[527] Черняев высказал Горбачёву свои соображения, которые точно передавали их общее настроение: «Главная задача Рейкьявика, как я понял Вас на юге, в том, чтобы ошеломить Рейгана смелостью или даже “рисковостью” подхода к главной проблеме мировой политики».[528] Черняев призвал Горбачёва поставить на первое место стратегические вооружения — ракеты, бомбардировщики, подводные лодки — и потребовать их сокращения на 50 %, Горбачёв согласился с необходимостью решительных перемен, он только не хотел погружаться в арифметику. «Наша главная цель сейчас — сорвать новый очередной этап гонки вооружений, — сказал он. — Если мы этого не сделаем, опасность для нас увеличится. А не отступив по каким-то конкретным, пусть очень важным вопросам, от того, во что упёрлись давно, мы потеряем главное. Мы будем втянуты в непосильную для нас гонку вооружений. Мы проиграем, потому что сейчас для нас эта гонка уже на пределе возможностей».
Рейган, напротив, относился к встрече в Рейкьявике небрежно, не готовясь к ней так серьёзно, как к переговорам в Женеве. В отличие от предыдущих саммитов, здесь не было заранее составленной повестки дня. Американцы не представляли, что задумал Горбачёв. 2 октября Шульц писал Рейгану, что контроль над вооружениями будет центральной темой, но что русские «по большей части говорят по нашему сценарию». Специалист по делам СССР из госдепа подготовил двухстраничный меморандум, начинавшийся словами: «Мы отправляемся в Рейкьявик на следующей неделе, имея очень слабое понимание того, для чего Горбачёв хочет использовать эту встречу». Пойндекстер сочинил и передал Рейгану тезисы, среди которых были и такие соображения: «Не стоит ожидать существенных договорённостей» и «Встреча ни в коем роде не заменяет саммит».[529]
Горбачёв же, инструктируя своих подчинённых перед саммитом 4 октября, ясно и прямо говорил о своих амбициях — они были буквально заоблачными. Он хотел предложить Рейгану нечто, имеющее «прорывной потенциал»; в верху списка стояла «ликвидация ядерного оружия». Ближайшей целью он считал остановку ракетной гонки вооружений в Европе, избавление от «Першингов-2»: «Мы хотим полного удаления этого оружия из Европы, — говорил он, — потому что “Першинги-2” — это пистолет у нашего виска».
Горбачёв не раз упомянул о «ликвидации ядерных вооружений». Он также сказал своим помощникам, что у него есть стратегия: он будет настаивать на большем, и, «если Рейган не встретит нас на полпути, мы расскажем об этом всему миру. Таков план… Если мы потерпим неудачу, то сможем сказать — глядите, вот что мы были готовы сделать!»
Рейган и Горбачёв встретились в Хефди — двухэтажном белом здании с видом на залив, имевшем репутацию дома с привидениями: британский посол продал его в 1952 году, заметив, что картины сами собой падают со стен. 11 октября, в субботу, проливной дождь чередовался с короткими проблесками яркого солнца. Встреча началась в 10:40. Горбачёв и Рейган сидели в коричневых кожаных креслах за маленьким столиком на первом этаже. Окно выходило на серое неспокойное море, а на противоположной стене висела картина маслом в тёмно-синих тонах — морской пейзаж, волны, разбивающиеся о скалы. На первой встрече, где они были только вдвоём, Рейган повторил свою любимую русскую поговорку «доверяй, но проверяй», а Горбачёв, не теряя времени, заявил Рейгану, что переговоры о вооружениях остановились и им нужно придать «новый импульс». Тут возник неловкий момент: Рейган уронил свои карточки с записями. Но Горбачёв разрядил обстановку, сменив тему и предложив пригласить министров иностранных дел. Вошли Шульц и Шеварднадзе. Шульц запомнил эту сцену так: «Горбачёв выглядел бойким, нетерпеливым и уверенным в себе, он производил впечатление человека, задающего повестку дня, стремящегося взять беседу в свои руки. Рейган был расслаблен, он вёл себя непринуждённо и обезоруживающе, даже меланхолически».
Горбачёв сразу перешёл к своим инициативам. Он предложил сократить «стратегические наступательные вооружения» — очень широкое понятие, под которое можно было подвести множество видов оружия, — на 50 %. Он поклялся, что Советский Союз пойдёт на серьёзное сокращение количества гигантских ракет наземного базирования. Он предложил убрать из Европы все ракеты средней дальности, в том числе «Пионеры» и «Першинги-2». Он призвал «полностью и окончательно запретить ядерные испытания». Горбачёв предложил, чтобы обе стороны пообещали в течение десяти лет придерживаться договора 1972 года об ограничении баллистических ракет. Это стало бы помехой для мечты Рейгана: разработки в области противоракетной обороны были бы заперты в стенах лабораторий.[530]
В ответ Рейган зачитал Горбачёву свои тезисы с карточек. На встрече использовался последовательный перевод: каждую фразу переводили сразу после того, как она была сказана, и это отнимало время. Презентация Рейгана повторяла тему его письма от 25 июля: если Стратегическая оборонная инициатива будет подготовлена, он поделится ею; если действие договора об ограничении баллистических ракет прекратится, его сменит другое соглашение, и обе стороны добьются ликвидации стратегических ракет. Было заметно, что Рейган крепко цепляется за свою мечту.
Во время первого перерыва «в воздухе чувствовалось возбуждение», говорил Шульц. Он осознал, что Горбачёв предлагает чрезвычайно серьёзные и неожиданные уступки. «Он принёс дары к нашему порогу», — признал Шульц. Затем он и другие американские чиновники столпились в посольстве, в «пузыре» — маленьком, похожем на склеп помещении со звуконепроницаемыми стенами. Позже к ним пришёл Рейган и пошутил: «Почему у Горбачёва больше бумаг, чем у меня?» Нитце сказал: «Это лучшее предложение советской стороны за последние двадцать пять лет».
Днём Горбачёв и Рейган обсуждали половинное сокращение вооружений. Горбачёв хотел просто урезать их вдвое, Рейган же беспокоился о том, что это оставит преимущество за СССР. Но их разговор был деловым, и Горбачёв передал Рейгану таблицу с характеристиками советских вооружений. «Давайте урежем их наполовину, — предложил он. — Вас тревожат наши тяжёлые ракеты РС-20? Их количество будет сокращено на 50 %». Они договорились, что их помощники утрясут детали до следующего утра. Затем Рейган вернулся к своей мечте о противоракетной обороне. Он рассказал Горбачёву, что она «сделает ракеты ненужными» и «обеспечит гарантию от действий любых безумцев» и что это «лучшая возможность добиться мира в нашем столетии». Горбачёв воспринял лекцию спокойно: он слышал всё это и раньше. Но Рейган не пошёл ни на какие уступки в ответ на требование Горбачёва заниматься исследованиями только в лаборатории.
Страсти накалились. Горбачёв, вспыхнув, предупредил Рейгана, что если тот построит свою Стратегическую оборонную инициативу, то получит советский «асимметричный» ответ. Какой именно, он не сказал. Рейган, очевидно, не понял, что Горбачёв имел в виду масштабную атаку ядерными боеголовками, отразить которую рейгановская оборона не сможет. Рейган, наверное, считал эту гипотетическую горбачёвскую систему чем-то безобидным, вроде его собственной идеи: «Если вы обнаружите что-то лучшее, то, может, поделитесь с нами?»
— Простите, господин президент, — строго произнёс Горбачёв — я не воспринимаю всерьёз вашу идею поделиться СОИ. Вы не хотите делиться даже оборудованием для производства нефти, автоматическими машинами или техникой для молочных заводов; поделиться СОИ — это будет вторая американская революция. А революции не так уж часто случаются. Давайте будем реалистами.
Они решили продолжить на следующий день, в воскресенье — в первоначальном плане этого не было, — и приказали своим подчинённым всю ночь работать над выработкой компромисса.[531]
Шульц позже вспоминал, что «суть встречи, которую мы планировали провести в Рейкьявике, изменилась». Короткая встреча превратилась в полноценный саммит. Всю ночь американские и советские чиновники нащупывали почву для переговоров. Работать было тяжело: вместо копировальных машин им приходилось использовать копирку. Двум американским чиновникам, полковнику Бобу Линхарду из аппарата Совета по национальной безопасности и Перлу, замминистра обороны, негде было сесть, так что они поставили доску на ванну и занялись делами.
Одним из сюрпризов этих марафонских переговоров для американцев стало знакомство с Ахромеевым, начальником советского генштаба; он оказался серьёзным переговорщиком. В один из неформальных моментов Ахромеев объявил Шульцу: «Я — последний из могикан». Когда Шульц спросил, что тот имеет в виду, Ахромеев объяснил, что он — последний в СССР действующий военачальник из тех, что воевали с нацистами во Второй мировой. Тогда Шульц спросил его, где он слышал эту фразу. «В детстве, — сказал Ахромеев. — Я рос на приключенческих книжках Джеймса Фенимора Купера». Шульц вспоминал, что Ахромеев выглядел «гораздо более непринуждённым, открытым и готовым к реальному диалогу», чем предыдущие советские переговорщики.[532]
К утру, в результате драматичных ночных переговоров, потрясающие соглашения о сокращении ядерных арсеналов были оформлены на бумаге. Если бы саммит на этом прекратился и два лидера подписали бумаги, то гонка вооружений совершила бы разворот. Европейские ракеты были бы демонтированы (их осталось бы не более сотни с каждой стороны), а количество межконтинентальных ракет сократилось вдвое. Это было бы фантастическое достижение в сравнении с договорами о стратегических вооружениях, подготовленными при Никсоне и Картере. Соглашение ОСВ-1 1972 года, к примеру, замораживало только число пусковых установок; теперь же Рейган был близок к тому, чтобы избавиться от пугающих PC-20. Рейган также согласился на переговоры о запрете ядерных испытаний.