Хави ведет машину так, словно дорога находится в зоне боевых действий – быстро и агрессивно, без малейшей осторожности. Я рада тому, что он сел за руль, ибо не уверена, что нахожусь сейчас в той форме, чтобы управлять машиной. Я держусь, потому что «Джип» подскакивает на кочках, которые Хави проезжает, не сбавляя скорости. Эти толчки, сотрясающие мое тело, – ничто по сравнению с неизбывным ужасом, терзающим душу; я вижу перед собой лишь лицо Коннора. Картина того, как он, мертвый и окровавленный, лежит в своей постели, преследует меня, несмотря на то, что я знаю, что его там нет. Ланни проверила весь дом, и его там не было. Но где он?
Этот вопрос крутится у меня в голове, когда Хави резко тормозит на подъездной дорожке у моего дома. Теперь я спокойна и собранна, как в тире, когда передо мной в отдалении маячит мишень. Вылезаю из «Джипа», направляюсь к двери, отпираю ее и отключаю сирену. В тот же миг Ланни кидается ко мне.
Я обнимаю дочь, вдыхая запах земляничного шампуня и глицеринового мыла, и думаю о том, как многое я готова сделать, чтобы защитить ее от всего и всех, кто хочет причинить ей вред.
Хави входит следом за мной, и Ланни, ахнув, высвобождается и делает шаг назад, принимая защитную стойку. Я не виню ее. Она не знает его. Он – просто чужак, возникший у нас на пороге.
– Ланни, это Хавьер Эспарца, – говорю я ей. – Хави – инструктор, у которого я обучалась в тире. Он друг.
Услышав это, моя дочь слегка приподнимает брови, накрашенные черным. Это мимолетное удивление вызвано тем, что Ланни знает: я не так-то легко доверяю людям. Однако ей некогда тратить время на расспросы.
– Я проверила весь дом, – говорит она. – Его здесь нет, мам. И не похоже, чтобы он вообще возвращался.
– Хорошо, давай немного выдохнем, – отзываюсь я, хотя мне хочется кричать.
Иду в кухню, где к стене пришпилен список телефонных номеров – телефоны учителей моего сына, домашние и сотовые телефоны родителей его друзей. Наш короткий список. Я начинаю набирать эти номера по очереди, начиная с друзей. Моя тревога растет с каждым звонком, с каждым отрицательным ответом. Завершив последний звонок и отложив телефон, я чувствую себя опустошенной. Потерянной.
Я смотрю на Ланни, глаза у нее огромные и темные.
– Мама, – говорит она. – Это отец? Это он…
– Нет, – отвечаю я – мгновенно, не думая. Краем глаза вижу, что Хавьер замечает это реакцию. Он уже считает, что я убегаю от кого-то, и сейчас получает подтверждение своим предположениям. Но Мэл в тюрьме. Он никогда не выйдет оттуда, разве что в сосновом гробу. Меня куда больше беспокоят другие люди.
Злые люди. Интернет-«тролли», не говоря уже о пылающих праведным гневом родственниках и друзьях тех девушек, которых Мэл пытал и убивал… но как они нашли нас? И все же перед моим внутренним взором вспыхивают кадры, увиденные несколько дней назад: лица моих детей, приделанные в «Фотошопе» к окровавленным, мертвым телам… к страдающим, подвергаемым насилию телам.
«Если они поймали его, – думаю я, – они уже сообщили бы мне, чтобы помучить меня». Это единственная мысль, которая удерживает меня в здравом рассудке.
– Ты должна была проводить его до классного кабинета после того, как вы вышли из автобуса, Ланни, – напоминаю я. Дочь вздрагивает и отводит взгляд. – Ланни?
– Мне… мне нужно было кое-что сделать, – отвечает она, защищаясь. – А он убежал вперед. Это не так уж важно… – Умолкает, потому что понимает: это важно. – Прости. Мне следовало проводить его. Я слезла с автобуса вместе с ним, но он вел себя как последняя задница, и я прикрикнула на него, чтобы он шел в класс, а сама пошла в продуктовый магазин через дорогу. Я знаю, что не должна была этого делать.
Выйдя из автобуса, Коннор должен был пройти через поросший травой треугольник между корпусами школы до среднего здания. У него было куда больше шансов наткнуться на школьных хулиганов, чем на похитителей, хотя на тот момент там должно было находиться полным-полно родителей, которые сами отвозят детей в школу и высаживают их возле поста охраны. Не знаю. Не знаю, что он сделал, что случилось с ним, едва Ланни отвернулась.
– Мама, а может быть… – Она облизывает губы. – Может быть, он просто пошел куда-нибудь один?
Я бросаю на нее долгий взгляд.
– О чем ты говоришь?
– Я… – Она смотрит в сторону с таким неловким видом, что мне хочется встряхнуть ее, чтобы выбить из нее правду. Но я останавливаю себя – едва-едва. – Иногда он куда-нибудь уходит сам по себе. Ему нравится быть в одиночестве. Ну, понимаешь… Может быть… может быть, он просто ушел.
– Гвен, – вмешивается Хави, – это серьезное дело. Нужно позвонить в полицию.
Он прав, конечно же, он прав, но мы один раз уже привлекли внимание полиции. Если мой сын, именно мой сын, ускользнул куда-то, чтобы побыть в одиночестве… это пугает меня, хотя я никому не могу объяснить, почему. Его отец тоже любил проводить время в одиночестве.
– Ланни, мне нужно, чтобы сейчас ты как следует подумала, – говорю я. – Есть ли какое-то особенное место, куда он уходит от всех? Вообще какое-нибудь место – в Нортоне или где-то поблизости отсюда?
Она мотает головой, явно испуганная, явно чувствуя свою вину за то, что ушла, бросив его сегодня утром. За то, что пренебрегла своим долгом старшей сестры.
– Не знаю, мам. Когда он тут, он любит уходить куда-то в лес. Это все, что я знаю.
Этого недостаточно.
Хави тихим голосом предлагает:
– Если хотите, я могу поездить по окрестностям и посмотреть… может, увижу что-нибудь.
– Да, – отвечаю я. – Пожалуйста. Пожалуйста, сделайте это. – С трудом сглатываю. – А я позвоню в полицию.
Меньше всего на свете мне хочется делать именно это. Это опасный шаг, такой же опасный, как допустить, чтобы Ланни стала потенциальным свидетелем избавления от трупа: нам нужно оставаться в тени и не выходить на яркий свет. Но каждая потраченная напрасно секунда может оказаться роковой, если Коннор пострадал или, боже упаси, похищен.
Хави направляется к выходу. Я беру телефон.
И мы оба останавливаемся, когда раздается стук в дверь.
Хави оглядывается на меня через плечо и, когда я киваю, распахивает дверь. Сигнализация звякает, но выть не начинает – в панике я забыла включить ее.
На пороге стоит мой сын, под его разбитым носом размазана кровь; его сопровождает мужчина, которого я смутно узнаю́.
– Коннор! – Я бросаюсь вперед, мимо Хави, и сгребаю сына в объятия. Он издает булькающий возглас протеста, и кровь из его носа размазывается по моей рубашке, но мне все равно. Я отпускаю его и встаю на одно колено, чтобы приглядеться внимательнее. – Что случилось?
– Полагаю, подрался, – говорит мужчина, который привел мне моего сына. Он среднего роста, среднего веса, волосы темного песочно-желтого цвета коротко стрижены, но не так коротко, как у Хави. У него открытое, привлекательное лицо, и он спокойно, пристально смотрит на нас двоих. – Здравствуйте. Я Сэм Кейд, живу тут, выше по холму.
Я наконец-то вспоминаю, что дважды видела его при разных обстоятельствах: один раз – когда он в тире выступил против Карла Геттса, и второй – когда он с наушниками в ушах прошел по дороге мимо нашего дома и молча помахал нам рукой.
Кейд протягивает руку, но я ее не принимаю. Подталкиваю сына в дом, где Ланни хватает его за руку и тащит посмотреть, что с его носом – из него все еще капает темная кровь. Хави стоит молча, сложив руки на груди, но его безмолвное присутствие сейчас невероятно успокаивает меня.
– Что вы сделали с моим сыном? – Эти слова я произношу резко и требовательно. Я вижу, как дергается кадык Кейда, когда он сглатывает, однако мужчина не отступает ни на шаг.
– Я нашел его, когда он сидел на причале. И отвел его домой. Вот и всё.
Я свирепо смотрю на него, потому что не уверена, могу ли я ему доверять. По-прежнему не уверена.
Он привел Коннора домой, и тот, похоже, не боялся его. Ничуть.
– Я помню вас по тиру. Все верно? – Голос мой все еще звучит резко.
– Верно, – отвечает Кейд. От моего тона его щеки слегка краснеют, однако он старается не оправдываться. – Я снял дом наверху холма, к востоку отсюда. Примерно на полгода.
– И откуда вы знаете моего сына?
– Я ведь сказал вам – я его не знаю. Я нашел его сидящим на причале. У него текла из носа кровь, поэтому я умыл его и отвел домой. Конец истории. Надеюсь, он в порядке. – Кейд говорит это небрежно, но тон его делается тверже. Он хочет закончить с этим поскорее.
– Как именно он пострадал?
Кейд вздыхает и смотрит в небо, словно моля ниспослать ему терпения.
– Послушайте, я просто пытался быть вежливым. Но я точно так же могу предположить, что этого ребенка ударили вы сами, так?
Я отшатываюсь, ошеломленная.
– Нет! Конечно, нет! – Но он, несомненно, прав. Если б я нашла ребенка, сидящего в одиночестве и утирающего кровь под носом, то задумалась бы о том, не избивают ли его дома. Я подошла к ситуации неправильно и чересчур агрессивно. – Извините. Мне следовало поблагодарить вас, мистер Кейд, а не устраивать допрос с пристрастием… Заходите, пожалуйста, я сделаю вам чая со льдом. – Здесь, на Юге, чай со льдом – признак гостеприимства. Кодовый знак, дающий понять, что ты рад гостю и всячески перед ним извиняешься. – Коннор ничего не говорил вам о том, что с ним случилось? Вообще ничего?
– Он сказал только, что это сделали какие-то ребята в школе, – сообщает Кейд. Он не входит следом за мной, а продолжает стоять на крыльце, глядя сквозь дверь. Быть может, безмолвное присутствие Хави настораживает его, не знаю. Я наливаю стакан холодного чая и отношу к двери. Кейд берет его, хотя и держит так, словно не совсем уверен, что в этом стакане. Потом делает осторожный глоток. Я сразу же понимаю, что этот человек не привык к южным традициям, потому что сладкий вкус напитка удивляет его. Однако он удерживается от гримасы. – Извините, я даже не спросил ваше имя…