– Я бы не пришла, если бы у нас была простая связь. Я
очень увлеклась тобой, Александр. Мы оба виноваты перед твоей женой. Но что было, то прошло… Дело в том, – она понизила голос, – когда я вернулась оттуда, застала открытку из Ревеля… От Юрия. Он спрашивает о тебе. Что ответить?
– Ответь, что я был в командировке. Болел. Теперь здоров… Кроме того, я хочу тебе посоветовать молчать обо всем, что произошло со мной и с тобой. Молчи, если ты не хочешь, чтобы все повторилось и кончилось иначе, чем в первый раз. Ты понимаешь, о чем я говорю?
– Ты мог бы не предупреждать меня. Я не ребёнок, я дала подписку молчать и понимаю, что там шутить не будут… Прощай. Или до свидания?
– Скорее – прощай.
Он стоял отвернувшись. Она подождала мгновение и ушла.
10
Якушев был по натуре оптимист, жизнелюб и не любил себя утруждать горестным раздумьем, но, оказавшись на свободе, несколько растерялся. Правда, его долгое отсутствие не отразилось на работе. Начальство выразило сочувствие и осведомилось, как он себя чувствует теперь, после «тяжёлой болезни». Видимо, кто-то сказал: пусть работает как ни в чем не бывало. Якушев вернулся к составлению плана строительства канала Волго-Дон – как ему казалось, самого несбыточного ещё со времён Петра
Первого. А душа была неспокойна.
Он никому не мог рассказать о своих чувствах и о том, что пережил. Все, что произошло, надо было продумать в одиночестве. У него никогда не было закадычных друзей, да если бы они и были, то все равно с ними нельзя было говорить. Тайна его ареста должна умереть вместе с ним.
Среди писем, которые пришли, пока его не было, он нашёл одно, которое особенно взволновало. Писал Николай Михайлович Потапов:
«Милейший Александр Александрович, вот уже три недели я томлюсь в госпитале, шалит сердце. От скуки сатанеешь. Если у вас найдётся часок свободного времени, навестите старого приятеля».
Потапов… Кажется, он мимоходом назвал его имя в показаниях, а связи с поступлением на службу. Вряд ли этот случайный разговор может повредить генералу.
Письмо написано три недели назад. Якушев позвонил Потапову, генерал был ещё в госпитале, в Лефортове.
И вот они в саду, на скамье под столетними деревьями.
Снег почти сошёл, земля подсыхает, день тёплый, солнечный. Потапов накануне выписки из госпиталя, ему разрешены длительные прогулки.
– Привёл бог опять в «петровскую военную гофшпиталь», как говорили в старину. Прочно строили прадеды наши. Правда, каменное здание построили в начале прошлого века, но сад развели ещё при Петре… Мы сидим под петровским дубом.
Потапов поглядел на Якушева: тот был озабочен.
– Что-то вы в грустях, друг мой?
– Есть причины.
– Неприятности по службе? Я ведь в некотором роде ваш крёстный отец – дал добрый совет пойти работать…
Якушев молчал, да и что он мог сказать.
– Мы с вами поступили правильно, как и следовало сынам России. О нас, может, и доброе слово скажут потомки. Уверен, что о таких наших современниках, как
Алексей Алексеевич Брусилов, напишут не одну книгу. И
не потому, что будут изучать его полководческое искусство. Главное – он с народом. И этим с первых дней революции показывает нам пример, как должен поступать истинный патриот!.
– Я слышал об этом.
– А я разговаривал с ним не так давно.
– Кстати, как он?
– Работает, хоть и болеет. Какая ясность ума, нравственная сила! С первых дней он отверг все авансы господ контрреволюционеров. Некто Нестерович-Берг, был такой, явился к нему, ещё при Временном правительстве это было, предложил Брусилову возглавить военный переворот, захватить власть и объявить Корнилова диктатором.
Алексей Алексеевич ответил: «Не обращайтесь ко мне с такими предложениями. Должен сказать вам и всем вашим единомышленникам, что почитаю всю эту затею авантюрой, во главе которой я, генерал Брусилов, стоять не намерен». А тут Октябрь, советская власть. Является к
Брусилову связной, вернее, связная от имени Дутова, Каледина и Алексеева: «У нас, мол, все подготовлено, самое время вам бежать на Дон, ваше имя, ваш авторитет нужны белому движению». Брусилов отвечает твёрдо, как он умеет: «Никуда не поеду. Пора забыть о трехцветном знамени и соединиться под красным». Эта дама, связная, потом на допросе показала: «Меня как громом поразило. Я
спросила Брусилова: „Что передать от вас Дону?“ Он ответил: „То, что я вам сказал, то и передайте“. Я потом спрашивал Алексея Алексеевича: так ли все было? „Так“.
Ну и естественно, что произошло вслед за этим – его воззвание ко всем бывшим офицерам, затем обращение к солдатам-врангелевцам. Имя Брусилова стояло в этом обращении рядом с именами Ленина и Калинина.
– Говорили, что он пошёл на это после казни белыми его единственного сына – красного командира.
– Вы думаете, им двигало чувство возмездия? Нет. Не легко было узнать о казни сына, но категорические ответы
Брусилова белым были до гибели сына… А Поливанов, бывший военный министр! Генералы Клембовский, Гутор, Зайончковский, Снесарев, Свечин!. А моряки Альтфатер, Беренс, Зелёный, Кукель-Краевский!. А десятки тысяч офицеров, честно выполняющих свой долг перед родиной в
Красной Армии? Многое простится нашему поколению потому именно, что были среди нас и подлинно честные люди…
Что мог сказать Якушев? Он угрюмо молчал, и чуть не каждое слово больно уязвляло его. Вдруг, заторопившись, взглянул на часы…
Потапов заметил это:
– Не стану вас задерживать, Александр Александрович… A bientot5!
Якушев чувствовал, что в разговоре с Потаповым он не только не обрёл покой, но душевное смятение его увеличилось.
И все-таки он не уходил.
По аллее бежала девушка, медицинская сестра, если судить по косынке.
5 До скорого свидания! ( франц.)
– К вам тут ещё посетитель… Тверской по фамилии! –
кричала ещё издали.
– Пусть идёт сюда. А вы не спешите, Александр Александрович.
К ним довольно бодрой походкой шёл старичок в валенках, в охотничьей куртке, в башлыке, завязанном узлом на шее. Седая борода разметалась по башлыку.
– Князь?. – Лицо Потапова выразило одновременно удивление и удовольствие.
Старичок размотал башлык, вытер платком рот, разгладил бороду и тогда только поздоровался, как бы уколов
Якушева взглядом из-под косматых бровей.
– Рад вас видеть… на свободе, – сказал Потапов.
– Вторую неделю. Во-первых, мерси… Вы знаете, за что. Во-вторых, я к вам за советом. Но это во-вторых.
– Не стоит благодарности. Как это вас угораздило?
Хотя… титул и все прочее. Вы долго просидели?
– Два года без одного месяца.
Якушев с симпатией поглядел на старика: «Вроде однокашники».
– Как же все-таки это вышло?
– Очень глупо. Но это длинный рассказ.
– Нет, уж вы расскажите.
– Значит, осенью девятнадцатого года я, как вы знаете, cher ami6, жил у своего садовника, Ветошкина, в Зарайске.
И вдруг пожаловал ко мне фон Рейнкуль, жёлтый кирасир, я его у Бобринских встречал. И начинает очень пышно, в духе Карамзина и Мещерского: «Мы переживаем исклю-
6 Дорогой друг ( франц.).
чительные дни – генерал Деникин в Орле… Вы, подобно вашим предкам, должны быть готовы встретить хлебом-солью его превосходительство, а засим и будущего царя всея Руси…» Слушаю я этого господина и спрашиваю: «Это кого же именно?»
– В самом деле, кого?
– «А это решит Земский собор… – отвечает мне фон
Рейнкуль. – Ваши предки возводили на трон царя Михаила
Фёдоровича». Я ему говорю: «Выбор нельзя сказать чтоб удачный.
И
вообще,
говорю,
мы этих
Голштин-Готторпских, Романовых не чтили, мы Рюриковичи, бывшие удельные князья. Так что ваш генерал Деникин и „царь всея Руси“ от меня хлеба-соли не дождутся».
– Ну, князь, вы всегда были либерал, – едва удерживаясь от смеха, сказал Потапов.
– Как же не либерал, во втором классе по железной дороге ездил, экстренных поездов, как мой кузен светлейший князь Пётр Григорьевич, не заказывал.
– А все-таки как же вас в тюрьму?. Хотя время-то какое было.
– Вот именно. Ну этот фон Рейнкуль, когда я ему все высказал, заскрипел зубами и буркнул: «Мы это вам припомним», – и с тем ушёл. А я думаю, кого они ещё найдут из этих Голштин-Готторпских, Николая Николаевича с его супругой-черногоркой, так это не лучше Николая Александровича с его гессенской немкой. Я близко знал сестру её, Елизавету Федоровну, бывал у неё в Mapфомарьинской обители. Она и Джунковский все меня в православии наставляли. Нет! – И старик взмахнул руками. – Скажите мне, с чего этих немочек на православие потянуло? А вот с чего: у лютеран – кирка, стены голые, пастор что-то бубнит, а у нас – синодальный хор, музыка Бортнянского, золотые ризы, что ни говорите, лучше, чем кирка… Мы-то с вами знаем, что наши попики не прочь наливочки хлебнуть и молоденьких прихожанок пощупать…
– Ну, князь, вы форменный безбожник!
– Это я теперь стал, а двадцать лет назад меня Толстой
Лев Николаевич совсем было в свою веру обратил, я даже к духоборам в Америку ездил.
– Ну за что вас все-таки взяли?
– Не знаю. Может, за этот визит Рейнкуля. Его-то расстреляли, как вам известно. А у него, говорят, список нашли. Всех, кто уцелел из московского бомонда, он, оказывается, почтил своим визитом. Ну и я, наверно, был в том списке. Следователь мне говорит: «Куда ты лезешь, старик? Тебе в субботу сто лет!» И меня в Бутырки, нет, прежде в лагерь Ивановский, что в монастыре на Солянке.
Застаю там весь Английский клуб – Олсуфьевы, Шереметевы, Шаховские… И все те же разговоры, разумеется, по-французски: у кого борзые лучше – у Болдырева или у
Николая Николаевича – и у кого повар был лучше –
француз Дешан или Федор Тихонович у Оболенских. А
меню у нас у всех такое: мороженая картошка и ржавая селёдка. Едим и ругаем большевиков. А старая княжна
Вера, пока ещё совсем не помешалась, говорит вполне разумно: «Mais c'est de la betise, mes amis7. Помните дюков, маркизов, виконтов, как их из замков Шамбор, Блуа прямо в Консьержери, а оттуда в тележке на гильотину». Ну все и