроме, показывая большие пальцы. Лепешкину было негде жить в Алматы, и Вебер пригласил его в гости в свой дом в горах. В американском посольстве как раз проходил приём для прибывших из Вашингтона чиновников. Среди них были помощник министра обороны Картер, один из авторов закона Нанна-Лугара, и Старр, руководивший спецгруппой в проекте «Сапфир». Они впервые встретили Лепешкина. Тот, похоже, прощался с советским прошлым и был весьма рад встрече с американцами. Они разговаривали в зелёном саду у посольства. У Лепешкина была только одна просьба: он хотел, чтобы американцы помогли зачистить Степногорск и приспособить его для мирной жизни. «Я обещаю, — ответил Картер, — мы это сделаем».
В России Вебер обнаружил следы иранцев. Они искали микробов.
В 1997 году, вернувшись из-за границы, Вебер работал в Пентагоне, в программе Нанна-Лугара. Он пытался найти новые пути устранения угрозы, которую представляло собой биологическое оружие. Свою первую поездку в Россию Вебер совершил в июне 1997 года. Он сел в поезд Москва — Киров и поехал на научную конференцию с несколькими американскими экспертами. Ему повезло: он встретился с исследователями как из Оболенска, так и из «Вектора» — главных лабораторий «Биопрепарата», работавших с бактериями и вирусами. Однажды к вечеру, после окончания формальной дискуссии, несколько учёных из Оболенска пригласили Вебера выпить с ними пива в бане.