Двадцать восьмого июня Герберт Мейер, вице-председатель Национального совета по разведке, экспертного центра в составе ЦРУ, отправил Кейси докладную записку, озаглавленную «Что нам делать с русскими?» Мейер упомянул о военном психозе предыдущего года и о параличе, постигшем Москву. Он также обратил внимание на серьёзные внутренние затруднения советской системы:
«Десятилетия чрезмерного упора на выпуск военной продукции разрушили гражданскую промышленную и технологическую базу. Точнее, СССР не удались инновации, от которых всё больше зависит современная экономика: робототехника, микроэлектроника, компьютерные коммуникации и системы обработки информации. Но даже если бы советские власти и смогли разработать такие системы, они бы не смогли внедрить их, не утратив политический контроль, от которого зависит само существование коммунистической партии. Ведь сейчас, после того как западные интеллектуалы четыре десятка лет опасались, что технологии неизбежно приведут к появлению тоталитарных обществ по всему миру, оказывается, что технология — персональные компьютеры и т. п. — вывела коммуникации и обработку информации из-под контроля любой централизованной власти. Советский Союз, не желающий и не способный разработать и внедрить подобные новинки — что мы на Западе делаем со столь здоровым энтузиазмом, — теперь мало что способен производить, кроме оружия».[298]
Рейган попытался разыграть гамбит и связаться с Черненко в апреле. Брент Скоукрофт, бывший советник по национальной безопасности президента Форда, поехал в Москву по личным делам и взял с собой письмо Рейгана к Черненко.[299] Однако увидеться с Черненко ему так и не удалось, письмо не было доставлено. «Он уверен, что советская холодность как минимум отчасти объясняется нежеланием помогать мне с переизбранием», — заметил Рейган, поговорив со Скоукрофтом после его возвращения.[300] Скоукрофт заявил журналистам: «Если говорить о политической или психологической атмосфере между двумя державами, то сейчас она плоха как никогда на моей памяти».[301]
Когда 8 мая Советский Союз объявил, что будет бойкотировать грядущие Олимпийские игры в Лос-Анджелесе. Рейган заключил, что Черненко не полностью контролирует ситуацию, а внешней политикой управляет Громыко, настоящий лев среди представителей «старой гвардии».[302] В июне Советский Союз предложил начать переговоры о космическом оружии, но когда Рейган попросил распространить дискуссию и на баллистические ракеты, Черненко отказался. «Они совершенно саботируют дело», — записал Рейган в дневнике. Его, конечно, беспокоила предвыборная кампания, но президент заглядывал и дальше. Раз Америка «возвращалась», то, в его собственном понимании, было время вступить в контакт с СССР. У Рейгана всё ещё не было партнёра в Советском Союзе, его первый срок почти закончился; а паралич советской элиты меж тем зашёл ещё дальше, чем Рейган мог себе представить.[303]
Одиннадцатого августа 1984 года Рейган готовился к субботнему радиовыступлению на «Ранчо дель Сиело» в Калифорнии. Во время подготовки он острил, и подразумевалось, что это разговор неофициальный, не для публикации. Когда в тот день его попросили проверить микрофон, президент сказал: «Мои дорогие американцы, я рад сообщить вам, что подписал документ навсегда объявляющий Россию вне закона. Мы начнём бомбардировку через пять минут». Это замечание быстро просочилось в прессу и попало к заголовки газет по всему миру, укрепив карикатурный образ Рейгана-авантюриста. ТАСС осудило эту фразу как «беспрецедентно враждебную по отношению к СССР и опасную для дела мира». Президент был огорчён. «Проверяя уровень звука, даже не думая, что кто-то ещё, кроме нескольких людей в комнате, это услышит, я шутливо, экспромтом сказал что-то о Советах, — признавался он в дневнике. — Связь же была включена, каналы записали это и, конечно, опубликовали — отсюда и международный инцидент».
Тринадцатого августа, через два дня после оплошности на радио, Шульц за обедом в Лос-Анджелесе в порядке эксперимента предложил, чтобы Рейган пригласил Громыко в Белый дом, когда откроется заседание Генеральной ассамблеи ООН в сентябре. Президент быстро согласился. «Это правильное дело, — сказал Рейган. — Постарайтесь утрясти этот вопрос».[304] Встреча была назначена; это была первая с момента избрания президентом встреча Рейгана с членом Политбюро. Рейган записал в дневник: «У меня есть чувство, что мы ни к чему не придём с сокращением вооружений, пока они с подозрением относятся к нашим мотивам, а мы — к их. Я уверен, нам нужна встреча, чтобы понять, сможем ли мы их убедить, что не вынашиваем никаких коварных замыслов, но что думаем, будто их вынашивают они. Если мы сможем хоть раз внести ясность, может быть, сокращение вооружений не покажется им таким уж невозможным».
Большую часть субботы 22 сентября Рейган потратил на работу над речью, которую должен был произнести в следующий понедельник в ООН. Это было щекотливое дело, признавался он: «Не хочу звучать так, будто стал мягче относиться к России, но не хочу и портить встречу с Громыко ещё до её начала». В речи Рейган не высказал ни слова критики в адрес Советского Союза; «империи зла» будто больше не было. Стоя на трибуне, он наблюдал за Громыко и представителями СССР: те сидели в первом ряду, прямо под микрофонной стойкой. «Я несколько раз пытался встретиться с ними взглядом во время отдельных пунктов, их затрагивающих, — вспоминал он. — Но они смотрели сквозь меня, выражение их лиц не менялось».
Двадцать восьмого сентября Рейган наконец смог поговорить с Громыко с глазу на глаз в Овальном кабинете. Они прочли друг другу нотации. В какой-то момент, вспоминал Громыко, Рейган залез в ящик стола и достал диаграммы о ядерном оружии. Во время перерыва на обед Рейган попросил Громыко задержаться в Овальном кабинете. Они остались вдвоём, без переводчиков, и говорили по-английски. Громыко сказал, что мир восседает на огромной горе ядерного оружия, которую следует уменьшить. «Моя мечта, — отозвался Рейган, — это мир без ядерного оружия».[305]
Рейган провёл своего гостя по длинной колоннаде из Западного крыла в главное здание Белого дома, на торжественный приём. Громыко был изумлён тем, сколько в Белом доме английских напольных часов, и задумался, не коллекционирует ли их Рейган. Небольшой оркестр играл камерную музыку. Рейган представил Громыко свою жену Нэнси. В конце приёма Громыко отвёл Нэнси в сторону и спросил:
— Верит ли ваш муж в мир?
— Конечно.
— Тогда каждый вечер перед сном шепчите ему на ухо: «Мир».
— Так я и буду поступать. Я прошепчу его и вам, — сказала она. А затем, улыбнувшись, привстала на цыпочки, наклонилась к нему и прошептала: «Мир».[306]
В конце визита из советского посольства позвонили Дону Обердорферу, дипломатическому корреспонденту «Washington Post», и попросили у него фотографию Рейгана, разговаривающего с Громыко, появившуюся в утренней газете. На ней было видно, как руки Рейгана лежат на плечах Громыко. Фото поспешно передали Громыко перед его отъездом. Громыко впервые побывал в Вашингтоне за сорок пять лет до того; но сентябрьский визит стал его последней поездкой в Белый дом хоть тогда никто этого себе не представлял. Рейган наконец встретился с членом Политбюро, но ему ещё предстояло найти человека, с которым можно вести дела.[307]
Хотя Рейган хотел диалога с советскими лидерами, он параллельно давал одобрение действиям, напрямую бросающим вызов Советскому Союзу. Он согласился на просьбу директора ЦРУ Кейси расширить масштабы войн против советского влияния в странах третьего мира. В 1984 году случился важный поворотный момент, касающийся секретной американской поддержки моджахедов, воевавших с советской армией в Афганистане. Канал помощи со стороны США и Саудовской Аравии, пролегавший через Пакистан, вдруг заработал на полную мощность; по некоторым данным, общий объём помощи в считанные недели вырос в три раза, до сотен миллионов долларов.[308] Параллельно Рейган стремился обеспечить финансирование «контрас» — партизан, противостоявших сандинистскому правительству Никарагуа. Рейган назвал «контрас» «моральным эквивалентом наших отцов-основателей», а сандинистской хунте Никарагуа во главе с Даниелем Ортегой отвёл роль линии фронта в войне с коммунизмом. Но конгресс прекратил помощь «контрас», и в 1984 году деньги стали подходить к концу. Рейган проинструктировал Макфарлейна, своего советника по национальной безопасности: надо держать «контрас» “на плаву.
Летом Макфарлейн заверил президента, что Саудовская Аравия гарантирует перевод 1 млн долларов в месяц на секретный банковский счет для «контрас». Движущей силой войн в Афганистане и Центральной Америке был Кейси. «К концу 1984 года секретная война Кейси против Советского Союза и его представителей в странах третьего мира развернулась вовсю», — вспоминал Гейтс, который тогда был заместителем Кейси.
Летом 1984 года операция РЯН, похоже, приказала долго жить. Гордиевский говорил, что беспокойство Москвы по поводу ядерной войны «явно шло на спад».[309] Черненко, судя по всему, не разделял тревоги Андропова в связи с возможным ядерным нападением. Хотя в тот год переговоры о контроле над вооружениями не велись, советские чиновники всё чаще протестовали против «милитаризации космоса».