сии, полагаем, что ни один патриот, если он действительно патриот, не может платить за освобождение от нынешнего режима частями нашей территории.
— Позвольте, позвольте! Да если мне завтра скажут, что надо отдать половину Сибири японцам или Крым с югом Малороссии румынам и Пилсудскому, чтоб вернуть нам все, все до последнего городового на Каменноостровском, — не задумаюсь! — кашляя, прохрипел старик, похожий на бульдога.
— Ну, вы Херсонской губернией не распоряжайтесь, — сказал другой, — у меня там пять тысяч десятин…
Якушев с изумлением смотрел на этих монстров.
— А ведь это мерзость, то, что вы говорите! — вдруг вспыхнул моряк.
— Что он сказал?
— Что? Как он смеет!
Тут поднялся длиннолицый и повернулся к моряку:
— Что вы изволили сказать?
— Сказал, что мерзко торговать родиной!
— Ах, так… Наша цель — реставрация империи во что бы то ни стало, а чистоплюи хотят, чтобы мы все делали с дозволения всяких парламентов, чтобы с реверансами… Нет, мы вас не послушаем, мы с самим чёртом договоримся, сударь вы мой!
— Кто это «мы»?
— А хоть бы я, лейб-гвардии Измайловского полка полковник Глебов. А вот кто вы такой? — не знаю.
— Лейтенант флота Забелин.
— Попались бы вы мне под Ямбургом, я бы вас вздёрнул рядом с красным генералом Николаевым! Иуда!
— Скотина!
Тут моряк кинулся на длиннолицего, но между ними оказался Путилов:
— Господа! Как не стыдно!.. При нашем госте… Полковник Глебов! Лейтенант Забелин! Я рекомендовал вас в организацию, зная вас ещё гардемарином. Неужели я ошибся?
Моряк стоял бледный, сжимая кулаки.
— Нет, это я ошибся. Вижу, что мне здесь не место… А вы оставайтесь с этим шутом гороховым!
— Предатель!
На пороге появилась баронесса:
— Господа! Ради бога… Что тут происходит? Там же люди, соседи… Могут услышать…
Действительно, музыка оборвалась.
Все притихли. Наступила зловещая тишина.
— Мы здесь собрались не в бирюльки играть, — вытирая со лба пот, наконец заговорил Путилов. — Выяснилось, что один из нас не заслуживает доверия. Это не только прискорбное обстоятельство, это крайне опасно.
Моряк, стоя спиной к Путилову, не поворачиваясь, сказал:
— Заслуживаю или нет, но я сам сожалею, что попал в компанию сумасшедших… или даже хуже…
— Молчать! — взревел длиннолицый.
— Тише!
— Это была моя ошибка, господа, — несколько успокоившись, сказал моряк. — Ухожу. Так как я сам виноват, что оказался здесь, среди вас, то даю слово молчать обо всем. — Он рванул дверь, которая вела на чёрную лестницу.
— Он нас всех погубит! — взвизгнул старик.
С треском захлопнулась дверь, и моряк исчез. Длиннолицый рванулся за ним.
— Не здесь! Только не здесь! — Путилов стал перед дверью.
— Не надо было выпускать! Таких надо на месте!
— Он же дал слово молчать. Слово офицера!
— «Слово»… Ну, знаете…
Якушев поднялся, и потому, что он начал тихо, и притом внушительно, все замолчали.
— Вижу, дорогие собратья, что нам сегодня не удастся поговорить серьёзно о нашем святом общем деле. То, что здесь произошло, будет уроком для всех нас. Прискорбный случай, надеюсь, он не повредит вашей организации, — вздыхая, сказал Якушев и подумал: «Этого славного морячка они, пожалуй, убьют».
45
Владимир Забелин, который так неожиданно возмутился тем, что происходило на тайном сборище у баронессы Мантейфель в Петрограде, до революции был лейтенантом флота, служил на линкоре «Андрей Первозванный». Это был один из тех кораблей, на котором офицеры имели среди матросов добрую славу.
После революции Забелин служил в штабе флота. Он показал себя преданным советской власти командиром в дни наступления Юденича. В начале Кронштадтского мятежа, когда под нажимом Зиновьева арестовывали без причины морских офицеров, Забелин был тоже арестован, но за него заступились комиссар и моряки-коммунисты. Он был освобождён, однако арест обидел Забелина.
После Кронштадтского мятежа на флоте начались перемены, поговаривали о том, что всех старых моряков демобилизуют, наберут комсомольцев. Ожидались увольнения и в штабе флота. Забелин грустил, ничего, кроме флотской службы, он не умел и ждал чистой отставки. Что делать и как жить в этих обстоятельствах?
Вот тогда-то он повстречался со своим дальним родственником, в прошлом капитаном второго ранга Мордвиновым, который за свою жестокость имел основания опасаться возмездия, но успел вовремя исчезнуть. Некоторое время Мордвинов скрывался в Петрозаводске, ожидая вступления в Петроград Юденича, обзавёлся фальшивыми документами, а во время нэпа устроился в Петрограде, в фирме, изготовлявшей зубной порошок, и ждал у моря погоды. Встретившись с Путиловым, он тотчас связался с контрреволюционной организацией «За честь и престол».
В ожидании увольнения Забелин искал работу и попал к Мордвинову как раз в то время, когда у него оказался Путилов. По слабости характера он слушал Путилова, поверил ему, что внутри страны зреют силы, способные вернуть прошлое, воссоздать могучую империю, и это невозможно осуществить без помощи Европы и Америки.
Так случилось, что Владимир Забелин оказался в числе заговорщиков. Но люди, вовлёкшие его в заговор, не знали, что Забелин мучился от сознания преступности своего поступка.
Был в числе его знакомых человек, которого он глубоко чтил всегда, как выдающегося знатока флотской службы, благородного и мудрого. Когда-то этот человек имел звание полного адмирала, занимал высокий пост на флоте, а после революции, несмотря на преклонный возраст, работал в Исторической комиссии флота. Старые моряки, матросы заботились о нем в трудные годы. Советское правительство ценило его заслуги и то, что он был патриотом в истинном смысле, желал добра новому строю.
Вот к этому человеку пришёл Забелин и рассказал откровенно все, что с ним произошло.
— Володя, если говорить прямо, без обиняков, вы оказались способным на измену. Вы пока ещё служите на флоте, никто вас не увольнял. Что у вас общего с этими ничтожными и злобными людьми? С людьми, которые ненавидят наш народ и готовы его закабалить, лишь бы вернуть своё прежнее положение… Такие люди на моих глазах привели нас к позорному поражению в русско-японской войне, к Цусиме, к бессмысленному кровопролитию в войне с Германией. Мы не покинули флот в самые трудные годы, мы служили не за страх, а за совесть Советскому государству. И вот теперь, когда это государство, советская власть восстанавливают разрушенное войной народное хозяйство, вы, военный моряк, оказались в стане его врагов.
Забелин сидел, опустив голову, и молча слушал. Слов не было, что он мог сказать старику адмиралу?!
Он ушёл, и больше всего потрясло его то, что адмирал как бы не заметил протянутую руку Забелина и простился с ним кивком.
На следующий день Забелин решил сказать Путилову, что порывает с организацией. Он не нашёл в себе силы рассказать обо всем, что с ним произошло, своему начальнику и комиссару штаба. Он решил, что достаточно будет порвать с контрреволюционерами и все на этом кончится. Но тут позвонил Путилов и дал ему поручение привести на сборище у баронессы Мантейфель приезжего из Москвы, важного гостя. Забелин решил, что он выполнит это поручение и, кстати, заявит в присутствии руководителей группы о том, что не желает с ними иметь ничего общего.
Вот почему он так странно держал себя при встрече с Якушевым и сказал все, что он думает, в его присутствии Путилову и другим. Забелин наивно думал, что на этом кончится все, он дал слово молчать, и его оставят в покое. Но Якушев хорошо понимал, что ожидает этого человека.
Вернувшись в Москву, он рассказал обо всем Артузову. За тем, что происходило в Ленинграде, теперь нужно было следить внимательно, хотя ликвидировать эту организацию было ещё рано.
— Интересно знать, как поведёт себя дальше Забелин, — сказал Артузов.
В Ленинград было дано распоряжение: оставить Забелина на флоте и по возможности охранять от покушений контрреволюционеров.
Забелин был направлен в командировку на Чёрное море. Кто мог знать, что эта командировка продлит ему жизнь всего лишь на три месяца.
46
«Племянники» бушевали.
— Мне осточертело сидеть в ларьке и быть вашим почтальоном! — так начала объяснение со Стауницем Мария Захарченко. — Эту работу может делать хотя бы Кузен или тот же Подушкин…
— Подушкин мне нужен на Болоте, а из Кузена прёт жандармский ротмистр за сто шагов.
Тогда Захарченко заговорила о поездке в Ленинград, где, по парижским сведениям, действует солидная организация.
— У меня есть явка к баронессе.
— Проверим, на месте ли баронесса. Прошло немало времени.
Проверить было поручено Зубову. Он посоветовался со Старовым. Решили отправить «племянницу» в Ленинград одну. Туда были даны соответствующие инструкции Антону Антоновичу. Когда Мария Владиславовна отправилась по адресу, присланному из Парижа, за ней была инсценирована слежка. Она все же решилась войти в квартиру баронессы Мантейфель, но баронесса скрылась, напуганная поведением Забелина на сборище в её квартире.
— Вот видите, — позднее говорил Стауниц Марии Владиславовне, — очевидно, за домом установлено наблюдение. Там могла быть даже засада.
Со своей стороны, Якушев предупредил Путилова, что выехавшая из Москвы дама, называющая себя эмиссаром Кутепова, вызывает подозрения. Путилов уклонился от встречи с ней. Таким образом, попытка Захарченко связаться с организацией «Честь и престол» оказалась неудачной. «Племянница» вернулась в Москву разочарованной.
Утешало её то, что наладилась через посольства переписка с Кутеповым. Он одобрял работу «племянников» и писал, что к «Тресту» проявляют интерес «в заморских кругах».
«Все финансовые переговоры ведёт Коковцов… После вашего письма ещё раз пошёл разговаривать с Гукасовым и К°, выслушал много хороших слов, но результатов не добился», — писал Кутепов 25 декабря 1924 года.