– Что вы этим хотите сказать, господин майор?
– Мы посоветовались с послом и решили, что не будем вас удерживать, если предпочтёте работу в министерстве в
Ревеле работе в миссии в Москве.
– Нет, вы ошибаетесь, меня вполне устраивает это поручение, и я постараюсь его выполнить как можно лучше.
Лауриц искоса взглянул на Бирка.
А Бирк подумал, что нельзя больше откладывать, и решил сегодня же позвонить по тому телефону, который ему дал Корк. Пять цифр запечатлелись в его памяти, но в этот день не было предлога уйти из посольства. До встречи в Серебряном переулке оставался один день. А тут ещё, вернувшись в свою комнату, он увидел, что кто-то рылся в его вещах. Конечно, это штучки Лаурица. Бирк за ужином довольно правдоподобно изобразил человека, мучимого зубной болью, и, не съев ни крошки, отправился к зубному врачу.
На всякий случай он прошёл в тот переулок, где действительно жил зубной врач и где в подъезде был телефон-автомат.
Его соединили, и Роман услышал довольно приятный голос:
– Слушаю.
– Я от Августа Ивановича…
Недолгая пауза.
– А… Слушаю вас. Вы бы желали встретиться? Не так ли?
– Да. Это возможно?
– Одну минуту, подождите…
Эта минута тянулась для Бирка долго. Затем он услышал тот же голос:
– Приходите в тот же час и день, по тому же адресу, как вы уговорились по телефону с товарищем Колесниковым.
Это смутило Бирка. Положив трубку, он медленно возвращался в посольство, раздумывая, что бы это могло значить.
Странно, что Роман Бирк в этот день почти успокоился.
Но с особой силой волнение охватило его на следующий день, когда он подходил к дому, где было назначено свидание с Колесниковым. Рука дрожала, когда поднёс её к звонку. Дверь открылась. Бирка ждали. Впустил его сам
Колёсников, и это окончательно смутило.
Бирк снял пальто, пошёл за Колесниковым в комнату, похожую на столовую. За столом сидел человек. Он поднялся и протянул ему руку. В смущении Роман плохо разглядел его: запомнились лишь шелковистая тёмная бородка и глаза – большие и синие.
– Роман Густавович? Так?.
Бирк узнал голос человека, который говорил с ним по телефону. У него перехватило горло. Он заговорил сбивчиво, сильно волнуясь, но Артузов ободряюще, даже ласково смотрел на него, и Бирк постепенно успокоился.
Рассказал о том, как после победы контрреволюции в Эстонии он скрывался, затем нашёл своего дядю, легализовался и в конце концов устроился на службу в министерство иностранных дел буржуазной Эстонии.
– Никогда не отличался твёрдостью характера, был молод, не имел опыта подпольщика, потерял связи с товарищами… И то, что переживаю теперь, – это возмездие мне за мою ошибку. Пока я был просто чиновником, исполнял незначительную работу в министерстве, меня не так мучили угрызения совести, хотя эта работа не подходила мне, бывшему командиру полка эстонской Красной
Армии… Но вот меня послали в Москву. Я стал атташе посольства по печати, узнал, какие усилия прилагает советская власть, чтобы залечить раны империалистической и гражданской войн. Было тяжело, когда внутри страны меня рассматривали как типичного буржуазного дипломата маленькой державы – прислужника Антанты… Короче говоря, я это терпел, но меня ожидало нечто худшее.
Лауриц, по распоряжению из Ревеля, решил втянуть меня в секретную работу, попросту говоря в шпионаж… Остальное вы знаете. Я сделал вывод из разговора с моим командармом Августом Ивановичем… И позвонил… Вам?
– Да. Это я ответил вам по телефону. Моя фамилия
Артузов.
– Я слышал о вас.
Бирк достал из кармана какую-то книжку в переплёте и положил на стол. Из другого кармана он вынул пакет, адресованный Политическому совету МОЦР. Положил его рядом с дипломатическим паспортом.
– Вот пакет Лаурица. Он требует от контрреволюционной монархической организации шпионских сведений.
Вот мой дипломатический паспорт. Я отдаю его вам и понимаю, что меня можно арестовать и судить. Но я говорю это не как чиновник эстонской дипломатической миссии, а как ваш единомышленник.
Артузов взял пакет, адресованный МОЦР. Дипломатический паспорт по-прежнему лежал на столе.
– Вчера мне было сказано, что я откомандировываюсь в
Ревель, в министерство иностранных дел. Мои отношения с майором Лаурицем не устраивают посла. Я долго думал: как поступить? И вот решил – пусть моя судьба будет в ваших руках. Судите меня, я приму любое наказание. Но одно знаю, убеждён, что со мной поступят справедливо. Но если мне поверите, есть и другой выход: я возвращаюсь в
Ревель, в министерство, и в меру моих сил буду помогать вам рушить козни, которые изобретают лаурицы – лакеи
Интеллидженс сервис. Я буду это делать по убеждению.
Это будет моё возмездие за смерть Кингисеппа, Креукса и других товарищей.
Прошли, может быть, секунды, но для Бирка они тянулись долго, очень долго… Артузов и Колёсников молчали.
Дзержинский предоставлял широкую инициативу своим сотрудникам. Он знал, что в их работе могут возникать такие положения, когда надо не только принимать решения мгновенно, но также мгновенно и действовать.
Вместе с тем он придавал огромное значение умению наблюдать и анализировать чувства человека, судьбу которого решаешь, отличать искренность от лжи.
Именно такой случай и возник сейчас в работе Артузова.
Он вглядывался в лицо Бирка, вслушивался в его голос, чуть дрожавший, и понял, что решать надо немедленно.
Как поступить? Оттолкнуть? Ободрить? Не будет ли это ошибкой? И Артузов решил:
– Спрячьте паспорт. Мы вам верим. Никогда не поздно вернуться на честный, прямой путь и служить революции.
Мы принимаем вашу помощь.
– Да?.. – Бирк был так взволнован, что не находил слов.
– Что я должен сказать им? Они спросят меня, как МОЦР
отнеслась к записке с вопросами?
– Вы скажете: они очень довольны тем, что наконец будет налажена связь с Ревелем и эмигрантами с помощью эстонской дипломатической почты; МОЦР просит как можно скорее организовать тайный пропускной пункт –
«окно» на эстонской границе – и организует безопасный переход через границу с советской стороны. Что касается вопросов эстонского штаба – скажете, что это потребует времени. Ответ будет при следующем свидании. Если будет необходимость ещё раз увидеться до вашего отъезда в
Ревель – вот телефон. Вам следует позвонить в десять утра, разумеется не из миссии. Вот пакет для Гудовича в Ревель.
До свидания, товарищ Бирк.
Роман Бирк в тот же день вручил Лаурицу пакет для графа Гудовича и точно передал на словах то, что сказал ему Артузов об ответах на вопросы.
– Какое ваше впечатление? Это серьёзные люди?
– О да… Очень.
– Вы ещё встретитесь с ними до отъезда, я надеюсь?
– Как вам будет угодно, господин майор.
Между тем Артузов доложил Дзержинскому все, что произошло при свидании с Бирком. Доложил и о том, какого мнения об этом человеке Август Иванович Корк.
– Я уверен, что помощь Бирка будет ценной для «Треста».
– Зерно, брошенное в хорошую почву, не пропадает, –
сказал Дзержинский. – Человек, однажды познавший свободу, будет тосковать по ней, и, если это честный человек, он вернётся к нам навсегда.
Вышло так, как сказал Дзержинский. С той поры и до последнего года жизни Роман Бирк самоотверженно помогал советской власти бороться с врагами.
21
Был первый час ночи, у Якушева зазвонил телефон. В
таком часу ему обычно никто не звонил. Он взял трубку и услышал голос Стауница:
– Я вас должен видеть немедленно. Нахожусь от вас в двух шагах, прошу вас выйти ко мне.
«Что могло случиться? – подумал Якушев. – Неужели кого-нибудь арестовали? Но это невероятно».
Он обычно ложился поздно и ещё не успел раздеться.
Через несколько минут спустился вниз, увидел Стауница.
Тот сидел в сквере на скамейке и поднялся навстречу:
– Игорь покончил с собой. Бросился в пролёт лестницы с пятого этажа. Готов…
– Когда это произошло?
– В девятом часу. Вечером… Он говорил мне, что за ним следят.
– Давайте разберёмся, – стараясь сохранить спокойствие, сказал Якушев и сел на скамейку. – При нем были какие-нибудь документы, что-нибудь компрометирующее
«Трест»?
– Абсолютно ничего.
– Он оставил записку?
– Нет. Я проник в его комнату под видом родственника, застал милицию. Понял, что никакой записки не было. Все произошло внезапно. Он жил на пятом этаже, снимал комнату у какой-то старухи. Уходя, сказал ей, что скоро вернётся. Вышел на площадку и…
– Как вы узнали об этом?
– Он позвонил мне, и мы условились встретиться в восемь часов у его дома. Собирались в кинематограф. Я немного опоздал. Подошёл к подъезду, его нет. Я разозлился и пошёл в подъезд. И тут увидел: он лежит, вокруг люди.
– И вы только сейчас дали мне знать?
– Хотелось выяснить все обстоятельства.
– Вот к чему ведёт легкомыслие. Вы привлекаете в организацию человека неуравновешенного, какого-то анархиста, психопата только потому, что он сидел с вами в лагере…
– Тогда он был вполне уравновешенным. И потом, когда он решил, что монархия – единственный выход, рассуждал вполне здраво.
– И дал браунинг девчонке и подбивал её на теракт?
– Я ей запретил категорически.
– Запретили. Она могла не сказать вам. И что бы было?
Стауниц молчал. Слышно было, как он тяжело дышит.
– Вы – ученик Савинкова, и такая ошибка! Теперь в каждом случае, если привлекаете нового человека, будем обсуждать в штабе МОЦР. Вы понимаете, что значит самоубийство? Будет расследование. Конечно, мёртвые молчат, но если осталась какая-нибудь ниточка?. Ну хорошо! Впрочем, совсем не хорошо. Постараемся разузнать, как пойдёт дело. Спокойной ночи. Зою пришлите ко мне…
Она когда узнает, может совсем свихнуться.
– Спокойной ночи.
Всегда самоуверенный и циничный, Стауниц был явно смущён.
На следующий день Якушев узнал от Старова: