Свидетельство Мукалова, убеждённого монархиста, имело значение для эмигрантов.
Из Финляндии ждали Марию Захарченко, но приехал Радкевич.
Он тоном допроса потребовал объяснений у Стауница:
— Что произошло с Рейли?
Сверкая глазами, держал руку в кармане, похоже было, что готов применить оружие.
Стауниц был в смятении, просил Радкевича рассказать, какие сведения о гибели Рейли есть на финской стороне.
Радкевич остыл и рассказал, что в назначенный час он и капитан Рузенштрем подошли к границе, ждали и вдруг услышали крики и выстрелы. Кинулись к реке, думали, что проберётся кто-то раненый. Не допускали мысли, что это могло произойти с Рейли и его провожатыми. Решили, что перестрелка была с контрабандистами. До утра ждали Рейли на берегу реки Сестры. Напрасно. С русской стороны появились разъезды конных пограничников. Радкевич окончательно убедился в правильности версии катастрофы у деревни Ала-Кюль и был отправлен за границу через «окно» в районе Столбцов.
От варшавского представителя «Треста» Артамонова ещё 8 октября пришло письмо:
«Происшествие, по-видимому, все же случайность. „Тресту“ в целом опасность не угрожает. А это уже большое счастье, так же как и то, что Якушев не поехал провожать Рейли».
Доверие 2-го отдела польского генерального штаба к «Тресту» выразилось в том, что главным его деятелям — Якушеву, Потапову, Ланговому, Стауницу и Дорожинскому — опять были посланы маленькие браунинги с золотыми монограммами и часы каждому.
Тем временем ОГПУ готовило новую акцию «Треста» с целью укрепления его позиций в эмигрантских кругах за границей после поимки Рейли. Борьбу с монархистами, шпионами, террористами, направляемыми эмигрантскими организациями, ни в коем случае нельзя было ослаблять. Владимир Маяковский тогда писал:
Крепче
держись-ка!
Не съесть
врагу.
Солдаты
Дзержинского
Союз
берегут.
63
В конце 1925 года в сферу «Треста» был вовлечён известный деятель эмиграции Василий Витальевич Шульгин.
Первая встреча Шульгина с Якушевым произошла в 1923 году в Берлине, в присутствии Климовича. Встречу эту хорошо помнил Шульгин, помнил, как сенатор Чебышёв заподозрил в Якушеве замаскированного врага. Но предпочтительно было поверить такому специалисту политического сыска, как Климович — бывший директор департамента полиции: в то время он вполне доверял Якушеву.
Член Государственной думы Василий Витальевич Шульгин, помещик Волынской губернии, вместе с А.И.Гучковым присутствовал при отречении Николая Второго от престола. Шульгин был убеждённым монархистом, состоял при штабе Деникина в годы гражданской войны. Его присутствие при подписании царём отречения от престола ярые монархисты воспринимали как измену их идеалу, и отношение к Шульгину было почти враждебное. Конечно, не стремление укрепить своё положение в белой эмиграции двигало Шульгиным, когда он с помощью Якушева решился поехать в Советскую Россию, не поручение кого-либо узнать на месте, что за подпольная организация «Трест», о которой после провала Рейли вновь возникли тёмные слухи. Шульгиным руководило чисто человеческое чувство: он стремился в Россию, чтобы узнать, какая судьба постигла его сына, пропавшего без вести в Крыму в 1920 году. Ходили слухи, что сын Шульгина якобы взят в плен будённовцами.
Спустя сорок с лишним лет Шульгин говорил автору этой книги, что он поддался мистическим настроениям, которые владели им, и поверил одной «ясновидящей», убеждавшей, что его сын жив.
Ещё в 1921 году, когда Крым был уже советским, Шульгин совершил туда опасное путешествие с целью найти сына. Десять человек, среди которых был и Шульгин, отправились из Варны на шхуне и высадились близ Гурзуфа. Из этой экспедиции вернулись только пятеро, и среди них был Шульгин. Сына не нашёл, но в поисках не отчаялся. В 1924 году ему пришла в голову мысль связаться с Якушевым, как руководителем «Треста». Эту мысль подал Климович.
«Можете ли вы помочь мне разыскать сына?» — запросил Шульгин через Климовича, который вёл переписку с Якушевым.
Якушев ответил утвердительно.
Тогда Шульгин спросил о возможности приезда в Москву его самого. На это последовал такой ответ: «Гарантировать полную безопасность не могу, но приглашаю вас в Москву».
Шульгин полагал, что спустя почти пять лет отыскать сына здоровым и невредимым едва ли возможно. Если бы он был в живых, то, конечно, дал бы знать отцу о себе. Но та же «ясновидящая» убедила Шульгина в том, что сын находится в больнице для душевнобольных. Это было похоже на правду, потому что у сына была дурная наследственность со стороны матери. А в таком состоянии он не мог дать знать о себе.
Когда Якушев сообщил, что Шульгин намерен приехать в Россию, то в ОГПУ к этому отнеслись с интересом. После дела Рейли поездка Шульгина и его благополучное возвращение могли бы доказать силу «Треста» и укрепить его позиции в белой эмиграции. И Дзержинский поручил «Тресту» пригласить Шульгина, помочь в поисках его сына и вместе с тем дать возможность убедиться в существовании МОЦР, не мешать возвращению за границу.
Так решалась поездка Шульгина.
Через много лет, в летний день, под Москвой, Василий Витальевич Шульгин спокойно рассказывал об этом путешествии как участник событий и как литератор, искусно описывая действовавших в этих событиях лиц.
— Вы спрашиваете о внешности Якушева? Внешность его была такая, как и у большинства петербургских чиновников. Это был солидный человек, с солидными манерами. Ему было, когда я его знал, лет за пятьдесят. Он был бодр, рассказывал мне, как с котомкой за плечами много раз тайно переходил границу. А каковы были эти переходы, вы можете судить, если прочтёте в моей книге «Три столицы», как я переходил границу… Якушев носил золотое пенсне, что всегда придавало ему импозантность…
Василий Витальевич незаметно ушёл в прошлое… Он сам — в то время ещё крепкий и смелый человек — шёл пешком через границу в зимнюю стужу. Теперь изменился его внешний облик, серебряной стала борода, но глаза по-прежнему вспыхивали молодым огнём. Мысли Шульгина стали другими, и, как бы то ни было, эта перемена в нем началась зимой 1925/26 года, когда Шульгин увидел, что Россия не мертва, как он думал за границей. В 1926 году в стане оголтелых монархистов кутеповых и климовичей Шульгин имел мужество написать: «Когда я шёл туда, у меня не было родины. Сейчас она у меня есть». И он не отказался от этих слов даже после того, когда стало ясно, при каких условиях совершилась его поездка, когда «Трест» перестал существовать.
Это не означает, что на страницах книги Шульгина «Три столицы» не было злых нападок на советский строй.
«…Книга полна таких выпадов против советской власти… которые сейчас мне даже неприятны» — эти слава не только были сказаны, но и написаны Шульгиным в одной из его статей.
Как же происходила поездка Шульгина?
Прежде всего он отправился в город Ровно, тогда ещё находившийся в буржуазной Польше. Здесь он отрастил седую бороду. Его многие знали в лицо: в газетах иногда появлялись портреты членов Государственной думы. Но теперь он не выглядел прежним Шульгиным.
Ровно, уездный город Волынской губернии, некогда принадлежал со всеми угодьями князьям Любомирским. Шульгин знал этот город в то время, когда в нем высшей властью был полицейский исправник и когда здесь стояли два пехотных танка — Курский и Путивльский. Но и тогда князь Любомирский был главной персоной в Ровно. Старый родовой замок князей стоял на островке среди прудов, а новый «палац» — в глубине английского парка. Ровно был польским городом Волынского воеводства, но, как и раньше, он оставался островом, окружённым крестьянским морем. А крестьяне говорили на украинском языке.
В этом городе знали Шульгина, и он знал этот город. Шульгин изменил свою внешность и стал похожим, как он сам писал, «не то на факира, не то на раввина». И ещё писал в своей книге Шульгин: «В Ровно, естественно, надо думать, была сильная коммунистическая ячейка».
В этом он, конечно, не ошибался.
В Варшаве Шульгин встретился с представителем «Треста» Артамоновым (Липским). Тот его направил на пограничную станцию, а далее им уже занимались деятели «Треста».
В книге Шульгина интересно рассказывается о переходе границы, о револьверах «в обеих руках», утомительных перебежках по глубокому снегу, о метели — все было так, как написано. Но только переход был абсолютно безопасным — он осуществлялся через «окно» в районе Столбцов. Единственное, что было опасным, — это мороз и сильная метель. Из-за них Шульгину и его спутнику Ивану Ивановичу (на самом деле Михаилу Ивановичу Криницкому, сотруднику ОГПУ) пришлось возвратиться на польскую сторону. Люди, которые должны были их встретить с советской стороны, из-за метели к ним не добрались. Шульгину пришлось ночевать на хуторке в Польше. Сюда за ним пришли трое «контрабандистов». Старший «контрабандист» сказал Шульгину: «Я знаю, кто вы…» Далее автор «Трех столиц» приписывает «старшему» несколько положенных «контрабандисту» фраз, которых тот не думал произносить. Эти «детали» выдуманы были Шульгиным для отвода глаз, чтобы не бросить тень на «Трест».
Небольшое отступление.
Осенью 1963 года я навестил Александра Алексеевича Лангового, полковника Советской Армии в отставке. Он сказал:
— Если увидите Василия Витальевича Шульгина, передайте ему привет от «старшего контрабандиста». Это был я.
Смелый и испытанный в конспирации враг советской власти, убеждённый монархист Шульгин так и не догадался, что эти переодевания, револьверы на изготовке, советы «старшего контрабандиста», как вести себя в случае встречи с пограничниками, — все это было инсценировкой.
Итак, в ночь на 23 декабря 1925 года Шульгин был принят через «окно» в Столбцах и отправился в Киев с вручённым ему паспортом на имя Иосифа Карловича Шварца.
Спутником Шульгина был Антон Антонович (Сергей Владимирович Дорожинский). Шульгин описывает его так: