Разговор был с глазу на глаз. И Кутепов временами бросал в сторону Якушева испытующий взгляд.
– Климович…
– Он? Ну, знаете, Александр Павлович! Он не у дел, притом из врангелевского окружения, а вы знаете, как к нам, николаевцам, относится Врангель. Климович не бонапартист, врангелист, но это одно и то же. Верите вы нам,
«Тресту», или нет – вот в чем вопрос, генерал.
– Конечно, верю. Иначе зачем мы бы тратили время?
И тут Кутепов развернул привезённый пакет: портрет
«Верховного» на коне, с трогательной надписью «Тресту».
Оказалось, что Николай Николаевич, тряхнув стариной, упражняется в верховой езде в ожидании торжественного въезда в Москву. Кутепов привёз и обращение к войску, написанное чуть не на древнеславянском языке. Там все было: и «поелику», и «дабы», и «осени себя крёстным знамением», – не было только «христолюбивого воинства».
Перед отъездом Якушев отправил письмо Коковцову:
«Ваше сиятельство граф Владимир Николаевич! Перед отбытием на родину приношу Вашему высокопревосходительству глубочайшую признательность на Ваше согласие возглавить правительство будущей России…» И
далее в том же духе.
14 декабря Якушев выехал во Франкфурт-на-Майне, оттуда в Москву.
Он чувствовал себя как после выигранного сражения.
Якушев не знал, что это была его последняя поездка в
Париж, хотя в марте 1927 года предстояло «военное совещание» представителей «Треста» с Кутеповым.
75
Мария Захарченко вернулась в Москву из Ревеля и обрушилась на Радкевича. Он только вздыхал и жалко смотрел на неё. Стауниц понимал, что Радкевич запил из ревности, но влияние на него этой женщины было по-прежнему сильным, и он не смел ей противиться.
Странно, что Стауниц тоже ощутил на себе её влияние, хотя сам был законченный циник и отлично знал цену «племяннице».
«Трест» снова переживал трудные дни. Кутепов продолжал посылать на советскую территорию своих людей с ведома и без ведома Якушева. В Москве появился террорист Кизяков, в Витебске – Шорин, «молодцы» Улагая и
Кутепова проникали через границу «кустарями», их разыскивали, арестовывали, но «Трест» не отвечал за безопасность «кустарей».
Радкевич однажды не вернулся домой из той же мастерской, где он работал в целях конспирации.
Мария Захарченко в панике ворвалась к Стауницу:
– Гогу арестовали!
Стауниц встревожился. Якушев утверждал; что «племянникам» не угрожает никакая опасность. Почему же арестовали Радкевича?
– Оставайся у меня, – сказал Стауниц Захарченко. – Я
выясню, что произошло с Гогой. Мы его выручим. Открывай двери только на условленный звонок. Кроме тебя, в квартире никого нет. Жена и дочь в Евпатории.
– Живой меня не возьмут, – сказала она, достала из сумки револьвер и положила на стол.
– Жди! Я постараюсь все узнать у Якушева.
– Плохо вы опекаете своих подопечных, – сказал Якушев. – Радкевич напился в шашлычной, наскандалил и попал в отделение милиции. Я через влиятельных друзей постарался его освободить. Воспользуйтесь этим случаем, напугайте его и его супругу и отправьте их куда-нибудь в безопасное место. Предлог есть – Радкевич может провалить столь серьёзную организацию, как «Трест». Милиция им заинтересовалась, а следовательно, заинтересуется и личностью Захарченко.
Стауниц отправился к себе на Маросейку. Как только он открыл дверь своим ключом и вошёл в переднюю, до него донёсся пронзительный голос «племянницы»:
– Напиться, как последняя скотина! Не смей прикасаться ко мне, грязное животное!
Он услышал звук пощёчины. Решил, что надо войти.
«Племянница» металась по комнате – волосы растрё-
паны, кофточка расстёгнута. Гога сидел на диване, размазывал по лицу слезы.
– А, это ты, Эдуард? Ты все знаешь? Все?
– Знаю. Якушеву пришлось вмешаться. «Товарищи» из милиции проявили неуместное рвение. Ведь ты же дал слово, Гога?
– Подлец! И это офицер гвардии! Преображенец!
– Машенька, Мария… Эдуард, скажи ей… Ну так вышло. Работаешь в этой мастерской, продрог, устал, проголодался. Решил зайти в шашлычную, выпил, захмелел…
Подвернулся какой-то…
– Врёшь! К девке привязался! Он думает, я ревную!
Мне плевать, но рисковать делом, ради которого мы здесь!
За это убить мало! Уйди с глаз моих! Уберите его к черту!
– Иди, – сказал Стауниц, открывая дверь. – Посиди на кухне. Мы обсудим, как теперь быть.
Радкевич ушёл на кухню, пугливо оглядываясь на Захарченко.
– Ну, успокойся. Надо серьёзно обсудить ситуацию. В
милиции составлен акт, у него не хватило ума дать липовый адрес.
– Идиот!
– Надо отправить его из Москвы. И тебе тоже надо уезжать. Куда? Мы потом решим. Хорошо, что мы вовремя хватились.
– И все из-за этого скота! Нет людей, нет людей… Вот только ты, ты, Эдуард!
– Этого дурака отправим вечером в Минск.
Стауниц вышел на кухню и увидел Радкевича. Тот сидел на табуретке, шмыгая носом.
– Отправим тебя за кордон. Возись тут с тобой… Эх, ты! И он повернулся спиной к совсем приунывшему Гоге
Радкевичу.
76
Алексей Зубов и Кузен были отправлены в командировку на юг. Им предстояло собрать сведения о монархических группах в Крыму и на Северном Кавказе и представить «Тресту» доклад о готовности этих групп на случай активных действий.
Зубов перед отъездом получил инструкцию от Старова: монархические группы на Северном Кавказе следовало подчинить Политическому совету МОЦР.
– Ты едешь в компанию старого, матёрого и неглупого жандармского ротмистра. Этим сказано все. Поездка нелёгкая. Будь внимателен, не оставляй его без наблюдения.
Особенно следи за тем, чтобы узнать его и Стауница секретные связи. У меня впечатление, что они стали меньше доверять Якушеву после ареста Рейли и ликвидации ленинградских групп.
Зубов сам понимал трудность этого задания. Трудность состояла в том, что он должен действовать сам по себе, без связи с товарищами из ОГПУ на местах. И если бы провалился Кузен, то есть ротмистр Баскаков, то арестовали бы и Зубова. Он на время был бы выведен из операции
«Трест». Зубов условился с Якушевым, что в случае особой необходимости тот будет телеграфировать Зубову до востребования в Новороссийск.
Накануне отъезда Зубов провёл весь день с Леной. Она узнала, что он уезжает, видела, что ему не по себе.
– О чем ты думаешь, Алёша?
– Когда мы с тобой расписались в загсе? Впору нам уже съехаться и жить вместе, а то твоя мамаша не признает наш брак.
– Мамаша что… С папой плохо. Неужели…
Она не договорила.
– Что говорят врачи?
– Говорят, стар… Сердце. Все может случиться. А если тебя назначат в какой-нибудь гарнизон, нам придётся уехать из Москвы. Как я его оставлю? Я ведь за ним хожу.
Оттого и не переезжаю к тебе, Алёша.
– А может быть, меня оставят при штабе.
– Ты какой-то задумчивый сегодня. Командировка? –
спросила она и понимающе посмотрела на него.
Она догадывалась, на какой он работе, но, конечно, всего не знала. Он улыбнулся:
– Еду на юг, привезу тебе фруктов.
На следующий день Зубов уехал. Места в вагоне были в разных купе: в целях «конспирации». Поздно вечером, когда все спали, они курили на площадке и беседовали.
Баскаков любил вспоминать прошлое:
– Мы знали все. Я считался спецом по эсерам.
– А Подушкин не очень хвалит офицеров жандармской службы.
– Дурак Подушкин, чернильная душа.
– А правда, что вы сами «ставили» подпольные типографии, потом раскрывали их и получали за это награды?
– Были такие случаи. Это прекратил Джунковский. Он вообще нам мешал. Вы «Рассказ о семи повешенных»
Леонида Андреева читали? Это в общем правильно написано. Только там не все сказано.
– А что «не все»?
– Это чистая провокация была. Покушение на Щегловитова, министра юстиции, в девятьсот восьмом. И заодно на Николая Николаевича – великого князя. Ставили эсеры –
северный летучий боевой отряд. Там в отряде действовал
Левский-Синегуб, наш агент. Поймали всех с бомбами у квартиры Щегловитова на углу Мойки и Невского.
– Ну и что?
– Повесили. Не Левского, конечно, а тех… семерых. А
Щегловитова даже в Петербурге в то время не было.
– Так. Тоже наградили? Ваших?
– Не меня. Я в то время в Москве служил, в охранном отделении, с Климовичем работал. Занимался нашим агентом «Михеевым»: это была женщина, некая Зинаида
Жученко. Ставила покушение на Рейнбота. Повесили одну девицу, а Зинаиде – наградные двести рублей.
Зубов курил и думал: «Вот я бы тебя, гада, охотно под колёса сунул, да нельзя…»
Он зевнул:
– Я думаю, пора спать.
В Симферополе они пробыли двое суток. Баскаков опоздал на свидание, Зубов его ждал в ресторане, на вокзале.
Кузен пришёл красный, в поту и, тяжело дыша, опустился на стул.
– Что случилось? – спросил Зубов.
– Дурацкая история. Я разыскивал одного человека.
– Какого?
– Был под моим началом в охранном отделении, агентом. В общем – мелочь. Освещал почтово-телеграфных служащих. Кличка «Анюта». Я имел сведения, что он в
Крыму, здесь. У него мастерская по починке велосипедов, примусов.
– На кой черт он вам понадобился?
– В нашем деле такой тип пригодится. Зашёл к нему, он не узнал, я подождал. Когда остались одни, сказал:
«Анюта, узнаешь?. »
– Ну и что ж?.
– Он в меня молотком пустил… Я удрал.
Зубов молча глядел на Баскакова.
– Зачем полез? Был же уговор: все обсуждать вместе. А
вы мне ни слова, и что получилось? Идите на автостанцию, берите машину и немедленно уезжайте в Ялту. Я поеду через Севастополь. Встретимся в Ялте вечером, в городском саду. Нельзя вам оставаться здесь ни часу. Эта
«Анюта» если не убьёт вас, то выдаст, чтоб спасти свою шкуру.
– Так сразу и ехать?
– Немедленно.
Баскаков вздохнул и выскользнул из ресторана.
Они встретились в Ялте и на следующий день уехали на пароходе в Новороссийск.