– Если ты вернешься, – почти шепотом отзывается Ланни. Я притворяюсь, будто не слышу этого, потому что если я сейчас посмотрю на нее, то не выдержу и меня придется силой отрывать от детей.
Но я все же нахожу в себе силы, чтобы самостоятельно выйти из дома, спуститься с крыльца и подойти к машине, возле которой стоит Престер. Оглянувшись, вижу, как Хавьер заходит обратно в дом и запирает дверь.
– С ними все будет в порядке, – говорит мне Престер. Он усаживает меня на заднее сиденье и ныряет внутрь следом за мной. Я думаю, что это примерно то же самое, как ехать в одном такси, только вот дверцы не открываются изнутри. По крайней мере эта поездка бесплатная. Грэм сидит спереди, за рулем.
Престер не говорит ни слова, и я не чувствую никаких эмоций, исходящих от него. Это все равно что сидеть рядом с глыбой нагретого солнцем гранита, от которой слабо пахнет «Олд Спайсом» и жидкостью для сухого мытья рук. Я не знаю, какой запах он чувствует от меня. Вероятно, запах страха. Сладковатый запах вины. Я знаю, как мыслят копы; они не приехали бы за мной, если б я не была – как это говорится на их языке – под подозрением. То есть подозреваемой, на которую они еще не собрали достаточно улик, чтобы обвинить в чем-нибудь. Я беспокоюсь за Ланни: на нее легла такая большая ответственность в таком юном возрасте… Тут я ловлю себя на том, что думаю так, как будто я действительно в чем-то виновна.
Но на мне нет вины. Не я убила девушку, найденную в озере. Я виновна лишь в том, что когда-то вышла замуж не за того человека и не замечала, что он – дьявол, носящий облик человека.
Я медленно вдыхаю, выдыхаю и говорю:
– Что бы я, по вашему мнению, ни совершила, вы ошибаетесь.
– А я и не говорил, что вы что-то совершили, – отвечает Престер. – Как говорят в классических детективах, вы просто помогаете нам в расследовании. – Он говорит это с поддельным британским акцентом, таким же неумелым, как и узел на его галстуке.
– Я под подозрением, иначе вы не получили бы ордер, – прямолинейно возражаю ему я.
Вместо ответа Престер разворачивает бумагу. Это официальный бланк с гербом города в верхней части, слово «Ордер» напечатано жирным шрифтом, но там, где должны идти подробности, красуются лишь бессмысленные слова, которыми графические дизайнеры обычно заполняют пустые места. Болванка текста – lorem ipsum [15]. Я сама так часто использовала этот заполнитель, что сейчас не могу удержаться от смешка.
– Мы никоим образом не могли получить на вас ордер, мисс Проктор, с имеющейся у нас сейчас информацией. Сразу говорю вам это.
– Отличный трюк. И часто он срабатывает?
– Практически всегда. Местным дуракам хватает одного взгляда, чтобы решить, что это Официальная Государственная Латынь или что-то в этом роде.
На этот раз я смеюсь уже по-настоящему, представив сердитого пьяного водителя, который пытается разобрать, что означают эти слова. Официальная Государственная Латынь…
– Так что такого срочного случилось, если вам потребовалось идти на такие меры, чтобы затребовать меня в участок посреди ночи?
Почти неразличимая улыбка Престера исчезает полностью, лицо его снова становится непроницаемым.
– Ваше имя-фамилия. Вы живете в целой крепости, возведенной из лжи, и я скажу вам, что мне это не очень нравится. Сегодня поступил анонимный звонок относительно вашего настоящего имени и ваших возможных планов скрыться из города, поэтому я решил действовать быстро.
Я слегка холодею, однако на самом деле ничуть не удивлена. Это логичный ход со стороны моего бывшего мужа, чтобы сделать мою жизнь еще более трудной и жалкой. Любые мелкие, поганые уловки, лишь бы повредить мне. Теперь я заперта здесь, в Нортоне, и не могу начать цикл заново. Вместо ответа я просто качаю головой.
– Вы ведь понимаете, как странно это выглядит, верно? – продолжает Престер.
Я по-прежнему не отвечаю. Я ничего не могу сказать, чтобы улучшить свое положение. Я просто молча жду, чем все закончится. Полицейская машина выворачивает на основную дорогу, ведущую к Нортону, и прибавляет скорость.
Когда Престер раскладывает передо мной фотографии, я даже не вздрагиваю. С чего бы? Я уже не меньше ста раз видела жуткие результаты работы Мэлвина Ройяла. Я уже привыкла к этому ужасу.
Только два снимка по-прежнему вызывают дрожь у меня внутри.
Фотография девушки, висящей в проволочной петле под потолком гаража, и ее нагота усиливается тем, что местами с ее тела содрана кожа.
И снимок, сделанный под водой, в созданном Мэлом «саду девушек», где они зловеще колышутся в илистом сумраке, прикованные за ноги к бетонным блокам, и некоторые из них уже почти ничем не отличаются от скелетов.
Он применял научный метод к избавлению от трупов, вычисляя, какой именно груз следует привязать к той или иной жертве. Высчитывал, проверял методом проб и ошибок на мертвых животных, пока точно не уверился, какой вес удержит труп под водой. Все это было рассказано на суде.
Мэл хуже, чем монстр. Он умный монстр.
Знаю: то, что я сохраняю спокойное выражение лица и даже не вздрагиваю при виде этого ужаса, свидетельствует не в мою пользу, но знаю также, что притворство будет заметно с первого взгляда. Я смотрю поверх разложенных фотографий в глаза Престеру.
– Если вы собираетесь потрясти меня, вам следовало бы придумать что-нибудь получше. Вы и представить не можете, сколько раз я видела эти кадры прежде.
Он не отвечает. Вместо этого кладет поверх фотографий еще одну. Я вижу, что она снята на причале Стиллхауз-Лейк – вероятно, на том, что расположен недалеко от дверей моего дома. Я вижу с края снимка поношенные остроносые мужские туфли, в которые прямо сейчас обут детектив Престер, и начищенные форменные ботинки, вероятно, кого-то из полицейских – быть может, офицера Грэма. Я смотрю на эту обувь, чтобы не видеть того, что расположено в центре кадра.
Когда я все же переношу внимание на сам объект съемки… распознать в нем молодую девушку сложно. Это анатомическое пособие, состоящее из розовых мышц и тускло-желтых сухожилий со случайными вкраплениями белых костей. Запавшие, побелевшие глаза и похожая на водоросли масса мокрых темных волос, скрывающая часть ее освежеванного лица. Губы оставлены нетронутыми, и это лишь делает картину еще более жуткой. Я не хочу думать, почему ее губы остались такими же полными и идеальными.
– Она была сброшена в озеро с грузом, – говорит Престер. – Но веревку перерезало лодочным винтом, и из-за газообразования во внутренностях тело всплыло. Знаете, нужна не такая уж большая тяжесть, чтобы удержать на дне тело с содранной кожей. Есть много мест, через которые могут выйти газы. Но, полагаю, вы немало знаете об этом. Разве не так поступал ваш муж?
Жертвы Мэла никогда не всплывали. Он собрал бы еще дюжину образцов для своего безмолвного плавучего сада, если б не Происшествие. В чем Мэла нельзя обвинить, так это в небрежности или неумении.
Я говорю лишь:
– Мэлвин Ройял любил проделывать с женщинами подобные вещи, если вы это имеете в виду.
– И прятал мертвые тела в воде, верно?
Я киваю. Теперь, посмотрев на мертвую девушку, я не могу отвести взгляд. Моим глазам больно, словно я смотрю на солнце. Я знаю, что это изображение останется в моей памяти до конца жизни. Я сглатываю, давлюсь, кашляю и внезапно испытываю невероятно сильный позыв к рвоте. Каким-то образом я умудряюсь его сдержать, хотя на теле у меня выступает холодный пот.
Престер замечает это и подталкивает в мою сторону стоящую на столе бутылку воды. Я свинчиваю крышку и делаю глоток, признательная за холодную, стеклянистую тяжесть, которой наполняется мой желудок. Осушаю половину бутылки, прежде чем снова закрываю ее и отставляю в сторону. На ней, конечно же, остался образец моей слюны для анализа ДНК. Но мне все равно. Если захочет, пусть запросит подтверждение из полицейского управления Канзаса. Меня запротоколировали, сфотографировали, распечатали и подшили к делу, и хотя прежняя Джина Ройял мертва для меня, у нас по-прежнему то же самое тело: кровь, плоть и кости.
– Видите, в чем моя проблема, – говорит Престер теплым, тягучим голосом. Этот голос звучит, словно из-под колпака, и я вспоминаю о казнях давних времен: палачи, капюшоны, маски, веревки, петли. Я думаю о девушке, чье тело качалось, подвешенное на лебедочном тросе. – Когда-то вы были причастны к подобному случаю в Канзасе. Были под следствием как сообщница. С моей точки зрения, то, что нечто подобное снова происходит в непосредственной близости от вас, трудно счесть совпаде нием.
– Я не знала о том, что делал Мэл. Никогда, до самого дня, когда все открылось.
– Забавно, что ваша соседка сказала совсем другое.
Услышав это, я резко выпрямляюсь, несмотря на все свои попытки сохранять спокойствие:
– Миссис Миллсон? Она была злобной сплетницей и углядела в этом шанс покрасоваться в телевизоре. Она дала ложные показания, чтобы засветиться в новостях. Мой адвокат разнес ее свидетельство в пух и прах. Все знают, что она лгала, что я не имела к этому никакого отношения. Меня оправдали!
Выражение лица Престера не меняется, он даже не моргает.
– Оправдали вас или нет, однако складывается все не в вашу пользу. То же самое преступление, тот же самый почерк. Так что давайте пройдем по всему материалу, шаг за шагом.
Он кладет поверх первой фотографии другую. В каком-то смысле она лишает меня душевного равновесия ничуть не меньше, потому что на ней я вижу темноволосую девушку со свежим лицом и белозубой улыбкой, которая сидит, склонившись вбок так, чтобы соприкоснуться головами с другой девушкой. Та, похоже, ее ровесница, белокурая, с нежной задумчивостью во взгляде. «Подруги, – думаю я. – Не настолько похожи, чтобы быть родственницами».
– Вот так она когда-то выглядела – та девушка, Рейн Харрингтон, которую мы нашли плавающей в озере. Милая девушка. Все ее любили. Ей было девятнадцать лет, она хотела стать ветеринаром. – Он добавляет еще одно фото: темноволосая девушка держит на руках раненую, перевязанную собаку. Это примитивная манипуляция, игра на сантиментах, но я все равно чувствую, как по моему телу пробегает дрожь. Я отвожу глаза. – Милая, славная девушка, у которой в целом мире не было ни одного врага. Не смейте отворачиваться!