была поговорка, что если тебя уволят, то ты найдёшь работу в одном месте — на Западно-Сибирской шляпной фабрике».
Так обозначали унизительную, тупиковую ситуацию. Кольцово, напротив, манило открывающимися возможностями.
Сотрудники КГБ активно работали в институте, просматривая документы, приглядывая за руководством и следя за тем, чтобы в организацию не проникли шпионы. Каждый сотрудник проходил скрупулёзную проверку. Связи с внешним миром были под запретом, а контакты с иностранцами — редки. «В отношении тех, кто приезжал из-за границы, возникали большие-большие подозрения, — вспоминал Попов. — КГБ инструктировал нас, как вести себя с гостем, КГБ выделял специального человека, чтобы следить за каждым его шагом; все, кто вступал в контакт с гостем, попадали под подозрение КГБ, так что даже простой разговор с иностранцем мог принести массу проблем». В институте циркулировали научные статьи из иностранных журналов, но западная литература официально была запрещена. Однажды учёного секретаря института обвинили в чтении литературы по йоге, вспоминал Попов: «И ещё его увидели стоящим на голове. Голова внизу, ноги вверх — это было совершенно неприемлемо для человека в его положении. Хотя он занимался этим в свободное время у себя дома, его аномальное поведение вызвало подозрения: раз он способен на нечто подобное, ему нельзя доверять. Он был уволен».
Истинную цель работ в Кольцове скрывала «легенда»: «Так называемая открытая легенда, адресованная всем, заключалась в том, что цель института — ускорить развитие промышленной микробиологии, что мы хотели выяснить, как модифицировать микробов, как использовать их для создания разного рода биологических агентов. Это была законная цель, прикрывавшая программу биологического оружия, ведь всё это выглядело мирной программой. За одним исключением — эти модифицированные микробы должны были убивать».
Несмотря на секретность, Попов обнаружил пробел в легенде. Нормальный институт такой величины должен был публиковать десятки, а то и сотни научных статей. Но, по словам Попова, возможности публикации учёных были резко ограничены. В статье не должно было ничего говориться об их реальной работе, и она должна была соответствовать прикрытию. «История в статье должна была быть невразумительной, заведомо ложной или просто не имеющей отношения к делу», — говорил он. Недостаток серьёзных публикаций у организации, где работали тысячи исследователей, был бы подозрителен. Если они не совершают научных открытий, то чем они занимаются? Но высокопоставленные чиновники заявили Попову, что у Соединённых Штатов тоже есть секретная программа биологического оружия, и он поверил. О конвенции 1972 года практически не говорили. «Знаете, общее представление заключалось в том, что мы изрядно отстали (в основном так и было), — рассказывал впоследствии Попов. — Мы думали о себе как о стране, которой нужно развивать собственный потенциал в плане биологического оружия. Мы боялись его не иметь, и никто, в сущности, не сомневался, что у американцев лучшее биологическое оружие. И вспомните об умонастроениях, господствовавших в то время в СССР. Кто-то когда-то сомневался, что американцы нас обманывают? Никто — просто потому, что мы всегда так поступали и считали, что остальным глупо вести себя иначе».
Вирусы — это невидимые в микроскоп частицы. Их открыл русский микробиолог Дмитрий Ивановский в 1892 году, а шесть лет спустя — Мартинус Бейеринк, голландский микробиолог и ботаник. Ивановский пытался понять, почему фарфоровый фильтр, не пропускавший бактерии, не может уловить возбудителя мозаичной болезни листьев табака. Он понял, что болезнетворная частица настолько мала, что проходит сквозь фильтр. Вирус трудно назвать формой жизни: он состоит только из белковой оболочки и нескольких генов. Но он может стать разрушителем, невероятно заразным. Именно вирусами были вызваны эпидемии оспы и гриппа. Функционируют они так: инфицируют клетку-хозяина, а потом побуждают её размножать вирус. В отличие от бактерии, вирусы нельзя подавить антибиотиками.
Мечтой Сандахчиева было получение вирусов, каких прежде не видел мир: таких, которые смогут атаковать целые армии или страны. Но этой всё ещё отсталой отрасли советской науки нужно было вначале преодолеть серьёзные препятствия. Одним из них на раннем этапе была наработка генетического материала — синтез ДНК. В то время на Западе уже были известны методы создания простых генов, но Советский Союз в этом отношении сильно отставал.
Первые шесть месяцев 1980 года Попов выполнял удивительное задание Сандахчиева: он отправился в Англию, в знаменитую лабораторию молекулярной биологии Кембриджского университета — место многих громких открытий в микробиологии, — чтобы освоить технологию синтеза ДНК. Поездка за рубеж для участника советской программы по разработке биологического оружия была весьма необычным делом, и её должен был одобрить ЦК партии. Попов уехал один, без семьи, изображая гражданского исследователя, который приехал на полгода ради интенсивной учёбы, и вернулся в Кольцово с кембриджскими ноу-хау. Он почувствовал вкус жизни на Западе, который запомнил навсегда.[194]
Когда он вернулся в Кольцово, начался трудоёмкий и долгий процесс синтеза ДНК. Нужно было один за другим собрать гены из нуклеотидов — фундаментальных блоков нуклеиновых кислот. Что касается небольших генов, это было вполне осуществимо. К примеру, соматостатин, гормон, регулирующий рост, — это крошечный белок, всего четырнадцать аминокислот к длину. Учёные смогли синтезировать его, создав цепочку ДНК длиной 42 нуклеотида. Но более сложные гены требовали сотен или даже тысяч нуклеотидов. Попов вспоминал, что в его лаборатории зачастую трудились более пятидесяти учёных с кандидатской или докторской степенью, занимавшихся этой тяжёлой работой: «Лаборатории были заполнены колбами, бутылями с растворителями и реагентами. Люди стояли перед множеством вытяжных шкафов, занимаясь нудной, многоэтапной процедурой химического синтеза».
А неутомимый Сандахчиев всё давил и давил на Попова, желая получить как можно больше генетического материала для создания вирусов. «Поначалу это казалось сумасшедшей идеей, — говорил Попов, — но Сандахчиев был мастером по части смелых проектов и умел ставить высокие цели. Мы всё ещё с трудом создавали фрагменты ДНК из 15–20 элементов, а он уже мечтал о тысячах. Мы поняли: чтобы реально ускорить дело, нужно проводить синтез автоматически. Сандахчиев выдвинул идею: построить большой арсенал или фабрику, где роботы будут автоматически собирать ДНК разных вирусов. Один вирус в месяц — таков был бы идеальный уровень производительности. И тогда можно было бы собирать биологическое оружие, порцию за порцией».
Кампания Всемирной организации здравоохранения по борьбе с оспой длилась больше десяти лет. Теперь Сандахчиев предлагал ежемесячно создавать по новому вирусу. «Идее дали зелёный свет, — вспоминал Попов. — Что, если бы Советский Союз смог одного за другим выпускать возбудителей разных болезней? Возбудителей невероятной эффективности, от которых нет возможности защититься? В этом и заключалась его блестящая идея». Попова попросили выяснить, как создать «синтезатор», сборочную линию, и что для этого нужно. Сандахчиев был заинтересован в воспроизведении SV-40, вируса, вызывающего у обезьян рак, поскольку в тот момент это был единственный вирусный геном, последовательность которого была полностью известна учёным. В нём было больше пяти тысяч нуклеотидов. Попов сказал, что на это потребуется два-три года. Сандахчиев был разочарован: он хотел ежемесячно получать новый вирус. «Мне это казалось глупостью, — вспоминал Попов. — Но Сандахчиев чётко понимал правила игры с советским военным лобби. Он ошеломлял генералов безумными, безумными, безумными идеями и всегда опережал других».
В начале 1980-х Попов и другие сотрудники «Вектора» совместно с одним из московских институтов создали генноинженерную технологию производства искусственного интерферона — антивирусного вещества, вырабатываемого человеческим организмом.[195] За работу над интерфероном Попова представили к высокой государственной награде. Интерферон был ценным приобретением для фармакологической промышленности и частью легенды «Вектора». В то же время в «Векторе» начали изучать оспу, надеясь продлить ей жизнь в качестве биологического оружия.
Вирус оспы называется Variola, а самая грозная и распространённая его разновидность — Variola major. Вирус унёс сотни миллионов жизней: в прошлом смертность от Variola major составляла в среднем 30 %.[196] Больные оспой испытывали ужасные страдания. Джонатан Такер, специалист по оспе, описывал их так: «После двухнедельного инкубационного периода оспа начинала изнурять организм лихорадкой, головной болью, болями в спине и тошнотой; затем лицо, туловище, конечности, рот и горло усеивали отвратительные, полные гноя язвы. Пациенты, подхватившие эту инфекцию, агонизировали: им казалось, что их кожу пожирает огонь, и хотя их мучила жажда, раны во рту и в горле превращали глотание в чрезвычайно болезненный процесс». Выжившие выздоравливали за две-три недели. Но болезнь легко передавалась и распространялась воздушно-капельным путём; вирус оставался заразным, попадая на одежду и постельное бельё. Ещё в 1960-х оспой ежегодно болело 10–15 миллионов человек в 43 странах; по некоторым оценкам, два миллиона из них умирало.[197]
Долгая кампания по борьбе с оспой закончилась 8 мая 1980 года — тогда Всемирная организация здравоохранения (ВОЗ) объявила о победе. ВОЗ рекомендовала всему миру отказаться от вакцинаций. «Победа над оспой, — писал Такер — первой и пока единственной инфекционной болезнью, уничтоженной благодаря усилиям человека, — стала одним из величайших достижений медицины XX века».