Для поездки в Париж предполагалось подготовить «окно» на границе Финляндии. Организация «окна» требовала серьёзных хлопот. Вообще эта поездка, целью которой было прощупать почву в эмигрантских кругах в
Париже и в Общевоинском союзе Кутепова, была очень сложной.
Якушева немного беспокоила возникающая близость
Стауница и Марии Захарченко. Это была не просто болтовня за коньячком. Не такая дама Захарченко, чтобы болтать о пустяках.
Он сказал при встрече Стауницу:
– Эдуард Оттович! Вы, надеюсь, понимаете, что с «племянниками» надо держать ухо востро. У нас, у «внутренних», свои интересы, мы не для них таскаем каштаны из огня. Вы меня понимаете?
– Александр Александрович! Я не мальчик. Можете рассчитывать на меня. А заколотить с ней дружбу полезно для нас обоих. Все, что я выведаю, будете знать и вы.
– Союз до гроба? – Якушев протянул руку Стауницу.
И все-таки на душе было тревожно.
51
Беспокоил «охотнорядец» – Дядя Вася. Для этого человека убийство было сущим пустяком. О нем знали, что он уцелел после разгрома банд Антонова на Тамбовщине. В
Москве связан с людьми, которых разыскивал уголовный розыск. Дядю Васю приметила Мария Захарченко и вела с ним таинственные беседы. Якушев говорил ей: «Осторожнее с этим субъектом».
– Ещё чего… Не таких видела.
– Он по уши в крови.
– Таких и надо. У него рука не дрогнет.
Нужно было избавиться от Дяди Васи. Он имел свои связи, и надо было их нащупать. Дядю Васю поддерживали кавалергард Струйский и барон Нольде.
Зубов рассказал, что однажды, подвыпив, Дядя Вася предлагал:
– Каво хошь из банковских уберу. И деньги возьму.
– Это же налёт?
– Ну налёт. Все денег ищете, а они под носом.
– Без штаба решать нельзя.
– Возьмём деньги – штаб спасибо скажет. Да и нам перепадёт.
– А Фёдоров против…
– Барин. Чистоплюй.
Старов тоже подумывал, как избавиться от антоновца, не всполошив МОЦР. Этот субъект был опасен не менее, чем Захарченко и её супруг. Но они находились под наблюдением Стауница, а Дядя Вася мог действовать самостоятельно.
Как-то Якушеву по делам службы пришлось несколько часов провести на совещании в НКПС. Дома, когда пришёл, сказали, что его разыскивал по телефону Козлов (то есть Старов). Этот человек не стал бы звонить по незначительному делу. Якушев позвонил Старову.
– Прочти «Вечернюю Москву», сообщение на четвёртой полосе, – сказал Старов.
В заметке «Дерзкое ограбление отделения Госбанка»
рассказывалось о раненом милиционере, убийстве одного грабителя и бегстве другого.
В ту же минуту позвонил Стауниц:
– Читали?
– Вы этого ожидали?
– Нет. Предполагал, что готовится другое.
– Ждите меня в складе. Еду.
В складе на Болоте его ожидали Ртищев, Зубов и Стауниц.
– Эту скотину готовили на другое дело… – бормотал растерянный Ртищев. – Мы согласились на теракт.
– Кто это «мы»? Штаб МОЦР ничего не знал. Впрочем, я чувствовал, догадывался. Это все стерва Захарченко.
Знаете ли вы, что поставлена под удар вся организация?
Милиция, угрозыск, ГПУ – все на ногах. Где этот сукин сын?
– Здесь, – уныло сказал Ртищев, – в подвале.
– Не нашёл другого места спрятаться! Позвать.
Дядя Вася вылез из подвала. Он был смущён, но держался нагло:
– Это что, суд?
– Да. Суд… Это ты в антоновских бандах мог своевольничать!. Молчать! Мы строим новое царство чистыми руками, а ты что делаешь? Тебе категорически запретили «экс»! Мало того, что нарушил приказ, так ты ещё и прячешься здесь! Понимаешь, что ты делаешь?
– Как же все это получилось? – хмуро спросил Стауниц.
Дядя Вася развёл руками:
– Как? Все было как надо. Я все высмотрел, две недели ходил, весь район у меня тут, – он постучал грязным пальцем по ладони. – Все разведал: когда деньги с
Неглинной привозят, один мильтон сопровождает. Дружка я нашёл для подмоги, Родьку. Обучил его, как и что…
Он постепенно увлёкся рассказом и, схватив карандаш, чертил на бумаге, покрывавшей стол, что-то вроде плана:
– Кассирша, значит, деньги приняла, мне из окна все видно, милиционер, усатый такой, из солдат должно быть, ушёл. Родьку, значит, я поставил около дверей, вхожу в банк, людей – никого. Через загородку – к кассирше, наставляю шпалер, хватаю три пачки и к дверям. Слышу –
выстрел, другой. Что такое? Я ведь приказал Родьке: «Не стреляй». А что получилось? Милиционер не ушёл, он за углом был, выбегает баба и как заорёт: «Караул! Банк грабят!» Милиционер – назад, к банку. Родька в него стрельнул, а он в Родьку. Вижу Родьку, он неживой лежит, я стрельнул в милиционера, и через улицу, в проходной двор, проходным – на другую улицу и за угол; на моё счастье – трамвай на полном ходу. Я – на подножку, проехал улицу и до остановки спрыгнул, потом стал петлять…
– Но почему же сюда? – брезгливо спросил Ртищев.
– А сюда вот почему: живу я у Родькиной бабы, он ей проболтался. Подайся я туда, пойдут расспросы: «Где
Родька?» А что я ей скажу!
– И надумал идти сюда, идиот!
Дядя Вася искоса посмотрел на Якушева.
– Тебе запретили «экс»? Запретили. Да и денег взято немного. Сколько?
– Все мои… А Родька – дурак. Хвастал: «Что мне „экс“, я в Саратове, в Харькове…» Как мильтон его ловко срезал… Теперь небось потрошат в мертвецкой.
– Дурак ты, – сказал Зубов, – не убит твой Родька, легко ранен.
– Врёшь. В газете сказано: «убит».
– Я справлялся, ошибка в газете. Легко ранен грабитель.
Сидит в Гнездиковском. Сам Вуль ведёт следствие. Все разболтает твой Родька. И гулять тебе на свободе осталось два дня, а то и меньше.
Дядя Вася пошатнулся:
– Правда? Родные… Ведь это – стенка.
Все молчали. Слышно было хриплое дыхание Дяди
Васи.
«Затравленный зверь», – думал Якушев.
– Он, этот Родька, что-нибудь про МОЦР знает?
– Ни-ни…
– Врёшь небось? Надо тебя куда-нибудь спровадить…
Но куда?
– Пусть пока сидит здесь. Утром что-нибудь придумаем.
На экстренном совещании в штабе МОЦР Якушев кричал на Ртищева:
– С кем вы связываетесь? С бандитом. Это – зверь, притом опасный. Захарченко его готовила на теракт, вы об этом знали? Знали! А что из этого вышло? И все это делалось у меня за спиной!
Ртищев и Струйский только вздыхали. Тут же было решено, что отныне ни одна акция МОЦР не будет проведена без ведома штаба и лично Потапова.
Стауниц доложил, что ночью вывез Дядю Васю на вокзал и отправил на Кавказ, к одному контрабандисту, чтобы тот переправил его в Турцию.
Больше о Дяде Васе не было слуха. Впрочем, как-то раз говорили, что он убит при попытке перейти границу.
В действительности конец его был несколько иным. До
Батума он добрался благополучно. Ещё в Москве сбрил бороду (усы оставил) и стал похож на переодетого городового. В вагоне полёживал на верхней полке, завязав щеку, вздыхал, жалуясь на зубную боль. На станциях не выходил и ел всухомятку, питаясь тем, что успел купить в
Москве, на вокзале.
В Батуме было тепло, сеял мелкий дождик. Ещё на
Болоте Стауниц сунул Дяде Васе чьё-то краденое удостоверение, и теперь он стал Станиславом Адольфовичем
Стебницким. Имя было мудрёное, притом владельцу удостоверения было двадцать шесть лет, а Дяде Васе – сорок.
В батумскую гостиницу он не пошёл, а разыскал некоего
Юсуфа – владельца фруктовой лавки, невдалеке от набережной. Дядя Вася так и не понял, кто такой Юсуф: не то перс, не то турок. По словам Стауница, Юсуф был главой контрабандистов, их шефом. Кроме шёлковых чулок ценой в одну турецкую лиру, бритвенных лезвий и фальшивых духов Коти Юсуф переправлял через границу и некоторых господ, не имевших паспорта и визы.
Дядя Вася спросил Юсуфа, не найдётся ли у него светло-зелёный костюм. Юсуф, не поднимая глаз, щёлкая костяшками счётов, сказал: «Можно». Потом встал, подтянул брюки, оправил на себе розовую жилетку и мигнул
Дяде Васе. Они ушли за перегородку. От сладкого запаха мандаринов, груш и винограда у Дяди Васи слегка кружилась голова.
Начался торг. Речь шла о плате за переход границы и об обмене червонцев.
– Почём будешь менять?
– По курсу, – твёрдо сказал Дядя Вася.
– На что будешь менять?
– На золото.
Юсуф достал из кармана жилетки золотой империал, подкинул и, оттопырив кармашек жилетки, ловко поймал.
Дяде Васе хотелось спать. Кроме того, его мучил голод.
Решено было перенести деловой разговор в шашлычную, на набережную. В шашлычной жужжали мухи, пахло винными парами и жареным бараньим салом.
Хватив стаканчик чачи, Дядя Вася засипел от удовольствия.
– С золотом везде пройдёшь, дорогой, не жалей червонцы, червонцы там не ходят, везде золотые десятки – тут
Юсуф умильно усмехнулся. – Турки – народ бедный, покажи десятку – все отдаст, только много показывать нельзя, скажут – красный, отберут в караколе. Будешь рад, что живой остался. – Он отломил кусок чурека и вытер жирные губы.
Дядя Вася жадно пил и ел, слушал внимательно. Юсуф говорил тихо, с оглядкой.
В шашлычной был только один гость, в углу у дверей.
Положив голову на папаху, он спал, навалившись на стол,
похоже было, что захмелел. Дядя Вася тоже захмелел. Чача была крепче самогона-первача. В открытую настежь дверь видно было светло-голубое море, ветерок шевелил острые листья пальм на набережной.
– Говоришь, от Батума до Артвина семьдесят вёрст –
пустое дело, а пройди! Горы… – Юсуф поднял голову и зачмокал губами. – Дорога? Сам увидишь. Два года назад хорошо было – лёгкая граница была, кто хотел – ходил. Тут тебе и дашнаки, и меньшевики, и мусаватисты… Теперь стало трудно, очень трудно. Борчха, город есть такой турецкий: бывало, днём все спят, ночью – двести лавок открыто, контрабанду грузят, вьюки на лошадь, на осла – и в
Батум…
– Ты говоришь – турки. А я ведь по-турецки не могу.
– Зачем турецкий? Квартсхана есть турецкий деревня, там Сименса завод, медь плавят. Живут одни русские и те, кто раньше жил до большевистского дела, до революции, и потом из Берлина, Парижа другие русские наехали…