ся заранее подготовленными материалами, заглядывая только в маленький блокнот; там были записи от руки зелёными чернилами. «К концу дня, — добавляла она, — я стала понимать, что этот стиль куда ярче демонстрировал его сущность, чем марксистская риторика. Я поняла, что он мне нравится».
Горбачёв хорошо подготовился. Он процитировал известный афоризм лорда Палмерстона о том, что у Британии нет постоянных врагов или союзников, есть лишь постоянные интересы. «Это было замечательно прежде всего благодаря тому, как точно это было сказано — причём сказано этим “не-специалистом” по внешней политике», — говорил Хоу, присутствовавший на той встрече. Он также вспоминал другое высказывание Горбачёва: «Мы вполне способны определить наши общие интересы».[320] Тэтчер привлекла внимание Горбачёва к теме гонки вооружений. Через три недели, после года блуждания в тупике, должен был открыться новый раунд переговоров в Женеве — первый с тех пор, как Советский Союз вышел из переговоров из-за военного психоза 1983 года.
В этот момент Горбачёв извлёк из кармана пиджака и развернул диаграмму размером с газетный лист. На странице было 165 квадратиков, в которых помещались пять тысяч маленьких точек — кроме центрального квадрата, где точка была только одна. Точка в центре обозначала разрушительную силу трёх миллионов тонн бомб, сброшенных союзниками за шесть лет Второй мировой войны, другие точки — силу ядерных арсеналов США и Советского Союза, оценённую в пятнадцать миллиардов тонн.
Диаграмму Горбачёва — несколько бизнесменов, настроенных против ядерного оружия, опубликовали её как рекламу в газете «New York Times» — можно было списать со счетов как агитпроп, как уловку.[321] Но важны были не квадратики и точки на странице, а очевидный энтузиазм человека, который пытался с их помощью что-то доказать. Горбачёв был хорошо информированным, решительным спорщиком.
К этому моменту Горбачёв уже активно участвовал во внутренних дискуссиях на самом высоком уровне по военным и внешнеполитическим вопросам вроде войны в Афганистане, размещения ракет «Пионер», сбитого корейского лайнера и переговоров о стратегических вооружениях. Но за пределами Советского Союза о его взглядах мало что было известно. И он никогда прежде не говорил так открыто о разоружении и внешней политике, как в этот раз в Великобритании. В течение визита он привлекал внимание к опасностям ядерной войны и подчёркивал то, что советские власти напуганы гонкой вооружений в космосе. Он пообещал «радикальное сокращение» ядерных вооружений и подал сигнал, что СССР серьёзно относится к возобновлению переговоров в Женеве. Он уверенно отражал критические выпады по поводу прав человека и войны в Афганистане. По сути, он не говорил об изменении советской политики, и на встрече с Тэтчер он пошёл на всё, чтобы обозначить Черненко как главный источник власти в стране.[322] Но его стиль говорил о многом. Похоже, он был готов к более гибкому подходу, и это радикально контрастировало с жёстким курсом прошлых лет.
Горбачёв чувствовал, что разговор с Тэтчер — это поворотный момент и лично для него.[323] Он в подробностях помнил диаграмму, которую показал в Чекерс, и вспоминал, что он сказал Тэтчер: оружия в одном квадратике этой диаграммы «достаточно, чтобы подорвать основы жизни на Земле. И выходит, что это можно сделать ещё 999 раз — а дальше? Что, миллион раз подорвать? То есть вообще абсурд какой-то. Мы во власти абсурда находились».
«Это уже накопилось… и у меня внутри, — мысль о том, что надо что-то делать, — говорил он об угрозе ядерной войны. — Если одним словом сказать или одним предложением: нужно что-то делать». Но Горбачёв признавал, что тогда ему трудно было представить, что же делать. Даже разворачивая перед Тэтчер лист со всеми этими квадратиками и точками, он не представлял, как сократить ядерные арсеналы.
Диаграмма Горбачёва не произвела на Тэтчер особенного впечатления, но она запомнила, что он презентовал её «с оттенком театральности». Горбачёв также предупредил об опасности «ядерной зимы», которая последует за войной с применением атомных бомб,[324] но, как говорила Тэтчер, она была «не слишком растрогана всем этим». Она ответила прочувствованной лекцией о преимуществах ядерного сдерживания: оружие, как утверждала она, сохранило мир. Это было одним из главных её убеждений. Тэтчер, как вспоминал Горбачёв, была «красноречивой».
Тэтчер понимала также, что Горбачёв может передать ей некое послание для Рейгана. Она внимательно слушала то, что он говорил о СОИ. Сама Тэтчер не слишком верила в мечту Рейгана о ликвидации всего ядерного оружия, но помалкивала. Что «зацепило» её во время беседы в Чекерс, так это настойчивость в голосе Горбачёва. Советский Союз, заключила она, «хотел остановить это любой ценой». Она сказала Горбачёву, что Великобритания ни при каких условиях не разойдётся во мнениях с Соединёнными Штатами. Горбачёв должен был уехать в 4:30 дня, но остался до 5:50. Когда его машина отъезжала, Тэтчер, как она потом вспоминала, «надеялась, что разговаривала со следующим советским лидером».
Официально Горбачёв прибыл в Лондон как глава делегации Верховного Совета, но и принимали его, и сам он выступал с большим размахом. Он очаровал своих хозяев и приковал к себе внимание британцев. Телевидение никогда не относилось мягко к советским руководителям, но Горбачёв буквально купался во внимании СМИ. «Взошла красная звезда», — отозвалась газета «Daily Mail» о Раисе. Горбачёвы задержались в огромном читальном зале Британского музея, чтобы осмотреть место, где Карл Маркс сочинял «Капитал», прогулялись по Вестминстерскому аббатству, где увидели могилы средневековых королей и мемориалы национальным поэтам, и с интересом разглядывали витражи и архитектуру.
В понедельник Тэтчер давала интервью ВВС. Отвечая на первый же вопрос, она заявила:
— Мне нравится мистер Горбачёв. Мы можем иметь с ним дело.[325]
Визит Горбачёва прервало известие о внезапной смерти министра обороны Дмитрия Устинова. Горбачёв вылетел на родину. Без Устинова мог возникнуть новый вакуум власти. Черненко был так болен, что даже не смог прийти на похороны Устинова, и в Кремле Горбачёва ждала ещё большая неопределённость. «Руководство страны было в плачевной ситуации», — вспоминал он.
Тэтчер побывала в резиденции Рейгана Кемп-Дэвиде 22 декабря 1984 года. Готовясь к её визиту, президент положил в карман семь карточек с основными тезисами разговора. На второй карточке значилось: «Как понимаю, Горбачёв произвёл впечатление» и ещё: «Каковы ваши впечатления?»[326] Тэтчер рассказала об обеде в Чекерс: права человека, экономика, контроль над вооружениями. По словам Тэтчер, Горбачёв был более обаятельным, открытым к дискуссии и дебатам, чем его предшественники. Она подробно описала критику Горбачёва в адрес Стратегической оборонной инициативы. В ответ Рейган принялся в подробностях описывать свою мечту как технологический проект и моральный императив, не забыв упомянуть о цели — ликвидации всего ядерного оружия. Впервые Тэтчер слышала, как Рейган говорит об этом прямо, и позднее она признавалась, что это её «ужаснуло». Но она внимательно слушала.
Она также передала Рейгану слова Горбачёва: «Попросите своего друга… не торопиться с космическим оружием».[327]
Чтобы понять восхождение Михаила Горбачёва, которому в следующие несколько лет предстояло вместе с Рейганом изменить весь мир, нам следует вначале вернуться на полстолетия назад — к потрясениям, будоражившим его народ и его страну: сталинский террор и невообразимые потери во Второй мировой войне, страдания, оттепели, победы и стагнация послевоенных лет. Всё это напрямую затрагивало и самого Горбачёва. В его юности можно обнаружить первые намёки на то, что потом он станет катализатором грандиозных перемен. Горбачёв — дитя советской системы. Он вовсе не был радикалом. Но одна линия прослеживается чётко: Горбачёв видел, как реальность расходится с иллюзией, придуманной партией и её руководством. В то время как он поднимался по партийной лестнице, у него росло понимание огромной пропасти между лозунгами и жизнью людей. Раиса тоже чётко видела глубину этой пропасти и поддерживала в своём муже решимость изменить положение.
Сомнения Горбачёва росли постепенно, и многие годы он скрывал их. После неудачи он всегда пытался исправить систему, но он никогда не думал, что её нужно разрушить до основания. К тому моменту, когда он стал руководителем страны, он окончательно увидел, насколько отвратительна реальность, но имел весьма слабое представление о том, как её можно изменить. Главное, что он умел — это маневрировать. Он попытался спасти систему, дав волю открытости и политическому плюрализму, надеясь, что эти силы вылечат недуги страны. Это не получилось.
Те успехи, которых Горбачёв добился в деле окончания холодной войны — он затормозил разогнавшийся, по его словам, локомотив гонки ядерных вооружений, не стал препятствовать революциям в Европе, положил конец конфронтации с США в странах третьего мира, — не были его целью с самого начала. Все эти события проистекали из его желания добиться радикальных перемен у себя на родине, которое, в свою очередь, объяснялось его жизненным опытом (он был сыном крестьянина, в юности стал свидетелем ужасной войны, учился в университете во время оттепели, служил партийным чиновником в годы стагнации), и, что важнее всего, из его собственных размышлений о том, что именно пошло не так.
Горбачёв не ставил перед собой цель спасти мир — он хотел спасти собственную страну. Её в итоге он не сохранил, зато, возможно, спас мир.