Но в то же время, по его словам, «для меня и других в моём поколении вопрос об изменении системы… не возникал».
Окончив университет летом 1955 года, Горбачёв вернулся в Ставрополь, где обнаружил новые признаки расхождения официальной риторики с действительностью. Многие тоже видели это, но ничего не предпринимали; Горбачёва отличала способность изумляться этому. В университетские годы он возвращался в Ставрополь на лето и работал в местной прокуратуре, но был шокирован наглым поведением аппаратчиков.[334] В письме Раисе того времени он назвал их «отвратительными». Он также писал: «Особенно — быт районной верхушки. Условности, субординация, предопределённость всякого исхода, чиновничья откровенная наглость, чванливость… Смотришь на какого-нибудь здешнего начальника — ничего выдающегося, кроме живота».
Горбачёв решил продолжать свою карьеру в комсомоле в качестве заместителя завотделом агитации и пропаганды. Это была ступень типичной карьеры конформиста. Горбачёв отдался работе; он оттачивал ораторские навыки и часто ездил по региону, призывая молодёжь поверить в партию и вступить в неё.[335] Во время этой работы он лицом к лицу сталкивался с повседневным унынием, особенно заметным в застойных сельских уголках. В ходе одной поездки он попал на самую удалённую скотоводческую ферму в регионе. Пробравшись сквозь густую грязь, Горбачёв оказался в деревне с почерневшими заборами и старыми домами у реки Горькая балка. Он был потрясён бедностью и запустением: «Я стоял на пригорке и думал: что же это такое, разве можно так жить?» Взгляды Горбачёва формировались и под влиянием его волевой жены Раисы, которая в те годы писала диссертацию о быте крестьянства. Возможно, она повидала даже больше таких заброшенных деревень, чем он. Раиса, обутая в высокие сапоги, ездила на мотоциклах и в телегах, собирая материалы для своего исследования.[336]
Горбачёв делал карьеру: сначала в городской партийной организации Ставрополя, а затем на посту руководителя партии в этом регионе. В эти годы — в 1960-е и 1970-е — он продолжал чувствовать несоответствие между тем, как люди живут, и пустыми лозунгами и заявлениями. Тяжёлая рука государства душила личную инициативу. Воровство, подхалимство, некомпетентность и неудовлетворённость были заметны повсюду. Центральное планирование было назойливым, но удручающе неэффективным. Как-то он побывал в одном из ставропольских колхозов. Там собрали «великолепныи урожай зерна и кормовых». Горбачёв остался доволен, но спросил у председателя: «Откуда трубы?» Тот улыбнулся. Он проложил трубы для орошения самовольно, и Горбачёв понял, что успехи колхоза не имеют никакого отношения к социализму.[337]
Важно помнить, что даже казавшиеся дерзкими перемены в советской централизованной экономике на деле были чрезвычайно скромными — например, хозрасчёт. Бросить системе вызов было просто невозможно; даже мелкие эксперименты, направленные на развитие личной инициативы, подавлялись. В таком мире жил и работал Горбачёв. Московские бюрократы, занимавшиеся планированием, спускали по вертикали приказы сделать то или это. Но на фермах и в городах эти приказы часто не имели смысла. Требования Центра игнорировали, статистику подделывали, бюджеты проедали без какого-либо результата. С 1970 по 1978 год Горбачёв был первым секретарём обкома КПСС — высшим региональным партийным руководителем — в Ставрополье, регионе, протянувшемся между Чёрным и Каспийским морями, где находятся самые плодородные в России земли. Горбачёв был, по сути, губернатором, но имел куда больше власти, чем американские губернаторы. Региональные партийные начальники были важнейшим властным блоком в советской системе, от них зависело, как будут выполнены решения Москвы. Горбачёв стал членом элиты советского общества. Он имел право на привилегии — хороший дом, еду, транспорт — и был полноправным членом Центрального комитета. В годы Брежнева первый секретарь партии был «князем в своих владениях», — писал Роберт Кайзер в газете «Washington Post».[338] Но Горбачёв был скорее популистом. По некоторым данным, он часто шёл на работу пешком, прислушиваясь к тому, что говорят люди на улицах. Он регулярно бывал в театре. Он подталкивал местную прессу к тому, чтобы меньше руководствоваться партийной идеологией.[339] Горбачёв был инноватором — настолько прагматичным, насколько позволяли консервативные нравы того времени.[340] В 1978 году Горбачёв написал длинную докладную записку о проблемах сельского хозяйства, призвав дать больше независимости предприятиям и объединениям в решении ключевых производственных и денежных вопросов. Но нет свидетельств тому, что эти идеи действительно где-то укоренились, да и Горбачёв точно не был радикалом. Он вместе с другими партийными начальниками расточал похвалы выпущенным в 1978 году военным мемуарам Брежнева «Малая земля» (на самом деле их написал другой автор {По данным историка Роя Медведева, это был коллектив журналистов и провинциальных писателей. — Прим. пер.}), которые были неприкрытым самовосхвалением. Слова государства и партии утратили смысл, но и Горбачёв, и остальные партийцы были обязаны повторять их.
Будучи региональным руководителем партии, Горбачёв осознавал, что у советской системы есть куда более серьёзные проблемы, чем неэффективность, воровство и дурное планирование. Куда более серьёзным дефектом было неприятие новых идей. Горбачёв негодовал, что «связан по рукам и ногам указаниями из центра».[341] Он заключил, что «в действительности страной управляла иерархия вассалов и феодальных князей». Размышляя об этом много лет спустя, он говорил уже начистоту: «Это была кастовая система, основанная на взаимных гарантиях».
Внешний мир также предоставлял Горбачёву свежие свидетельства контраста между действительностью и партийным видением ситуации. В 1967 году Млынарж, друг Горбачёва, приехал к нему в Ставрополь и предупредил, что Чехословакия «стоит на пороге больших потрясений». В течение следующего года Млынарж стал крупной фигурой в либеральном движении Чехословакии, которым руководил Александр Дубчек; плодами этого движения стали «Пражская весна» и попытки создать «социализм с человеческим лицом». 20–21 августа 1968 года советские войска и войска стран Варшавского договора раздавили этот рывок к демократии. Горбачёв признавал, что будучи партийным чиновником, он поддержал вторжение 1968 года. Но через год, во время визита в Прагу, он увидел совсем другую реальность. Он не встречался тогда с Млынаржем, но осознал, что люди искренне верят в либерализацию и ненавидят советское руководство в Москве. Хотя КГБ утверждал, что дело во внешнем вмешательстве, Горбачёв увидел, что импульс шёл изнутри. Когда он побывал на фабрике в Брно, рабочие отказались даже разговаривать с ним. «Это было потрясением для меня, — говорил Горбачёв. — Этот визит перевернул все мои представления». В Братиславе он увидел стены, сверху донизу покрытые антисоветскими лозунгами. «С того момента я стал больше и больше размышлять о том, что происходит в нашей стране, и я приходил к неутешительному выводу: что-то не так…» Но он держал эти мысли при себе, делясь ими только с Раисой.[342]
В 1970-х Горбачёв несколько раз съездил на Запад, в том числе в Италию, Францию, Бельгию и ФРГ. То, что он увидел в этих относительно преуспевающих демократиях, разительно отличалось от того, что рассказывали советские пропагандистские книги, фильмы и радиопередачи: «Люди там живут в лучших условиях, более обеспечены. Почему мы живём хуже других развитых стран? Этот вопрос неотступно стоял передо мной».
Кисловодск из-за своих минеральных источников был одним из любимых мест отдыха советской элиты. Председатель КГБ Юрий Андропов, страдавший болезнью почек, часто ездил туда на служебную дачу. В августе 1978 года он и Горбачёв проводили отпуск на водах. Андропов обратил внимание на Горбачёва, в котором видел потенциального будущего руководителя страны. Они поднимались в горы и проводили там много часов, сидя у костра и готовя шашлык под усыпанным звёздами небом. Андропов, человек с широкими интересами, часто беседовал с Горбачёвым о государственных делах; они вместе слушали записи Высоцкого и Визбора, перебиравших гитарные струны и певших о повседневных человеческих проблемах. Наверное, удивительная это была сцена: два партийных руководителя наслаждаются музыкой бардов, чьи произведения в основном распространялись неофициально. Андропов, глава советской тайной полиции с 1967 года, стал одним из учителей и наставников Горбачёва.
Горбачёва избрали секретарём ЦК и назначили руководить сельским хозяйством.[343] Он, полный энтузиазма, отправился на встречу с Брежневым, чтобы обсудить агропромышленную политику. Но 49-летний Горбачёв нашёл руководителя страны (тогда ему был 71) сидящим совершенно безжизненно в своём кабинете. «Он не только не поддерживал разговор, но, казалось, не реагировал вообще ни на мои слова, ни на меня», — вспоминал Горбачёв.
Будучи членом советской правящей элиты, Горбачёв вскоре обнаружил, что в последние годы правления Брежнева такие сцены были частыми. Некоторые заседания Политбюро продолжались всего 15–20 минут, чтобы председательствующий не устал: «Это было грустное зрелище». В стране начались серьёзные экономические проблемы: нефтяной бум конца 1970-х подошёл к концу, к тому же СССР увяз в афганской войне, начатой брежневской кликой. Надежды 1970-х на разрядку испарились, а напряжённость между Советским Союзом и США росла. Продукты питания становились предметом дефицита.