Лившиц едва заметно улыбнулся. Он был спокоен и даже не собирался устраивать обычных для него сцен. Он был на коне. Грац откровенно сглупил, открыто показав полную некомпетентность в вопросах общения с пришельцами, и Люциан теперь открыто над ним издевался. Станислав действительно не понимает, что, продолжая спорить, только глубже зарывается в зыбучий песок позора или же только делает вид?
– С чего вы взяли, что наше понимание – единственно верное? И потом, наше восприятие весьма ограниченно. Да, в пределах своих возможностей мы знаем, что та часть мира, которую мы можем воспринять, устроена именно так. Но они, – Лившиц многозначительно ткнул пальцем в стену, имея в виду висящего в сотне километров от них Хозяина Тьмы, – возможно, воспринимают совсем другую часть мироздания. Не исключено, что мы в эту часть вообще не входим.
– То есть как? – похоже, Грац был окончательно сбит с толку.
Захару внезапно вспомнился другой вопрос Граца: способны ли инопланетяне установить с нами контакт?
– То есть так. Надоело с вами спорить, – устало махнул рукой Лившиц. – Вы не задумывались, а для чего людям вообще понадобилось изучать Вселенную? Лезть в атомы, ковырять кварки?
– Ну, знаете ли… – пробасил Грац.
– В том-то и дело, – тихо сказал внеземелец, – что не знаю.
Ай да Лившиц! Вот это ничего не знающий и всего боящийся внеземелец! Зачем тогда он устраивал сцены, впадал в истерики? Да уж – Люциан был самой настоящей темной лошадкой. Нужно присмотреться к нему пристальней. А ведь он набивался к Захару в друзья-союзники. Может, стоит не отказываться от предложенного сотрудничества?
– Прекратите, – мягко одернула их Гертруда.
Захар заметил, как с лица Люциана мгновенно исчезла улыбка. Он сразу весь как-то подобрался, став чуть ли не по стойке смирно. Но Грац все продолжал цокать языком и что-то возмущенно бормотать под нос. Захар не понял, что того возмутило больше – наглость Лившица или полное отсутствие уважения к людям, венцам природы, со стороны избирательно воспринимающих мир пришельцев.
– Я еще не показала вам главного. Вот смотрите.
В воздухе прямо перед ними в общем пространстве виртуальной реальности возникло изображение чего-то тонкого, древовидно ветвящегося на отростки второго, третьего и так далее порядков. Структура маячащего в воздухе объекта поражала своей сложностью и… полным отсутствием смысла. По этой части уверения Лившица подтверждались.
Что такое показывает им Гертруда, Захар не понял. Но он понял другое – с некоторых пор они все безоговорочно приняли как данность, что огромная глыба, затерянная в космосе, действительно является кораблем чужих. Ну, по крайней мере, объектом внеземной технологии и культуры. Но ведь до сих пор у них не было ни одного доказательства этого предположения!
– Что это? – спросил несколько притихший Лившиц.
Видимо, непонятно было не одному Захару.
– Это кремний и кремнистые соединения, – объяснила женщина. Как кому, а Захару от этого объяснения понятней не стало.
– И что в них необычного? – спросил кибертехник.
– В них самих – ничего. Но в том, как они расположены в образце, – всё. Посмотрите, какая четкая структура, какая сложная организация. Разве такое могло сложиться само собой?
Видимо, для наглядности Гертруда активировала два окна: одно с данными спектрографии, подтверждающими наличие в замысловатом кусте кремния, второе – длинные математические выкладки прогноза дальнейшего ветвления образования.
– Да уж, – пробормотал немного ошарашенный Лившиц. – Только для чего все это?
Торжествующее хмыканье возвестило, что Грац готов нанести ответный удар своему оппоненту:
– Не вы ли утверждали, что понять логику этих существ невозможно? А люди, как видите, очень даже способны постичь логику структуры кремниевых нитей в крохотном куске обшивки их корабля.
Доктор торжествовал. Люциан оторопело смотрел то на Станислава, то на Гертруду, боясь произнести хоть слово. Перед ним была мечта Института внеземной жизни – прямое доказательство существования иного разума. Да что там института – перед ними была мечта всего человечества: они не одиноки во Вселенной. Захар почувствовал, как от этой мысли в душе вдруг стало как-то теплее и радостнее, – очень не хотелось быть одиноким.
– Ну, с логикой структуры этого «дерева» вы, Станислав, положим, преувеличиваете. Мы можем лишь найти, что логика есть. А вот понять ее… – Лившиц отразил удар.
– Фрагмент слишком мал, – отрезал Грац.
– Но мне все равно непонятно, для чего обмазывать корабль известкой да еще засовывать в нее такую тонкую и сложную структуру, – сказал Захар. Нет, он прекрасно понял, о чем говорил Лившиц. Только должен быть хоть какой-то смысл – ведь то, что они видели, лишь ничтожно малая часть, причем часть внешняя, обшивка корабля. Просто корпус, защита. От чего могут защитить эти тонюсенькие, видимые только в электронный микроскоп, нити? – Что это такое?
– Это строматолит, – послышался голос из коридора. В дверях появился Клюгштайн. Говорил он.
Биолог почесывал руку возле слепленного Грацем набалдашника и был абсолютно серьезен.
– Этот образец – почти типичный строматолит[16], – повторил он. – Или скорее стириолит[17].
14. Биология
Закрепленные на необъятном лабораторном столе, кажущемся монолитной скалой (не исключено, что именно таким он и являлся), неутомимо копошились киберы. На мудреных никелированных подставках, возвышающихся из кибернетического клубка подобно террасам плантаций каких-то диковинных растений, были расставлены многочисленные склянки с разноцветными пятнами и мелкой ворсинчатой порослью. Некоторые образцы, несмотря на свою красочность, вызывали скорее омерзение, чем восхищение.
Клюгштайн ловко сновал вокруг этих садов Семирамиды, то и дело выхватывал с террас здоровой рукой склянку, подносил ее к лицу, пристально всматривался в гадостную кляксу и сдавал посуду первому подвернувшемуся киберу. Биолог продолжал работу, он не страдал от безысходности, а интересно проводил время.
Куда девался его интерес к Хозяину Тьмы, Захар не понял. Скорее всего, решил кибертехник, Клюгштайн пытался забыться в работе.
Когда Фриц заявил, что обшивка корабля чужих – это строматолит, его никто не понял. Разве что в глазах Герти загорелся огонек понимания. Обиженно поджатые губы выдавали досаду – ведь она планетолог, геология входит в сферы ее интересов, как же она могла не понять очевидного? Но Захар уверился, возможно, заразившись пессимизмом от Лившица, – от этой штуки, висящей в вечной ночи, ничего очевидного они никогда не добьются.
Фриц объяснил – никто известкой корабль не обмазывал, камень на его поверхности нарос сам. Вернее, его нарастили. Только делали это маленькие и совершенно бестолковые создания. Бактерии. Подобные тем, что обитали в бесчисленных склянках биолога.
Возникшие было сомнения и споры Клюгштайн остановил, представив неоспоримые доказательства: довольно большое число микроскопических полостей, о которых говорила Гертруда, несли на своих стенках четкие отпечатки маленьких живых существ. Кое-где даже обнаруживались целые окаменевшие бактерии. Точнее – археи[18]. Фриц попытался рассказать об обнаруженных им остатках молекул рибонуклеиновых кислот и показал их трехмерные модели. Никто не понял, в чем, собственно, разница. Биологу поверили на слово – археи так археи.
Непонятным оставалось другое: то ли для создания космических кораблей инопланетянам были жизненно необходимы строматолиты, которые они каким-то неясным образом бесшовно намазывали на обшивку, то ли эти камни самостоятельно наросли на корпусе. В океане, как сказала Герти.
Захар все больше проникался идеей Лившица о полном несоответствии логики пришельцев привычной земной, поэтому уже ничему не удивлялся. Кто их знает, этих инопланетян, может, для них миллион лет что для нас – неделя. В таком случае вполне можно поручить бактериям выращивать космические корабли. Или не бактериям – археям.
– Что вы здесь делаете? – спросил Захар у Клюгштайна, когда надоело наблюдать однообразность движений биолога.
– Ах, здравствуйте, Захар, – заметил его Фриц.
– Здравствуйте. Что это? – кибертехник с отвращением на лице показал на одну из склянок, зависшую в «террасах» неподалеку от него. Внутри плоской посудины колосилось нечто серо-зеленого цвета, покрытое мелкими светлыми чешуйками и закрученное на манер рукавов Галактики.
– Колония Baccilus Subtilis, «тонкие бациллы». Кстати, колония – это фрактал[19]: бывает, что они растут именно так. И нередко. Вообще природа любит создавать фракталы. Однако вряд ли можно утверждать, что бактерии знакомы с математикой.
Клюгштайн захихикал, радуясь своей шутке. Или это была не шутка? Возможно, он тоже придерживался теории, адептом которой был Лившиц.
– Но что вы с ними здесь делаете?
– Здесь – просто изучаю. Смотрю, на что способны маленькие твари. Знаете, жизнь долго барахталась на грани в виде коацерватных капель – не то живые, не то просто случайный коктейль из разболтанной штормом органики. А потом…
– Вы знаете, что было потом? – удивился Захар.
– Нет, конечно. Просто хотелось бы знать – вот и представляю, как это могло быть. Экспериментирую, наблюдаю. Потом должна была вмешаться математика: закон больших чисел и статистические закономерности.
– Откуда это все взялось? Слишком сложно для случайности. Ведь так?
Захар не очень-то разбирался в биологии, особенно в молекулярной, но ему всегда был интересен факт возникновения жизни. Как из горстки… ну, пусть не горстки, пускай их были миллиарды, но как из этих миллиардов совершенно случайно образовавшихся молекул, таких неустойчивых и чужеродных для неорганики, царствующей во Вселенной, получилось что-то, обладающее собственной целью, способное не просто существовать, но поддерживать собственное существование и влиять на него?