не было). Жорж Щегловитов мечтал только о тёплой постели, о том, чтобы склонить голову на подушку рядом с золотоволосой головкой Ниночки.
Он открыл дверь в квартиру своим ключом. Лидочка кинулась в чем была на тахту; Ртищев, тяжело дыша, остался сидеть на пуфе; Жорж Щегловитов, стащив грязные сапоги, в носках вошёл в свою спаленку… и тут раздался дикий вопль. Это взвыл от ярости Жорж. Рядом с золотоволосой головкой Ниночки покоилась стриженная ёжиком голова ротмистра Таланова, он спал, обнимая округлые плечики Ниночки… Дальше произошла грубая сцена, закончившаяся дракой двух мужчин, которую я описывать не берусь.
Стауниц был разбужен на рассвете и, отворив дверь, увидел украшенную большим синяком физиономию ротмистра Таланова.
Он выслушал его путаный рассказ и понял, что ни часовни, ни склепа, ни голицынских миллионов не существовало в действительности, а план был куплен за двести франков у какого-то штабс-ротмистра Гродненского гусарского полка, племянника князя Голицына, умершего три года назад.
Якушев сразу выразил сомнение в реальности этой затеи, как только услышал о прибытии Таланова, но не вмешивался: он считал, что визит Таланова послужит ещё одним доказательством легкомыслия эмигрантов.
Пришлось отправить Таланова через «окно» обратно к его друзьям, это было необходимо, чтобы поддержать солидную репутацию «Треста».
Будучи в гостях у Кушаковых, Стауниц обратил особое внимание на изумруды мадам Кушаковой, и, как у всякого авантюриста, у него возник ещё не сформировавшийся план использовать этот реальный клад.
Жорж Щегловитов, разочарованный в «белом движении», отошёл от МОЦР.
Что же касается Ртищева, то для него поездка за голицынским кладом кончилась плохо: он жестоко простудился, простуда перешла в воспаление лёгких, и камергер, член Политсовета МОЦР, приказал долго жить.
71
Якушев чувствовал враждебность Захарченко и в беседе с Артузовым предложил, чтобы с ней встречался от имени «Треста» Стауниц. Конечно, он, Якушев, будет его инструктировать.
– А вы убеждены, что Захарченко изменила к вам отношение?
– Мне не раз говорил об этом Стауниц. Сказал, что она злится на меня и Потапова, мы, мол, затираем Стауница, не даём ему хода в «Тресте». Я думаю, что он это сказал, отчасти чтобы укорить нас, то есть руководителей «Треста».
– Вы верите Стауницу? Впрочем, это на него похоже.
Вообще не вредно, чтобы эта дама думала, что в «Тресте»
существуют разногласия между вами и Стауницем. Хорошо даже, если у вас будет с ним при ней лёгкий конфликт. Это отвлечёт её. Она ведь ко всему ещё любит интриги. Разумеется, Захарченко примет сторону Стауница, и это вызовет с её стороны ещё большую откровенность с ним. Важно только, чтобы Стауниц был в ваших руках. Чем вы его можете держать? И удержите ли?
– Не сомневаюсь. Я создал впечатление, что у меня скоро будут большие средства от Коковцова. Стауниц уверен, что ему перепадёт малая толика.
– Конечно, этот прожжённый авантюрист пока слушается вас, но верит ли он вам? Верит ли, что вы настоящий монархист и контрреволюционер?
– Пока да.
– Пока… Надо, чтобы он вам верил, надо! Он ближе, чем вы, к Захарченко. Нам очень важно от неё знать, что именно затевает Кутепов. А он что-то затеял. И Захарченко об этом знает. Придётся опять поручать эту даму Стауницу, и не выпускайте его самого из рук. А с ней держитесь такой линии: мы, мол, делаем высокую политику, и вы, будьте любезны, нам не мешайте.
Прошло несколько дней. Якушев решил разыграть лёгкую размолвку и при Марии Захарченко заспорил со
Стауницем по поводу устройства белогвардейцев (под видом рабочих) на лесоразработках в Польше, в приграничных участках. Якушев предложил не поднимать этого вопроса у поляков.
– В общем, мы сидим у моря и ждём погоды, – мрачно сказал Стауниц. – До сих пор мы не дали ответа по поводу нового начальника штаба. Потапов стар и болен.
– Пришлют кого-нибудь вроде Сусанина, и возись с ним. Мне оказано высокое доверие его высочеством, и, пока я его не лишён, прошу не вмешиваться в мои действия.
Якушев ушёл, сухо простившись с Захарченко, которую, видимо, обрадовало даже это лёгкое столкновение
Стауница с Якушевым.
А Стауница это столкновение навело на размышления о своём будущем. Он рассуждал так: если совершится переворот и у власти окажутся деятели «Треста», то его положение все же будет неопределённым из-за разногласий с
Якушевым. Да и придут ли к власти деятели «Треста»? Не
Якушеву же возглавлять правительство! Нужен военный, нужен диктатор. Потапов? Он не строевик, а генштабист, притом у него слабое здоровье и не хватает железной воли, решимости. Значит, несомненно захватит власть Кутепов.
У него есть все, что нужно диктатору: воля, энергия, жестокость, он не остановится, пройдёт через горы трупов к власти. Недаром он стремится засылать своих людей в
«Трест», – значит, для Стауница выгоднее ориентироваться на РОВС и Кутепова. С его помощью можно пробраться за границу, если дело затянется.
А путь к Кутепову самый верный через Марию Захарченко.
В её поведении нельзя было не заметить, что она старалась увлечь Стауница как женщина. «Что-то завлекательное в ней есть», – думал Стауниц и решил сблизиться с ней. Она, как родственница Кутепова, могла позаботиться о карьере Стауница. Радкевич? Это не смущало. Стауниц знал, как относится к Радкевичу его супруга.
Стауниц часто оставался наедине с Марией и однажды, слушая восторженные отзывы Марии о Кутепове, сказал:
– Так может говорить о мужчине не родственница, а женщина, которая его любила и любит.
– Я люблю сильных людей.
– А Радкевич?
– Он был другим в гражданскую войну.
– Значит, любите… сильных людей? Я могу себя причислить к ним?
Она посмотрела на него и кивнула.
Этот разговор происходил в складе, на Болоте. Мария
Захарченко полулежала на старом продавленном диване, где обычно дремал Подушкин. На этот раз его не было, его куда-то услал Стауниц.
– Черт знает что!.. – сказал он, наклоняясь к ней. –
Никогда бы не подумал, что такая женщина, как вы, может меня волновать.
– Это при хорошенькой жене?
Он усмехнулся:
– У меня привычка анализировать, и я думаю, что влечение к вам происходит оттого, что между смертельным риском и половым влечением есть непреодолимая связь. А
как вы думаете?
Ответа не было, то есть он был. Мария Захарченко и
Стауниц остались до поздней ночи в складе, на Болоте.
Когда они уходили, Стауниц сказал:
– Непрезентабельный уголок для любовных свиданий.
– А не хотите ли теплушку, загаженную солдатнёй?
Всякое бывало.
Он помолчал и спросил:
– А как же Радкевич?
– Пусть это тебя не беспокоит.
«В общем, все осложнилось, – подумал Стауниц, – как бы только об этом не узнал Якушев… Ну, а если узнает…
Кажется, деньги Коковцова – миф. Нет, надо взяться за дело самому. И мне надо за границу! Но как? Без гроша далеко не уедешь».
72
Все труднее становилось Якушеву удерживать Марию
Захарченко и Радкевича за городом, на зимней даче. Для
Захарченко нужно было изобретать новые поручения: расшифровывать ответы «С мест» и зашифровывать инструкции «местам» она уже не хотела. Зимой и осенью её угнетала тишина, монотонный шум елей под окном.
Единственное, что отвлекало от мрачных мыслей, было появление Стауница. Радкевич, работая в авторемонтной мастерской в Москве, возвращался домой поздно вечером.
Но для Марии Владиславовны стало ясно, что он догадывается о причине частых визитов Стауница. Она ждала объяснения и заранее готовилась к нему.
Как-то вечером, когда Гога уныло сидел в углу и делал вид, что дремлет, она вдруг встала и, остановившись против него, сказала:
– Нечего играть в молчанку! Говори!
Он вздрогнул от неожиданности:
– Лучше не надо – не место и не время.
– Это будет всегда… Говори!
– Ты сама знаешь.
– Что я знаю? Что я живу со Стауницем? Ты это хотел сказать? Нужна я ему!
– Значит, нужна.
Она усмехнулась и взяла папиросу. Закуривая, сказала:
– Не я ему, а он мне нужен. Ну и живу с ним. И что?
Убьёшь его или меня? Обоих? Идиот.
– Мы с тобой венчались…
– Это здесь. А сошлись под ракитовым кустом. В какой-то халупе, под Курском, на земляном полу. «Нас венчали не в церкви» – так, кажется, пели настоящие террористы.
– А мы не настоящие?
– Ты – нет.
– Прикажешь мне радоваться тому, что ты его любовница?
– Все, что я делаю, делается ради нашей цели.
– И спишь с ним ради этого?
– А ради чего же? Я давно уже не женщина. Ты это знаешь.
– Со мной – да.
– С тобой, с ним – все равно. Я тебе не обещала верности. Ну хорошо. Там в графине что-то осталось… Налей себе и мне. Выпьем, нас черт одной верёвочкой связал.
Он поднялся, достал графин и рюмки.
Они выпили по рюмке, он с жадностью, она с отвращением.
– Слушай, Гога! Он будет у меня здесь, – она сжала пальцы в кулак. – Будет делать, что я хочу… это настоящий, не Якушев же, старая лиса, и не ты. И не мешай мне, слышишь! Ничего хорошего не будет, если попробуешь мешать. Лучше пей, если тебе трудно. Я знаю одно: в случае провала мы с тобой не переживём друг друга. А если нет? Ты понимаешь, что будет?. Но когда же, когда? Я
схожу с ума в этих стенах, в этой деревянной клетке, от этой тишины. Я почти не сплю. Веронал не помогает.
Он вдруг прислушался:
– Кто-то идёт… Если он?
Она вскочила и притянула его к себе:
– Если он – ты уйдёшь.
Кто-то два раза слабо стукнул в окно.
– Открой. И уходи.
Радкевич вышел в сени. Потом в комнату первым вошёл Стауниц.
– Ты что-то нынче рано, – сказал он Радкевичу. – Попиваете водочку?
– Подожди, – сказала Захарченко. – Гога?
Радкевич схватил с вешалки пальто и фуражку, бросился в сени. Слышно было, как хлопнула дверь.