ага. Он бы и их всех передушил, этих либералов, и не поморщился», — думал Якушев. Да, перед ним был серьёзный враг.
— Пусть вам это не покажется неделикатным, но я все-таки скажу: меня смущает ваше скептическое отношение к представителям законной династии.
— То есть к Николаю Николаевичу? (Климович даже обошёлся без титула.) Да ведь у него «зайчик в голове»… Ведь это он выдумал «старца» Распутина, он и его Стана — черногорка. Правда, потом кусал себе локти.
— А вам доводилось иметь дело с этим… старцем?
— С Распутиным? А как же иначе? Какой бы я был директор департамента полиции, если бы не знался с Распутиным. Началось так: я позвонил ему по телефону и говорю: «Что ты врёшь, будто я тебя хочу убить?» Он отвечает: «Что ты, милай? Хочешь, я к тебе приеду?» Приезжает, сел, смотрит: «А мне говорили, что ты зверь». — «Смотри, говорю, какой я зверь». Вздохнул: «Все врут люди. Под тебя копают». Оказывается, это у него называлось «смотрины». Нет, хватит с нас этих мистиков, психопатов; глядишь, Николай Николаевич найдёт себе другого юродивого…
— Евгений Константинович, мне странно это слышать. Я так мыслю — царь для народа, а не народ для царя.
— Дорогой мой… Царь, народ, династия! Ну кого вы назовёте из Романовых? Сплошные ничтожества! Если хотите знать мою ориентацию, она в трех словах: Пётр Николаевич Врангель.
— Вы меня ошеломили… Я бы хотел вам возразить, и не только вам…
— Послушаем вас с удовольствием, и не позднее чем завтра.
7 августа 1923 года состоялся доклад Якушева на квартире у Лампе. Доклад слушали Шульгин, Климович и сенатор Чебышёв. Здесь были не вздорные старики, вроде Маркова и Гершельмана, а люди, у которых нельзя отнять ума, опыта и хитрости. Якушев говорил осторожно, начал с экономики, не скрыл, что нэп смягчил остроту положения, но в то же время нэп питает те «здоровые» элементы, которые будут способствовать перевороту изнутри, когда настанет время. Якушев говорил о росте монархических настроений, о том, какое значение для крестьян будет иметь «синяя бумажка», то есть купчая на землю, потом перешёл к военным делам. Он предупредил, что, как штатский, не может осветить вопрос в деталях, и пообещал впоследствии дать возможность послушать сообщение начальника штаба, авторитетного военного.
Доклад длился два часа. Когда Якушев кончил, поднялся Климович и попросил ответить только на один вопрос:
— Каким образом удаётся столь многочисленной подпольной организации уходить от преследований ГПУ, в силе и решительности которого мы убедились на горьком опыте?
— Господа, неужели вы думаете, что гражданская война, голод и возврат к нэпу не посеяли разочарование, неверие в революцию? Дальше, прошу не обижаться, но вы, господа, судите примерно как в басне Крылова: сильнее кошки зверя нет. А кошка нас кое-чему научила, хотя бы конспирации. Мы имеем своих людей во всех звеньях советских учреждений и имеем возможность отводить удары… Надеемся, нам удастся договориться со штабами соседей, в частности в Польше. Кстати, в Эстонии уже договорились. Они убедились в нашей силе. У нас прекрасно налажена связь с нашими представителями в Ревеле, вы их знаете. Организован тайный пропускной пункт — «окно» на границе! Наконец, господа, сидя здесь, в Берлине, трудно иметь представление, что делается в Москве, в России.
Наступило долгое молчание.
— Поблагодарим дорогого гостя, — сказал фон Лампе.
Когда дверь за Якушевым закрылась, Чебышёв сказал:
— Господа, это опасный человек. «Трест» — мистификация ГПУ.
— Нельзя швыряться такими обвинениями. Англичане и поляки утверждают, что в России существует сильная подпольная организация, — возразил Лампе.
— Если ГПУ столь бдительный враг, то почему все-таки наши люди проникают на советскую территорию? В самом деле, выходит, по-вашему, что сильнее кошки зверя нет, — не без яду, наклоняясь к Чебышёву, сказал Климович.
Шульгин промолчал, но позднее оказалось, что он поверил в «Трест».
Якушев предвидел подозрения и на всякий случай с возмущением говорил Арапову:
— Милый друг, больше всего меня тревожит конкуренция между ОРА и ВМС. Ежели мы свяжемся с Врангелем, Марков будет трубить, что «Трест» — сомнительная организация, а ежели мы пойдём к марковцам, то же самое будут утверждать Климович и его присные. Вот и вертись как хочешь…
И в самом деле, «Трест» оказывался перед дилеммой: отдать предпочтение ОРА или ВМС? В Якушеве кипел азарт игрока. Игра была сложной: с одной стороны, конкуренция эмигрантских организаций ослабляла их, а с другой — раздоры ВМС и ОРА ставили под удар «Трест».
Вторую неделю Якушев жил в Берлине. Это была пора инфляции. Меняя английскую бумажку в один фунт, он получал 50-миллиардную ассигнацию в немецких марках. Но все вокруг, на Курфюрстендамм, кипело: кафе, биргале, вайнштубе, нахтлокали переполнены спекулянтами. В унтергрунде — подземке — Якушев видел рабочих с заострившимися лицами, угрюмых… По улицам бродили люди, злыми глазами смотрели на хорошо одетых господ, главным образом иностранцев.
В кафе «Аквариум», близ Зоологического сада, Якушев встретился с Артамоновым.
— Беда! Баумгартен узнал о том, что вы встречались с Климовичем. Марков рвёт и мечет! Климович и Марков — это ведь враги, николаевцы и врангелевцы — непримиримые лагери.
— Не вы ли сами проболтались?
— Даю слово — нет…
— Тогда Арапов…
— Они ждут вас на Лютцовштрассе.
Якушев понял — надо идти.
— Голубчик! — встретил его Марков и даже облобызал.
«Иуда», — подумал Якушев и, оглядевшись, увидел всю компанию Маркова — Баумгартена, Тальберга и каких-то незнакомых ему людей. «Суд», — мелькнула мысль. И действительно, Марков начал с того, что тут же назвал его интриганом и чуть не предателем.
Пришлось перейти в наступление:
— Это что — допрос? Тогда ответьте мне, как могло получиться, что приглашение на наш съезд попало к Гершельману после того, как съезд кончился? Я видел слезы на глазах наших людей, когда они узнали, что вашего представителя не будет! Нет, погодите… Как могло получиться, что я два дня добиваюсь вас, а дверь вашей канцелярии на Лютцовштрассе на замке? Я продлеваю командировку в Берлин, рискую головой, срываю с места наших молодых друзей, жду и… оказываюсь в пустоте, в одиночестве? Что прикажете делать? Если вам угодно — полковник фон Лампе поступил по-джентльменски. Он, по крайней мере, принял меня и выслушал… Хотя я возмущён позицией Климовича, знаете ли вы, куда гнёт этот авантюрист?
Марков хлопал глазами и вздыхал. Наконец сказал:
— Хорошо. Оставим это. Готовы ли вы к перевороту?
— А вы готовы! — воскликнул Якушев. — Имя? Назовите имя будущею хозяина земли русской?
Марков в растерянности молчал.
— Голубчик, — сказал он, — вы должны понять…
— А мы назвали это имя на нашем съезде: его императорское высочество Николай Николаевич! Буря восторга! Другого люди не знают и знать не хотят!
— Но единственная преграда — великий князь стар и бездетен. Неприемлем как претендент на престол с легитимной стороны. Существует закон о престолонаследии. Мы понимаем ваши чувства, но вы поступили неразумно…
— Поступили, как велит совесть!
— Наконец, Европа…
Якушев крепко выругался.
— Милейший! Не забывайте, у иностранцев деньги. Без займов мы не можем…
— Николай Евгеньевич! Не великие князья Кирилл и Дмитрий Павлович, а его императорское высочество Николай Николаевич! И вот вам наше последнее слово: если вы не поддержите нас — мы отойдём от вас, а на Европу нам…
— Ах, как вы выражаетесь, голубчик! Утро вечера мудрёнее. Завтра потолкуем наедине…
Якушев оглянулся. Даже Тальберг с Баумгартеном смотрели на него с одобрением. Партия была выиграна. Суд над «Трестом» не состоялся.
Утром в гостинице, где остановился Якушев, Марков попытался взять реванш:
— Почему вы не сказали о военачальниках, о воинских частях, на которые можно положиться?
Якушев:
— Об этом я могу говорить с глазу на глаз с его императорским высочеством. И с вами. А вы собрали целое новгородское вече. Подумайте: мы получили такие жестокие уроки!
В то утро было решено, что Якушев едет с Араповым в Париж через Франкфурт-на-Майне — французскую зону, с паспортом на имя Фёдорова. Марков вручил два письма приближённым Николая Николаевича — князю Оболенскому и графу Гендрикову.
Нужно ли добавить, что фон Лампе тоже снабдил его рекомендательными письмами к представителям штаба Врангеля в Париже — генералам Хольмсену и Миллеру.
14 августа 1923 года, с рекомендациями двух враждующих эмигрантских организаций, через Висбаден, в автомобиле Арапова, Якушев прибыл в Париж.
25
До революции Якушев приезжал в Париж, что называется, встряхнуться. Останавливался в отеле «Амбасадор». Ему правилась французская учтивость: его именовали де Якушев — это «де» означало дворянское происхождение; обращались к нему не иначе как «экселанс», то есть «превосходительство». Правда, за это приходилось давать щедрые чаевые.
В Париже у него была в то время миловидная приятельница, с которой он посещал «Табарэн» и ездил на две недели в Ниццу. До 1914 года русские считались дорогими гостями в Париже. Правда, были в то время и другие русские; они жили на левом берегу Сены, занимались политикой и причиняли беспокойство французской полиции. Таких русских Якушев старался не замечать. За ними следили чины русской охранки в штатском.
Теперь, за десять лет, все изменилось. Русские были не те, и французы забыли прежнюю учтивость. Утром, в скверной гостинице, Якушев развернул русскую газету. Его поразило обилие объявлений о русских ресторанах, знакомые названия: «Мало-Ярославец», «Мартьяныч», «Доминик», «Петроград», «Тройка», «Кавказский погребок» и почему-то «Душка» — «роскошный тенистый сад, волшебное освещение, цыгане, кухня под наблюдением Жоржа Голицына», «Водка поставщика двора Его Величества — „Пётр Смирнов и сыновья“.