Я вешаю трубку прямо посреди его спокойного, зловеще ровного монолога, встаю и смотрю на него сквозь грязный пластик. Другие люди прижимались к этой перегородке. Я вижу следы потных ладоней и размазанные отпечатки губной помады.
Я плюю.
Слюна ударяется о плексиглас и стекает вниз. От этого кажется, что Мэл плачет, вот только с его лица не сходит тошнотворная улыбка. Меня охватывает неодолимое отвращение ко всему этому: к запаху пота и моющего средства, которым пропиталось это место. К свежей крови, капающей с подбородка Мэла. К тому, как его голос по-прежнему проползает в мое сознание, заставляя дрожать от страха и омерзения и сомневаться в себе – потому что когда-то я верила этой твари.
Он продолжает что-то говорить в переговорник, но я больше не снимаю трубку. Я кладу обе руки на конторку и смотрю в глаза монстру. Человеку, с которым я состояла в браке. Отцу моих детей. Убийце более чем дюжины девушек, чьи тела, погруженные в воду, медленно-медленно разлагались там. Одну из них так и не смогли опознать. От нее не осталось даже памяти.
Я ненавижу его с такой силой, что мне кажется, будто я умираю. Я ненавижу и себя тоже.
– Я тебя убью, – говорю я, артикулируя это так отчетливо, что знаю: он разберет это даже через звуконепроницаемый пластик. – Ты поганый гребаный монстр.
Я отлично понимаю, что мои слова записывает камера, установленная высоко над головой в защитном шаре. Мне плевать. Если я когда-нибудь окажусь по другую сторону перегородки, может быть, это будет просто цена, которую я должна заплатить, чтобы защитить своих детей. Я прекрасно могу жить с этим.
Он смеется. Его губы расходятся, и я вижу темный провал его рта. Я вспоминаю, что он кусал своих жертв, выгрызая у них куски плоти. Мне кажется, что тогда его глаза были такими же, как сейчас, когда он смотрит на меня, пытаясь разлепить опухшие от кровоподтеков веки. Это абсолютно нечеловеческий взгляд.
– Беги. – Я вижу, как он произносит это, артикулируя так, чтобы я могла прочесть по губам. – Убегай.
Но вместо этого я иду прочь. Медленно. Спокойно.
Потому что – да пошел он на…
На обратном пути в аэропорт меня так сильно трясет от запоздалой реакции, что мне приходится остановиться и купить бутылку сладкого напитка, чтобы успокоить нервы. Я пью его в машине, стоящей на парковке, а потом решаю сделать крюк. На мне большие темные очки, белокурый парик и шляпа с мягкими полями. Время идет к закату, когда я паркуюсь в четырех кварталах от того места, где когда-то был наш дом, и иду пешком.
Это славный маленький парк. Густая зеленая трава, за которой тщательно ухаживают, яркие цветы высажены вокруг беломраморного куба, наверху которого водружен фонтан. Я читаю надпись на плите: там ничего не сказано о том, что здесь произошло убийство, только перечисляются имена жертв Мэла и даты, а в конце выгравирована надпись «Да пребудет мир в этом месте».
Соблазнительно близко от плиты установлена скамья. В десяти футах дальше, на бетонной площадке – столик с ажурными чугунными ножками и два стула; кажется, когда-то здесь была наша гостиная.
Я не присаживаюсь. Я не имею права отдыхать в этом месте. Просто смотрю, на миг склоняю голову и иду прочь. Если кто-то наблюдает за мной, я не хочу, чтобы он узнал меня или подошел ко мне. Пусть я буду просто абстрактной женщиной, прогуливающейся на закате погожего дня.
У меня действительно есть ощущение, что за мной наблюдают, но я думаю, что это просто бремя вины давит мне на плечи. Наверняка призраки все еще обитают здесь, злые и голодные. Я не могу винить их за это. Я могу винить только себя.
Идя к машине, постепенно ускоряю шаг и отъезжаю от стоянки слишком быстро, как будто кто-то гонится за мной. Только проехав несколько миль, снова ощущаю себя в безопасности и сдираю с себя удушливую, потную тяжесть парика и шляпы. Очки я оставляю – закат слишком яркий.
Снова останавливаю машину и достаю планшет. Прием не очень хороший, и мне приходится подождать, пока загрузится изображение с камер; но вот он, мой дом – вид с парадного входа, вид с черного хода, общий вид, обстановка внутри. Камера, установленная за домом, показывает мне, как Сэм Кейд прибивает доски на недостроенной веранде.
Я звоню Сэму, и он сообщает мне, что у них там все хорошо. Судя по всему, день прошел нормально, спокойно, без каких-либо событий.
Нормально… для меня это звучит как рай, недостижимый и запретный. Я слишком хорошо сознаю, как много власти Мэл по-прежнему имеет над нами. Я не знаю, как он нашел нас, и, вероятно, никогда не узнаю. У него есть некий источник, это достаточно ясно. Тот, кто снабжает его информацией, может даже не понимать, какой вред причиняет этим. Мэл – великолепный лжец. Он всегда был мастером манипуляций. Он как опасный вирус, разъедающий мир. Если б я могла использовать какое-нибудь средство, чтобы убить этого сукиного сына… Но если я попрошу Авессалома устроить Мэлу нечто более летальное, то это будет стоить дороже, чем я могу заплатить. Я это знаю. И когда речь идет о заказном убийстве, даже убийстве человека, приговоренного к смерти… что-то во мне противится этому. Быть может, я просто боюсь, что меня схватят и мои дети останутся в этом мире одни. Беспомощные и беззащитные.
Остальную часть пути я проделываю крайне осторожно, внимательно высматривая, не следит ли кто за мной. Мне отчаянно хочется побыстрее вернуться домой. Каждая минута моего отсутствия – это минута, когда я не могу защитить моих детей, быть их щитом. Я сдаю прокатную машину при помощи ускоренной процедуры. Досмотр в аэропорту занимает, кажется, вечность, и мне хочется кричать на идиотов, которые не знают, что надо снимать обувь, доставать ноутбуки из сумок, а смартфоны – из карманов.
Но это неважно, поскольку, пройдя досмотр, я обнаруживаю, что нужный мне рейс на Ноксвилл отменен. Мне приходится два часа ждать следующего рейса, и я ловлю себя на том, что подсчитываю расстояние. Меня терзает безумное желание проделать этот путь на машине, чтобы не сидеть и не ждать, но это, конечно же, заняло бы еще больше времени.
Мне приходится ждать. Я сижу в углу, рядом с розеткой, заряжая свой планшет, и смотрю на кадры из дома. Солнце постепенно садится, и камера переключается на зернистое черно-белое ночное изображение. Я перехожу к внутренней камере и вижу, что Сэм сидит на диване со стаканом в руке и смотрит телевизор. Ланни с чем-то возится на кухне. Коннора я не вижу, но он, вероятно, у себя в комнате.
Я продолжаю обозревать дом снаружи. На случай… чего-нибудь. Я продолжаю делать это даже во время посадки в самолет и неохотно прерываюсь, когда стюардесса просит нас отключить интернет-устройства. Я пытаюсь не думать о том, что может произойти за то время, пока я нахожусь в воздухе. Это не очень долгий полет, но достаточно долгий, чтобы я извелась от тревоги. Я достаю планшет, едва на табло загорается разрешающий знак, подключаю его к недешевому вай-фаю самолета и проверяю снова.
Все мирно. Зловеще спокойно. Я думаю о кровавой улыбке Мэла и понимаю, что трясусь, словно от холода. Впрочем, может быть, и так. Выключаю обдув над головой, прошу плед и смотрю, как на экране планшета медленно, рывками, сменяются кадры с камер – и так до тех пор, пока самолет не начинает снижение.
Рулежка самолета через аэродром и высадка пассажиров тянутся бесконечно. Я смотрю на кадры с камер все то время, пока мы медленно, шаркая ногами, продвигаемся к выходу. Едва оказавшись снаружи, прячу планшет и бегу по переходу, обгоняя других пассажиров, а потом мчусь через терминал к выходу. Снова чувствую затылком горячее дыхание. Мне кажется, что прямо у меня за спиной клацают зубы.
Потом я выбегаю наружу, в душную темноту, и отчаянно ищу, где припарковала свой «Джип». Найдя его, снова проверяю камеры, потом кладу включенный планшет на пассажирское сиденье и со всей возможной скоростью мчусь от аэропорта до Стиллхауз-Лейк. Звоню Сэму и извещаю его, что я уже в пути.
Когда обстановка на дороге позволяет, я кидаю взгляд на экран планшета и стараюсь уверить себя, что с моими детьми все в порядке, никто до них не добрался… И всю дорогу вспоминаю ту зловещую, призрачную улыбку на разбитом лице Мэла.
Эта улыбка говорит мне, что для него еще ничего не закончилось.
Что для нас еще ничего не закончилось.
6
К тому времени, как я сворачиваю на дорогу к Стиллхауз-Лейк, становится уже совсем темно. Я еду слишком быстро, на скорости проскакивая неосвещенные повороты и надеясь, что никому в этот час не придет в голову прогуляться по дороге или проехаться с выключенными фарами.
Но мне, к счастью, никто не попадается. Все тихо, и я торможу на подъездной дорожке с чувством неимоверного облегчения. Это парадоксально, потому что этот дом, это убежище больше не является безопасным. Это иллюзия. И всегда было иллюзией.
Сэм Кейд сидит на крыльце и пьет пиво. Я выключаю фары «Джипа» и тянусь, чтобы отключить планшет, но обнаруживаю, что батарея полностью разрядилась. Сую планшет в сумку и делаю пару глубоких вдохов, чтобы собраться с силами. Почему-то я не ожидала, что по прибытии найду все в полном порядке.
Пусть даже всей душой надеялась на это.
Я выхожу из машины и поднимаюсь на крыльцо, усаживаясь рядом с Сэмом. Он молча протягивает мне бутылку холодного «Сэмюэл Адамс», я откручиваю пробку и с благодарностью отхлебываю напиток. У него замечательный вкус – вкус возвращения домой.
– Это была чертовски короткая поездка, – говорит Сэм. – Всё в порядке?
Я гадаю, что в моем виде или поведении заставило его спросить об этом.
– Кажется, да. Просто было одно дело, которое мне нужно было уладить. Теперь с этим закончено.
Нет. Ничего не закончено. Я думала, что до Мэла дошло мое послание, но он даже не обеспокоился. Он не боится меня.
Это значит, что мне нужно бояться его. Снова.
– Хорошо. Мы соорудили каркас веранды. Осталось несколько дней, чтобы обить его досками и сдела