– Ее муж был первоклассным врачом, но мало что умел по дому, – рассказывал Герберт. – Чарлина с Верой дружили, пока Вера не погрузилась в дебри фундаментализма. Это их разобщило. Муж Чарлины умер от инфаркта в 1973 году. Дом практически разваливался на глазах, – продолжал Герберт. – Надо же было как-то помочь. Я приезжаю туда в субботу утром и после обеда возвращаюсь обратно. Должен тебе сказать, Джонни, готовит она лучше тебя.
– И выглядит тоже, – подыграл Джонни.
– Ну, конечно, она хорошенькая, но между нами, сам понимаешь, ничего такого. Еще ведь и года не прошло, как мы похоронили маму…
Джонни, однако, подозревал что-то такое между ними и в глубине души был этому рад. Очень уж ему не хотелось думать, что отца ждет одинокая старость.
Уолтер Кронкайт рассказывал телезрителям о новостях политической жизни. Первичные выборы закончили, до партийных съездов оставались считанные недели, по всему видно, что у Джимми Картера дело в шляпе и кандидатом от демократов будет он. Зато Форд не на шутку сцепился с бывшим губернатором Калифорнии Рональдом Рейганом. Репортерам впору подсчитывать делегатов поименно. В одном из своих редких писем Сара Хэзлит писала: «Уолт держит пальцы рук (и ног!) скрещенными, чтобы Форд пришел первым. Уолт рассчитывает в этом случае пройти в сенат штата. Он не знает, как в других местах, но в Мэне у Рейгана нет никаких шансов».
Работая поваром в Киттери, Джонни взял за правило ездить раза два в неделю в Дувр, или Портсмут, или другие ближайшие городишки Нью-Гэмпшира. Там перебывали все кандидаты в президенты, так что Джонни представлялась уникальная возможность увидеть их вблизи, без царственного ореола, который позже, может быть, окружит того, кто заберет власть в свои руки. Эти поездки превратились у него в своего рода хобби – на короткий срок, разумеется. Когда предвыборная кампания в Нью-Гэмпшире закончится, кандидаты переберутся во Флориду и даже не бросят прощального взгляда. Кое-кому, естественно, придется похоронить свои политические амбиции где-нибудь на полпути между Портсмутом и Кином. Никогда не интересовавшийся политикой (исключая период Вьетнама), Джонни вдруг всерьез увлекся ею, когда страсти, вызванные касл-рокским делом, понемногу улеглись, и его дар, а может быть, несчастье, как ни называй, сыграл тут не последнюю роль.
Он пожимал руки Моррису Юдоллу и Генри Джексону, Фред Харрис похлопал его по спине. Рональд Рейган приобнял его профессиональным жестом политика со словами: «Приходите на избирательный участок, ваш голос будет весьма кстати». В ответ Джонни согласно кивнул, полагая, что проще оставить Рейгана в заблуждении, будто на него, Джонни, можно вполне положиться.
Он почти пятнадцать минут беседовал с Сарджем Шрайвером в вестибюле страхолюдного «Ньюингтон-Молла». Шрайвер, только что подстриженный, распространяющий волны парфюмерных запахов и, пожалуй, неуверенности, шел в сопровождении помощника, чьи карманы были набиты воззваниями, и агента секретной службы, ковырявшего украдкой прыщик. Шрайвер чуть не расплылся оттого, что его узнали. Едва они попрощались, к Шрайверу подошел кандидат в какой-то местный орган власти и попросил автограф. Шрайвер благосклонно улыбнулся.
Во время этих контактов Джонни всякий раз открывались различные подробности, но почти ничего существенного. По-видимому, рукопожатия превратились для этих людей в ритуал, при котором живые побуждения оказывались погребенными под толстым слоем прозрачного плексигласа. Джонни удалось повидать практически всех, за исключением президента Форда, но лишь однажды он испытал внезапное, как удар тока, озарение, подобное тем, какие были у него в случае с Эйлин Мэгоун и – при всей их несхожести – с Фрэнком Доддом.
Ранним утром, без четверти семь, Джонни приехал в Манчестер на своем стареньком «плимуте». Он работал всю ночь с десяти до шести. Он устал, но приглушенный зимний рассвет был слишком хорош, чтобы проспать его. Кроме того, Джонни нравился Манчестер – узкие улочки, обшарпанные кирпичные дома и рассыпанные по берегу, как четки, островерхие здания прядильных фабрик. В то утро он не собирался охотиться за очередным политиком. Он решил просто покружить по улицам, пока еще не высыпали люди и не рассеялось холодное и тихое очарование февраля, а потом вернуться в Киттери и немного соснуть.
Джонни завернул за угол и увидел у ворот обувной фабрики три безликих «седана», хотя стоянка в этом месте была запрещена. Перед воротами стоял Джимми Картер и пожимал руки рабочим, заступавшим на смену. Они шли полусонные, в тяжелых мешковатых пальто, с завтраком в корзинках или бумажных пакетах. Для каждого у Картера находилось свое слово. Его улыбка, не успевшая пока разойтись миллионными тиражами, была безоблачной и неутомимой. Нос покраснел от мороза.
Джонни проехал еще полквартала, припарковался и направился к фабричным воротам; снег скрипел и похрустывал у него под ногами. Агент секретной службы смерил его взглядом и потерял к нему интерес – по крайней мере внешне.
– Я готов голосовать за любого, кто собирается снизить налоги, – говорил мужчина в заношенной лыжной куртке с целым созвездием прожженных кислотой дырок на рукаве. – От этих проклятых налогов житья нет, честное слово.
– Мы займемся этим делом, – сказал Картер. – Когда я окажусь в Белом доме, мы прежде всего пересмотрим налоговую политику. – Спокойная самоуверенность, звучавшая в его голосе, насторожила Джонни.
Глаза Картера, поражавшие своей голубизной, встретились с глазами Джонни.
– Привет! – сказал он.
– Здравствуйте, мистер Картер, – сказал Джонни. – Я не работаю здесь. Просто ехал мимо и увидел вас.
– Ну что же, рад, что остановились. Я выдвинул свою кандидатуру в президенты.
– Я знаю.
Картер протянул руку. Джонни пожал ее.
– Надеюсь, что вы… – начал было Картер. И осекся.
Последовала вспышка, внезапный треск, как будто он сунул палец в электрическую розетку. Зрачки у Картера сузились. Они с Джонни смотрели друг на друга, казалось, целую вечность.
Агенту секретной службы все это не понравилось. Он бросился к Картеру, на ходу расстегивая пальто. За их спиной, из какой-то немыслимой дали, донесся долгий и протяжный гудок, возвещавший о начале семичасовой смены.
Джонни выпустил руку Картера, но они продолжали смотреть друг на друга.
– Что это, черт возьми? – тихо спросил Картер.
– По-моему, дружище, ты куда-то собирался, – подал вдруг голос агент и положил увесистую руку на плечо Джонни. – Или нет?
– Все в порядке, – успокоил его Картер.
– Вы станете президентом, – сказал Джонни.
Рука агента лежала на его плече, но она стала как будто легче, и вновь Джонни что-то почувствовал. Агенту секретной службы
(глаза)
не нравились эти глаза. Они показались ему
(глаза убийцы, глаза маньяка)
холодными и странными… пусть только запустит руку в карман пальто, пусть хотя бы шевельнет ею, и я уложу его прямо на тротуаре. Не успела эта мысль агента пронестись в голове Джонни, как вдруг откуда-то пришли два слова, простые и страшные:
(лорел мэриленд лорел мэриленд лорел мэриленд лорел)
– Да, – сказал Картер.
– Это реальнее, чем многие думают… реальнее, чем вы сами думаете… в общем, вы победите.
Картер молча глядел на него, слегка раздвинув губы в улыбке.
– У вас есть дочь. Она поступит в школу в Вашингтоне. В школу… – Но это уже было в мертвой зоне. – Школа названа именем освобожденного раба.
– Приятель, а ну-ка двигай отсюда, – сказал агент.
Картер посмотрел на него, и тот замолчал.
– Рад был познакомиться, – сказал Картер. – Вы меня слегка озадачили, и все же я рад.
Джонни вернулся в свое обычное состояние. Все прошло.
Он почувствовал, что у него замерзли уши и что не мешает заглянуть кой-куда.
– Все доброго, – сказал он, смешавшись.
– Спасибо. И вам того же.
Он повернулся к машине, чувствуя на себе взгляд агента, и уехал, как в тумане.
Вскоре Картер свернул свою кампанию в Нью-Гэмпшире и двинул во Флориду.
Уолтер Кронкайт перешел от американских политиков к гражданской войне в Ливане. Джонни поднялся, налил себе еще пепси и отсалютовал стаканом экрану телевизора. Твое здоровье, Уолт. Выпьем за три «Р» – распад, разрушение и рок. Куда бы мы без них делись?
В дверь тихо постучали.
– Войдите, – отозвался Джонни, ожидая увидеть Чака; наверное, позовет его прокатиться в Сомерсуэрт. Но это был не Чак. Это был отец Чака.
– Привет, Джонни, – сказал Чатсворт. Он был в застиранных джинсах и легкой спортивной рубашке навыпуск. – Можно?
– Разумеется. Я думал, вы возвратитесь поздно.
– Видите ли, мне позвонила Шелли. – Так звали его жену. Роджер вошел и закрыл за собой дверь. – К ней прибежал Чак. Расплакался от радости, как малый ребенок. Сказал, что ваша система сработала. И что у него, наверное, все будет в порядке.
Джонни поставил стакан.
– Нам еще предстоит потрудиться, – сказал он.
– Чак встретил меня в аэропорту. – Последний раз я видел его таким… уж и не вспомню когда. Лет в десять. Или в одиннадцать. Тогда я подарил ему пистолет калибра 5,6 миллиметра, о котором он мечтал пять лет… Он прямо в аэропорту прочитал мне заметку из газеты. Сдвиг просто невероятный. Я пришел поблагодарить вас.
– Благодарить надо Чака, – сказал Джонни. – Он очень восприимчив. Его успех во многом объясняется самовнушением. Он убедил себя, что это ему под силу, и теперь развивает успех. Точнее, пожалуй, не сформулируешь.
Роджер сел.
– Он говорит, вы учите его мысленно переключаться.
– Что ж, верно, – улыбнулся Джонни.
– Он сумеет пройти тесты?
– Трудно сказать. Жаль, если он все поставит на карту и проиграет. Экзамен всегда стрессовая ситуация. Если его вдруг заклинит, не исключена психическая травма. Не подумать ли о хороших подготовительных курсах? Вроде Питсфилдских.
– Была у нас такая мысль, но, честно говоря, я считал, что этим мы просто отдалим то, чего все равно не миновать.