На Новый год Рейган и Горбачёв впервые в истории обменялись телевизионными поздравлениями, адресованными жителям стран друг друга; обращения транслировались одновременно. Выступление Рейгана показали в начале главной вечерней программы новостей, и многие граждане Советского Союза впервые увидели американского президента.
«Ядерная война недопустима, и в ней не может быть победителей», — сказал Рейган.[467]
Глава 11. Дорога в Рейкьявик
Очень поздно в воскресенье 5 января 1986 года маршал Сергей Ахромеев, начальник советского генштаба, позвонил одному из своих заместителей, генерал-полковнику Николаю Червову — главе юридического отдела, который занимался переговорами по контролю над вооружениями. Оба они были людьми военного поколения и в годы холодной войны дослужились до генштаба. Ахромеев, командир, обещавший Горбачёву поддержку, попросил Червова явиться в штаб в шесть часов на следующее утро. «Полетишь к Михаилу Сергеевичу Горбачёву», — сказал Ахромеев. Советский лидер в то время был в отпуске на побережье Чёрного моря.
— Что иметь с собой и какую форму надеть? — спросил Червов.
— С собой иметь мозги, — сказал Ахромеев. — А форму — военную.
На следующее утро Ахромеев дал Червову конверт для Горбачёва, приказал своему водителю отвезти его в аэропорт и сказал, что генсек будет ждать к десяти часам утра.
— Могу я задать вопрос? — нервно поинтересовался Червов. — Что в конверте?
Ахромеев сказал:
— Проект программы глобального разоружения. Доложи все подробности генеральному секретарю.[468]
После женевского саммита с Рейганом Горбачёв искал новые идеи. Он тепло поздоровался с Червовым, когда тот привёз ему конверт. Горбачёв отдыхал в Пицунде. Дом стоял посреди соснового бора. В нём были просторные комнаты, обшитые деревянными панелями. Это было спокойное место — в заповеднике, посреди одиночества; снаружи волны омывали пляж покрытый мелкой галькой. Не теряя времени, Горбачёв спросил: «Что вы привезли?»[469]
В конверте лежал поэтапный, с обозначением сроков, план ликвидации всего ядерного оружия к 2000 году. Ахромеев работал над этим планом с тех пор, как СССР вышел из Женевских переговоров в конце 1983 года. Он привлёк разработчиков оружия и сотрудников разных военных структур, и они втайне обсуждали эту тему. Когда проект был составлен, Ахромеев отложил его до лучших времен. В первый год работы Горбачёва Ахромеев держал план при себе, полагая, что время ещё не пришло. К концу 1985 года, когда Горбачёв стал искать новые инициативы, Ахромеев извлёк на свет свой проект. Он назывался так: «Предложения СССР по программе полной ликвидации ядерного оружия во всём мире к 2000 году». Это был радикальный проект, который непременно попал бы на первые полосы газет и завоевал бы симпатии антиядерных сил по всему миру. Поработав год начальником генштаба и восемь месяцев — с Горбачёвым, Ахромеев видел, как нарастает давление, требования сократить ядерные арсеналы. Он и сам хотел уменьшить огромные запасы боеголовок и чувствовал, что если предложения выдвинет Горбачёв, то они обеспечат значительное сокращение арсеналов, пусть не полную их ликвидацию. Он также понимал что Горбачёв — человек действия. Советский Союз десятилетиями призывал к всеобщему разоружению. Но в плане Ахромеева было нечто новое: конкретная дата — конец столетия.[470]
Когда Червов достал бумаги, Горбачёв спросил его:
— Что нового в вашей инициативе? Мы бубним об этом с 1945 года. Громыко постоянно говорит об этом в ООН. Что же, генеральный секретарь должен опять всё это повторить?
— Михаил Сергеевич, всё, что вы говорите, верно, — ответил Чернов. — Однако в прошлом были только общие декларации и пожелания о ликвидации ядерного оружия. Не было ничего конкретного… А это совершенно новая программа, дающая детальное описание всех возможных проблем. Ядерный вопрос с каждым днём становится всё более насущной проблемой, я прошу вас взглянуть на этот документ.
Горбачёв не торопился брать бумаги. Он спросил Червова, будто размышляя вслух:
— А должны ли мы ликвидировать всё ядерное оружие? На Западе говорят, что чем больше ядерного оружия, тем прочнее безопасность страны. Стоит ли нам принимать такую концепцию? Что вы думаете?
— Михаил Сергеевич, все слышали заявления западных лидеров по этому поводу — к примеру, Тэтчер. Я уверен, что это опасные заявления. Есть поговорка: когда оружия слишком много, оно начинает стрелять само. Сегодня в мире так много ядерного оружия, что оно может взорваться само… Ядерная угроза нарастает пропорционально объёму запасов.
Поговорка была знакома Горбачёву; он сам сказал нечто подобное британскому министру иностранных дел Джеффри Хоу в конце 1984 года. Горбачёв выслушал Червова, задал ещё несколько вопросов и открыл конверт. Он молча читал. Червову показалось, что Горбачёв погрузился в глубокие раздумья. Потом он произнёс:
— Вот оно. Это то, что нужно.
Но Горбачёв хотел дополнить план. Почему бы не добавить что-нибудь об остановке ядерных испытаний? Или о запрете химического оружия? Горбачёв взял чистый лист и начал записывать. Когда он закончил, Червов собрал бумаги и отправился в Москву.[471]
Горбачёв предложил на первом этапе (5–8 лет) остановить все ядерные испытания, вполовину сократить стратегические арсеналы сверхдержав (до 6000 боеголовок с каждой стороны) и вывести из Европы американские и советские ракеты средней дальности, в том числе «Пионеры», «Першинги-2» и крылатые ракеты наземного базирования. Он также потребовал, чтобы США и СССР на взаимной основе отказались от «космического оружия» (отсылка к Стратегической оборонной инициативе Рейгана). На следующем этапе, который должен был начаться в 1990 году и продолжаться от пяти до семи лет, СССР и США продолжили бы сокращать свои арсеналы, и к ним бы присоединились другие ядерные державы — Франция, Великобритания и Китай; Соединённые Штаты и Советский Союз ликвидировали бы тактическое ядерное оружие. Наконец, на третьем этапе, к 2000 году, все страны избавились бы от ядерного оружия и подписали всемирный пакт об отказе от него.[472]
При всей его радикальности и амбициозности, план был преподнесён 15 января 1986 года совершенно в духе советских традиций. Во время вечерней программы «Время» невыразительный диктор взял пачку бумаг и начал монотонно зачитывать заявление генерального секретаря о разоружении. Горбачёва не показали. ТАСС распространило текст (длиной 4879 слов). Следующим утром полный текст был опубликован в официальных газетах «Известия» и «Правда». Это было сногсшибательное предложение: «Советский Союз предлагает с начала 1986 года приступить к осуществлению программы, избавляющей человечество от страха ядерной катастрофы». Читатель или зритель имел полное право спросить: ну и что? Разоружение было советским лозунгом уже в течение нескольких десятилетий, а гонка вооружений всё ускорялась.[473]
Но в этот раз всё было по-другому. Анатолий Черняев записал тогда в дневнике: «Моё впечатление: он, видимо, действительно во что бы то ни стало решил покончить с гонкой вооружений. Идёт на тот самый “риск”, в котором он смело увидел отсутствие риска — потому что никто на нас нападать не будет, даже если мы совсем разоружимся. А страну, чтобы её вывести на дорогу с твёрдым покрытием, нужно освободить от бремени вооружений, истощающих не только экономику».
«Боже мой! — писал Черняев. — Как нам повезло, что в КГБ “нашёлся” человек, проявивший поистине “государеву” мудрость (Андропов), который нашёл и вытащил из провинции именно его: ведь в СССР 95 краёв и областей!.. А теперь мы получили редкостного лидера: умница, образованный, “живой”, честный, с идеями, с воображением. И смелый. Мифы и табу (в том числе идеологические) для него — тьфу. Он через любые переступит».[474]
Когда диктор 15 января 1986 года начал зачитывать обращение Горбачёва, в Вашингтоне было ещё рано. Советский посол Добрынин позвонил Шульцу утром, чтобы предупредить, что в Москве вот-вот будет сделано важное заявление. Незадолго до звонка пришло письмо Горбачёва Рейгану, поясняющее новые советские предложения. Шульца и его советников текст озадачил. В нём были и новые идеи — например, разобраться с разногласиями не сразу, а постепенно, — и старые препятствия вроде советских требований остановить Стратегическую оборонную инициативу Рейгана. Пол Нитце был восхищён: «Интересно, кто с советской стороны готовил это произведение искусства?»[475]
За несколько недель до этого Рейган назначил новым советником по национальной безопасности адмирала в отставке Джона Пойндекстера; он пришёл на смену уволившемуся Макфарлейну. В день, когда прозвучало горбачёвское заявление, Пойндекстер позвонил Мэтлоку — эксперту по СССР в Совете по национальной безопасности, — который в тот день был где-то в городе. Мэтлок бросился в Белый дом. Там Пойндекстер показал ему текст и спросил: как он думает, серьёзны ли намерения Горбачёва? «ТАСС уже сообщил об этом?» — спросил Мэтлок. Пойндекстер позвонил дежурному офицеру в оперативном центре, и ему сказали, что текст как раз появился на ленте информагентства. Мэтлок говорил, что столь быстрая публикация этой инициативы вызвала подозрения что у Горбачёва «не было на уме ничего, кроме пропаганды». Большинство ведомств, изучавших предложения, вспоминал Мэтлок, думали, что это «не больше чем пускание пыли в глаза и советовали просто их отклонить». Чиновник из Белого дома сказал журналистам: «Язык заявления — неестественный; он настолько обтекаемый, что заявление может казаться лучше, чем есть на самом деле». Вашингтон