На этом кончился разговор с Дзержинским. Он продолжался почти три часа. Якушев видел, чего стоил
Дзержинскому этот разговор. Усталость проступала на его лице.
«На плечах этого человека лежит сверхчеловеческий труд», – подумал Якушев. Он знал, что Дзержинский совмещал работу в ОГПУ с деятельностью на транспорте.
Недавно он вернулся из Сибири. Дзержинский возглавил комиссию по восстановлению сибирского транспорта. И
это было особенно важно в 1922 году. «Железный Феликс»
доложил Центральному Комитету партии о политическом положении в Сибири и о состоянии сибирского транспорта.
Готовилась важная реформа управления путями сообщения. В то же время руководитель органов государственной безопасности нашёл возможным уделить три часа ему, Якушеву, надеясь превратить бывшего контрреволюционера в сторонника советской власти и активного борца с контрреволюцией. «Я нужен родине. И я должен служить ей честно, не так, как служил ей в прошлом», – решил
Якушев.
13
В ту весну, в апреле 1922 года, кажется, не было дома в
Москве, где не говорили бы о конференции в Генуе. Думается, так было во всей России. Одни надеялись на успех конференции и думали, что жить станет легче, исчезнет опасность новой интервенции, другие, враги, злобно ругали Антанту, которая вздумала разговаривать «на равных»
с большевиками, вместо того чтобы напасть на Советскую
Россию.
Дзержинский в своём кабинете, в доме на Лубянской площади, перечитывал речь Чичерина на первом пленарном заседании конференции. Он узнавал мысли Ленина, руку Ленина. В те дни, когда на Политбюро обсуждали, какой политической линии держаться в Генуе, Дзержинский был ещё в Сибири и писал: «Сибирский хлеб и семена для весеннего сева – это наше спасение и наша опора в
Генуе».
Теперь он читал, вникая в каждое слово речи Чичерина:
«Установление всеобщего мира должно быть проведено, по нашему мнению, всемирным конгрессом, созванным на основе полного равенства всех народов и признания за всеми права распоряжаться своей собственной судьбой».
Дзержинский понимал: много воды утечёт, пока западные державы признают право Советской республики распоряжаться своей судьбой. Разговаривая в Генуе, они в то же время поддерживают заговоры внутри Советской страны, поддерживают и белоэмигрантские организации.
Это было хорошо известно Дзержинскому, и все-таки он считал полезным, что Чичерин полным голосом заговорил об установлении всеобщего мира на основе полного равенства всех народов.
Позвонил телефон из Кремля. Дзержинский взял трубку и услышал:
– Ну, с весной вас… Признаться, надоела зима? А?
Он узнал голос Ленина, который отличил бы от тысячи других голосов.
– Теперь поговорим о политической погоде. Чичерин хорошо сделал, когда повторил слова итальянца: «Здесь нет ни победителей, ни побеждённых10…» Но я не убеждён в том, что наши делегаты в полной безопасности в Генуе, как вы полагаете?
– Вы правы, Владимир Ильич. Покушение возможно.
Меры предосторожности и охраны со стороны хозяев страны очень сомнительны. Наши рабочие знали это, когда
10 На первом пленарном заседании Генуэзской конференции 10 апреля 1922 года
Г. В. Чичерин заявил, что «Российская делегация… присоединяется к заявлению г.
первого министра Италии о том, что здесь нет ни победителей, ни побеждённых…».
не хотели отпускать вас в Геную. По нашим сведениям, наблюдается оживление деятельности белой эмиграции, в особенности монархических группировок…
– Это понятно, они думали, что нэп – признак нашей слабости, и разочарованы.
– Мы следуем вашим советам, Владимир Ильич; и пока стараемся глубже проникнуть в их планы. У меня, например, была долгая беседа с одним бывшим монархистом
Якушевым. Он теперь полностью на стороне советской власти и может принести нам пользу. В прошлом занимал довольно видное положение… Говорит, что сейчас эти господа в поисках денег. Иностранцы после всех разочарований не слишком щедры, хотя очень старается Коковцов…
– Коковцов? Финансист? Ученик Витте… Кстати, о курсе, какой сегодня курс? В январе золотой рубль стоил двести восемьдесят восемь тысяч бумажных рублей, а сегодня перешёл за миллион… Эту проблему надо решать…
И конечно, не как Витте и Коковцов… Я позвонил вам вот почему: товарищ Серго поставил вопрос о грузинских меньшевиках. Вы их держите в тюрьме?
– Да. В Тифлисе и в Поти.
– Серго бомбардируют письмами родственники. А что, если мы господ меньшевиков вышлем за границу?
– За границу? Меньшевиков?
– Да. Они будут там нас ругать, но, пока мы их держим в тюрьме, их коллеги из Второго Интернационала на этом спекулируют в своих странах. А когда меньшевики появятся на Западе и начнут ругать нас, они ещё больше скомпрометируют себя в глазах рабочих. Пусть едут.
– А дадут ли им визы французы? У нас с Францией нет дипломатических отношений. Впрочем, может быть… через Красный Крест.
– Как? Мы ещё будем заботиться о меньшевиках? Пусть сами достают себе визы!
– Для этого их надо доставить в Москву.
– Доставим. Пусть хлопочут через польскую миссию.
– Пустить их гулять по Москве?
– Пусть гуляют! Вот они потолкаются в прихожей у польского посла, поводят их за нос французы – они понюхают их свободу…
Ленин засмеялся так весело, что Дзержинский тоже не мог сдержать улыбку.
На этом кончился разговор. Дзержинский положил трубку и задумался: какую жизнь прожил Ленин – кампания за кампанией, вечная борьба, основание партии большевиков, революция 1905 года, борьба против империалистической войны, против оборонцев, апрель 1917 года –
«Апрельские тезисы» и первые слова на вокзале: «Да здравствует социалистическая революция!», борьба с колеблющимися, а далее – Октябрь и провозглашение советской власти. Брестский мир и снова борьба с противниками мира, гражданская война и поворот к нэпу… Это все легко пересказать, но какие силы, какую волю и решимость надо иметь, чтобы все это вынести на своих плечах… И что ещё впереди?
А в эти минуты Ленин думал о Дзержинском и велел позвонить Обуху, спросить, что говорят врачи по поводу здоровья Дзержинского, нельзя ли дать ему две недели отдыха. Одиннадцать лет тюрьмы, каторга и такая адовая работа. Надо настаивать на отдыхе, хотя бы двухнедельном.
14
О чем бы ни думал Якушев, он возвращался к разговору, который произошёл в кабинете Дзержинского. Сослуживцы, жена и дети заметили, что, всегда внимательный, очень точный во всем, что делал и говорил, он отвечает невпопад, а то и оставляет вопросы без ответа. Дома он запирался в своей комнате, часами неподвижно сидел, устремив взгляд в одну точку: Якушев спорил с собой.
«Если я люблю свой народ, то как я мог быть заодно с этими зубрами, которые о народе говорят не иначе как
„хамьё“, „быдло“, серьёзно обсуждают, сколько десятков, сотен тысяч крестьян, рабочих придётся скосить пулемё-
тами. И все для того, чтобы вновь вступил на престол
„всепресветлейший“, „вседержавнейший“ государь император Николай Третий или Кирилл Первый. Правда, были исключения. Вот, например, старый князь Тверской: не хотел нового царя, принял утрату своего титула и поместья как должное, отказался уехать за границу и умер на родине.
Впрочем, много ли таких было?. » Политический совет
МОЦР иногда называл себя «звёздной палатой». Он вспомнил тайное совещание бывших воспитанников лицея в 1919 году. Это было празднование лицейской годовщины. Лицей! Но разве они гордились Пушкиным, великим поэтом России, воспитанником лицея? Они гордились канцлером Горчаковым, сановниками и придворными, которые тоже вышли из стен лицея. И никто никогда не назвал имён декабристов Пущина и Кюхельбекера, товарищей Пушкина по лицею.
Но больше всего Якушев думал о тех, кто, неизвестно почему, оказались участниками монархической группы.
Вспомнился Градов – видный московский адвокат, либерал, защищавший революционеров на процессах. Его втянули в группу «испытуемых», и он взял на себя добывание денег для монархической организации. «А что, если попытаться помочь старику, сказать о ненужности его участия в делах МОЦР», – подумал Якушев. И вскоре случай помог ему выполнить это решение.
Был выходной день, жена и две маленькие дочки ушли в цирк, сын Саша остался дома, готовил уроки. Справившись с арифметическими задачами, он заглянул в комнату к отцу и робко сказал:
– Ты обещал…
– Что? Ах да… В другой раз.
– Ну тогда в «Густые сливки».
Так называлось кафе в Столешниковом переулке. В
витрине этого кафе была завлекательная надпись: «Нас посещают дети кушать сливки».
«Надо угостить мальца и отвлечься немного», – подумал Якушев.
– Одевайся. Пойдём.
Они шли по улицам Москвы, все вокруг интересовало мальчика – автомобиль с надписью «Прокат» в жёлтом кружке, цыганка, привязавшаяся к отцу: «Позолоти ручку –
погадаю». Мальчик читал вслух вывеску: «Зубной врач
Вильгельмсон. Приём с 10 до 2-х».
«Все интересно, когда тебе десять лет», – думал Якушев.
А сын бежал немного впереди. Скоро они дошли до кафе.
В кафе с трудом нашёлся свободный столик – всюду сидели мамаши или бабушки, девочки и мальчики. Якушев уже собирался устроиться у дверей, когда кто-то его взял за рукав. Он оглянулся и увидел Евгения Христофоровича
Градова и маленькую девочку, вероятно, внучку.
– Присаживайтесь, Александр Александрович. От дверей дует.
Немного помедлив, Якушев сел.
– А молодёжь сядет против нас. Рядом с Верочкой. Так, молодой человек?
«Молодой человек», то есть Саша, сел рядом с Верочкой. Ей было лет пять, не более.
– Внучка? – спросил Якушев.
– Внучка. У меня трое внучат: Петенька от Лиды, а
Верочка и Оленька от Серёжи.
Якушев опять подумал: «И этого безобидного старика втянули в шайку извергов и убийц…»
– Евгений Христофорович… – Якушев оглянулся, звенели ложечки, мамаши и бабушки занимались собой и своим малолетним потомством. – Евгений Христофорович… Вы помните беседы у вас в Мамонтовке на даче? И