Перед отъездом Якушев отправил письмо Коковцову:
«Ваше сиятельство граф Владимир Николаевич! Перед отбытием на родину приношу Вашему высокопревосходительству глубочайшую признательность на Ваше согласие возглавить правительство будущей России…» И далее в том же духе.
14 декабря Якушев выехал во Франкфурт-на-Майне, оттуда в Москву.
Он чувствовал себя как после выигранного сражения.
Якушев не знал, что это была его последняя поездка в Париж, хотя в марте 1927 года предстояло «военное совещание» представителей «Треста» с Кутеповым.
75
Мария Захарченко вернулась в Москву из Ревеля и обрушилась на Радкевича. Он только вздыхал и жалко смотрел на неё. Стауниц понимал, что Радкевич запил из ревности, но влияние на него этой женщины было по-прежнему сильным, и он не смел ей противиться. Странно, что Стауниц тоже ощутил на себе её влияние, хотя сам был законченный циник и отлично знал цену «племяннице».
«Трест» снова переживал трудные дни. Кутепов продолжал посылать на советскую территорию своих людей с ведома и без ведома Якушева. В Москве появился террорист Кизяков, в Витебске — Шорин, «молодцы» Улагая и Кутепова проникали через границу «кустарями», их разыскивали, арестовывали, но «Трест» не отвечал за безопасность «кустарей».
Радкевич однажды не вернулся домой из той же мастерской, где он работал в целях конспирации.
Мария Захарченко в панике ворвалась к Стауницу:
— Гогу арестовали!
Стауниц встревожился. Якушев утверждал; что «племянникам» не угрожает никакая опасность. Почему же арестовали Радкевича?
— Оставайся у меня, — сказал Стауниц Захарченко. — Я выясню, что произошло с Гогой. Мы его выручим. Открывай двери только на условленный звонок. Кроме тебя, в квартире никого нет. Жена и дочь в Евпатории.
— Живой меня не возьмут, — сказала она, достала из сумки револьвер и положила на стол.
— Жди! Я постараюсь все узнать у Якушева.
— Плохо вы опекаете своих подопечных, — сказал Якушев. — Радкевич напился в шашлычной, наскандалил и попал в отделение милиции. Я через влиятельных друзей постарался его освободить. Воспользуйтесь этим случаем, напугайте его и его супругу и отправьте их куда-нибудь в безопасное место. Предлог есть — Радкевич может провалить столь серьёзную организацию, как «Трест». Милиция им заинтересовалась, а следовательно, заинтересуется и личностью Захарченко.
Стауниц отправился к себе на Маросейку. Как только он открыл дверь своим ключом и вошёл в переднюю, до него донёсся пронзительный голос «племянницы»:
— Напиться, как последняя скотина! Не смей прикасаться ко мне, грязное животное!
Он услышал звук пощёчины. Решил, что надо войти.
«Племянница» металась по комнате — волосы растрёпаны, кофточка расстёгнута. Гога сидел на диване, размазывал по лицу слезы.
— А, это ты, Эдуард? Ты все знаешь? Все?
— Знаю. Якушеву пришлось вмешаться. «Товарищи» из милиции проявили неуместное рвение. Ведь ты же дал слово, Гога?
— Подлец! И это офицер гвардии! Преображенец!
— Машенька, Мария… Эдуард, скажи ей… Ну так вышло. Работаешь в этой мастерской, продрог, устал, проголодался. Решил зайти в шашлычную, выпил, захмелел… Подвернулся какой-то…
— Врёшь! К девке привязался! Он думает, я ревную! Мне плевать, но рисковать делом, ради которого мы здесь! За это убить мало! Уйди с глаз моих! Уберите его к черту!
— Иди, — сказал Стауниц, открывая дверь. — Посиди на кухне. Мы обсудим, как теперь быть.
Радкевич ушёл на кухню, пугливо оглядываясь на Захарченко.
— Ну, успокойся. Надо серьёзно обсудить ситуацию. В милиции составлен акт, у него не хватило ума дать липовый адрес.
— Идиот!
— Надо отправить его из Москвы. И тебе тоже надо уезжать. Куда? Мы потом решим. Хорошо, что мы вовремя хватились.
— И все из-за этого скота! Нет людей, нет людей… Вот только ты, ты, Эдуард!
— Этого дурака отправим вечером в Минск.
Стауниц вышел на кухню и увидел Радкевича. Тот сидел на табуретке, шмыгая носом.
— Отправим тебя за кордон. Возись тут с тобой… Эх, ты!
И он повернулся спиной к совсем приунывшему Гоге Радкевичу.
76
Алексей Зубов и Кузен были отправлены в командировку на юг. Им предстояло собрать сведения о монархических группах в Крыму и на Северном Кавказе и представить «Тресту» доклад о готовности этих групп на случай активных действий.
Зубов перед отъездом получил инструкцию от Старова: монархические группы на Северном Кавказе следовало подчинить Политическому совету МОЦР.
— Ты едешь в компанию старого, матёрого и неглупого жандармского ротмистра. Этим сказано все. Поездка нелёгкая. Будь внимателен, не оставляй его без наблюдения. Особенно следи за тем, чтобы узнать его и Стауница секретные связи. У меня впечатление, что они стали меньше доверять Якушеву после ареста Рейли и ликвидации ленинградских групп.
Зубов сам понимал трудность этого задания. Трудность состояла в том, что он должен действовать сам по себе, без связи с товарищами из ОГПУ на местах. И если бы провалился Кузен, то есть ротмистр Баскаков, то арестовали бы и Зубова. Он на время был бы выведен из операции «Трест». Зубов условился с Якушевым, что в случае особой необходимости тот будет телеграфировать Зубову до востребования в Новороссийск.
Накануне отъезда Зубов провёл весь день с Леной. Она узнала, что он уезжает, видела, что ему не по себе.
— О чем ты думаешь, Алёша?
— Когда мы с тобой расписались в загсе? Впору нам уже съехаться и жить вместе, а то твоя мамаша не признает наш брак.
— Мамаша что… С папой плохо. Неужели…
Она не договорила.
— Что говорят врачи?
— Говорят, стар… Сердце. Все может случиться. А если тебя назначат в какой-нибудь гарнизон, нам придётся уехать из Москвы. Как я его оставлю? Я ведь за ним хожу. Оттого и не переезжаю к тебе, Алёша.
— А может быть, меня оставят при штабе.
— Ты какой-то задумчивый сегодня. Командировка? — спросила она и понимающе посмотрела на него.
Она догадывалась, на какой он работе, но, конечно, всего не знала. Он улыбнулся:
— Еду на юг, привезу тебе фруктов.
На следующий день Зубов уехал. Места в вагоне были в разных купе: в целях «конспирации». Поздно вечером, когда все спали, они курили на площадке и беседовали. Баскаков любил вспоминать прошлое:
— Мы знали все. Я считался спецом по эсерам.
— А Подушкин не очень хвалит офицеров жандармской службы.
— Дурак Подушкин, чернильная душа.
— А правда, что вы сами «ставили» подпольные типографии, потом раскрывали их и получали за это награды?
— Были такие случаи. Это прекратил Джунковский. Он вообще нам мешал. Вы «Рассказ о семи повешенных» Леонида Андреева читали? Это в общем правильно написано. Только там не все сказано.
— А что «не все»?
— Это чистая провокация была. Покушение на Щегловитова, министра юстиции, в девятьсот восьмом. И заодно на Николая Николаевича — великого князя. Ставили эсеры — северный летучий боевой отряд. Там в отряде действовал Левский-Синегуб, наш агент. Поймали всех с бомбами у квартиры Щегловитова на углу Мойки и Невского.
— Ну и что?
— Повесили. Не Левского, конечно, а тех… семерых. А Щегловитова даже в Петербурге в то время не было.
— Так. Тоже наградили? Ваших?
— Не меня. Я в то время в Москве служил, в охранном отделении, с Климовичем работал. Занимался нашим агентом «Михеевым»: это была женщина, некая Зинаида Жученко. Ставила покушение на Рейнбота. Повесили одну девицу, а Зинаиде — наградные двести рублей.
Зубов курил и думал: «Вот я бы тебя, гада, охотно под колёса сунул, да нельзя…»
Он зевнул:
— Я думаю, пора спать.
В Симферополе они пробыли двое суток. Баскаков опоздал на свидание, Зубов его ждал в ресторане, на вокзале.
Кузен пришёл красный, в поту и, тяжело дыша, опустился на стул.
— Что случилось? — спросил Зубов.
— Дурацкая история. Я разыскивал одного человека.
— Какого?
— Был под моим началом в охранном отделении, агентом. В общем — мелочь. Освещал почтово-телеграфных служащих. Кличка «Анюта». Я имел сведения, что он в Крыму, здесь. У него мастерская по починке велосипедов, примусов.
— На кой черт он вам понадобился?
— В нашем деле такой тип пригодится. Зашёл к нему, он не узнал, я подождал. Когда остались одни, сказал: «Анюта, узнаешь?..»
— Ну и что ж?..
— Он в меня молотком пустил… Я удрал.
Зубов молча глядел на Баскакова.
— Зачем полез? Был же уговор: все обсуждать вместе. А вы мне ни слова, и что получилось? Идите на автостанцию, берите машину и немедленно уезжайте в Ялту. Я поеду через Севастополь. Встретимся в Ялте вечером, в городском саду. Нельзя вам оставаться здесь ни часу. Эта «Анюта» если не убьёт вас, то выдаст, чтоб спасти свою шкуру.
— Так сразу и ехать?
— Немедленно.
Баскаков вздохнул и выскользнул из ресторана.
Они встретились в Ялте и на следующий день уехали на пароходе в Новороссийск.
«Анюту» арестовали через месяц. Он оказался видным агентом-провокатором, повинным в гибели многих людей, и дал важные показания о монархической группе в Крыму.
Военное совещание, на котором Кутепов должен был встретиться с представителями «Треста», намечалось на конец марта 1927 года.
Для придания веса этому совещанию предполагалось, что в нем будут участвовать Потапов и представитель Военно-Морского Флота. Накануне совещания Менжинский пригласил к себе Николая Михайловича. Он знал Потапова ещё раньше, по первым годам революции.
Конечно, и Потапов хорошо знал Вячеслава Рудольфовича. Этот человек всегда удивлял Николая Михайловича разнообразием своих способностей. Особенно восхищали лингвистические знания Менжинского. Потапов в те годы руководил кафедрой иностранных языков в Военной академии РККА и мог по достоинству оценить эту сторону дарования Вячеслава Рудольфовича. Удивительно для Потапова было и то, что Менжинский, несмотря на болезнь и серьёзнейшую работу, отличался тонким чувством юмора и был почитателем произведений Марка Твена, Джерома К.Джерома и О.Генри.