– Я не против.
11
Кеция Клермонт, как оказалось, умеет находить подход практически ко всем, даже к моим детям. Сначала они настороженно отмалчиваются. Но потом она своим природным обаянием умудряется превратить это молчание в беседу. Я думаю, что когда-нибудь из нее получится великолепный следователь. Она зря тратит свои таланты, нося форму и управляясь с пьяной деревенщиной, – хотя и это она делает безукоризненно. Я разогреваю свой завтрак и делаю порцию для нее. Мы едим вместе, а дети, помыв свои тарелки, расходятся по своим комнатам. Мне кажется, Ланни хочет остаться, но я молча качаю головой, и она уходит.
– У меня есть кое-какие контакты, – говорит мне Кеция, когда мы остаемся вдвоем. – Я могу неофициально пробить кое-какие сведения по своим каналам. Понимаете, мой отец сказал, что у вас проблемы, – и, кроме шуток, эти вандалы быстро до вас добрались. Вам понадобится кое-какая непосредственная защита
– Знаю, – отвечаю я ей. – Я вооружена, но…
– Но нападение – не оборона. Послушайте, вы же знаете Хавьера. Он – еще одна причина, по которой я здесь. Вы ему нравитесь. Он пока не готов поверить в вашу полную невиновность, но хочет помочь вам отогнать этих шакалов, если вы согласитесь.
Я думаю о том, насколько по-другому все могло бы сложиться, если б я просто погрузила вещи и детей в фургон и уехала прочь при первых же признаках грозы – куда угодно, лишь бы прочь из города, – а не торчала бы здесь, как дура, делая вид, будто не замечаю того, что на меня надвигается. У меня были веские причины для этого, но сейчас от этих причин никакого толку. Они напоминают иллюзии. Я не могу сейчас приобрести фургон, потому что разбила «Джип», да и в любом случае Хавьер не отдаст фургон мне. Никому из нас не нужны сложности, а тем более след из документов.
– Если он хочет присмотреть за нами, то я не против, – отвечаю я. – А еще лучше было бы, если б он прихватил с собой все свое подразделение.
Кеция выгибает брови высокими дугами.
– Придется довольствоваться тем, что есть. В вашем нынешнем положении союзников найти нелегко.
Она права, и я, умолкнув, киваю. Затем продолжаю:
– Могу взять половину списка. У меня есть кое-кто, кто может помочь поискать сведения.
Авессалом обойдется недешево, но отказаться платить за помощь сейчас – это все равно что самой перерезать себе горло. Я не могу бежать, так почему бы не потратить деньги на то, чтобы вырваться из этой сети, которую Мэл (потому что это наверняка Мэл) сплел вокруг меня? Я не смогу пустить их на то, чтобы начать новую жизнь, если окажусь за решеткой. Эти деньги не спасут мою семью, если детей отберут у меня и отправят в приют.
Кеция права: сейчас мне нужен любой союзник, которого я смогу заполучить. Поэтому, когда мы заканчиваем завтрак, я благодарю ее, а она дает мне свой номер телефона. Я понимаю, что, если ошиблась в Кеции, все, что мы обсуждали, могло быть записано, задокументировано, стать частью протокола Нортонского полицейского управления… но не думаю, что Престер избрал бы этот путь.
Я пишу Авессалому, который отвечает мне коротким: «ЧТО?» – как будто я оторвала его от какого-то важного дела, и я быстро объясняю ему, что мне нужно. Его ответ прям и конкретен: «Думал, ты в тюрьме». Я отправляю ответ: «Невиновна» – и жду целую минуту, прежде чем он присылает один-единственный вопросительный знак, который, насколько я понимаю, означает «что тебе нужно?». Авессалом любит сокращения.
Я фотографирую лист бумаги, заполненный аккуратным, разборчивым почерком Кеции, и сообщаю Авессалому, какие имена хотела бы проверить. В ответ он присылает цену в биткойнах, которая заставляет меня вздрогнуть, но хакер знает, что я заплачу ее, – и я плачу со своего компьютера. Я не проверяю электронную почту. Пора снова уничтожить учетную запись, даже если там и есть какие-то улики. Я не желаю плавать в этом токсичном потоке, оскверняя свою душу. Пока я не трогаю ничего, просто перевожу Авессалому деньги, потом отсылаю электронное письмо с фотографией все того же списка, отметив нужные имена – оно уходит на адрес частной сыщицы, чьими услугами я пользовалась и раньше; к нему прилагается стандартная оплата, согласно ее личному тарифу.
Я сижу на унитазе в туалете, когда звонит мой телефон. Беру его и смотрю на экран – номер незнакомый, но это может быть Авессалом.
Я быстро заканчиваю свои дела и смываю за собой, прежде чем нажать кнопку ответа и сказать:
– Алло?
– Привет, Джина.
От этого голоса у меня перехватывает дыхание. Это голос из моей головы, голос, который я не могу изгнать, как бы я ни молилась. Мои пальцы немеют, и я прислоняюсь к раковине, глядя на отражение своего бледного, испуганного лица в зеркале.
Мэлвин Ройял звонит мне по телефону. Как это может быть?
– Джина? Ты еще здесь?
Я хочу повесить трубку. Говорить с ним по открытой связи – все равно что держать сумку, полную скорпионов. Но я каким-то образом ухитряюсь произнести:
– Да, я слушаю.
Мэлвин любит хвастаться. Любит смаковать свои победы. Если он организовал это все, он так и скажет, и, может быть – всего лишь может быть, – выдаст что-то, чем я смогу воспользоваться.
«У него есть мой номер. Откуда он его взял? Как раздобыл?» Кец. С ней мы едва-едва познакомились… но я не давала ей свой номер.
«Сэм». Нет, не Сэм. Пожалуйста, только не Сэм.
Погодите…
Я брала телефон с собой в тюрьму. Я сдала его на входе и забрала на обратном пути. Там, в «Эльдорадо», есть кто-то, кто отправляет письма Мэла, минуя официальные каналы. И этот «кто-то» вполне мог взломать и мой телефон. Времени было достаточно. Мне становится плохо от того, что я не подумала об этом раньше.
Мэл продолжает говорить, в его словах теперь звучит фальшивая теплота.
– Милая, у тебя выдалась очень трудная неделя. Это правда, что нашли еще одно тело?
– Да. Я видела ее.
– И какого цвета она была?
Я ожидала от него каких угодно слов – но не этих.
– То есть? – тупо переспрашиваю я.
– Когда-то я составил цветовую схему – как выглядит тело без кожи на разных стадиях. Она была ближе к цвету сырой курицы или к слизисто-коричневому?
– Заткнись.
– Заставь меня заткнуться, Джина. Повесь трубку. Однако погоди; если ты это сделаешь, если ты так поступишь, то никогда не узнаешь, что тебя ждет. И кто.
– Я тебя убью.
– Несомненно, ты хочешь этого. Но у тебя не будет времени. Я тебе обещаю.
Так холодно мне не было никогда в жизни. Его голос звучит все так же, как и прежде – разумно, спокойно, взвешенно. Рационально. Вот только ничто из того, что он говорит, нельзя назвать рациональным.
– Тогда скажи мне. Ты тратишь время зря.
– Полагаю, ты узнала кое-что о твоем новом дружке Сэме? Тебе ужасно не везет с мужчинами, верно? Держу пари, он думал обо всех тех вещах, которые собирается сделать с тобой. Это предвкушение заводило его каждую ночь.
– И это все, что ты можешь сказать, Мэл? Потому что ничего другого тебе не остается. Ты можешь лишь врать. Ты никогда больше не увидишь меня. Никогда не прикоснешься ко мне. А я намерена переварить всю эту кашу.
– Ты даже не знаешь, что происходит. Ты не видишь.
– Тогда скажи мне, – отвечаю я. – Скажи мне, что именно я упускаю. Я знаю, тебе до смерти хочется поведать мне, какая я глупая.
– И скажу, – подтверждает Мэл, и неожиданно его тон меняется. Маска спадает, и теперь я слышу, что со мной говорит монстр. Это другой, совсем другой голос; он даже звучит не по-человечески. – Я хочу, чтобы ты знала: когда это случится, когда все рухнет, это будет твоя вина, бесполезная тупая сучка. Мне следовало начать с тебя. Но я покончу с тобой, рано или поздно. Ты говоришь, я никогда не прикоснусь к тебе? Еще как прикоснусь. Я тебя наизнанку выверну.
От этих слов мое тело покрывается гусиной кожей; я вжимаюсь в угол, как будто он даже по телефону способен дотянуться и схватить меня. Его здесь нет. И не будет. Но этот голос…
– Ты никогда не выйдешь из тюрьмы, – удается выговорить мне. Но я произношу это не как Гвен, а как Джина. Сейчас я Джина.
– А ты разве не слышала? Мой новый адвокат считает, что я стал жертвой нарушения прав. Возможно, удастся опровергнуть кое-какие улики. Возможно, будет новый суд, Джина. Как ты думаешь, тебе захочется снова пройти через все это? Ты хочешь еще раз давать показания?
От этой идеи меня тошнит физически, и я чувствую, как к горлу подкатывает волна обжигающе-кислого вкуса. «Не отвечать ему. Повесить трубку». Я кричу это себе так, словно нахожусь снаружи собственного тела. «Повесь, повесь, повесь!» Это все равно что оказаться запертой в кошмаре; мне кажется, что я не могу пошевелиться… а потом я вдыхаю воздух, паралич проходит, и я смещаю палец к кнопке «Завершить звонок».
– Я передумал, – говорит Мэлвин, но я уже нажимаю сенсорную кнопку. – Я скажу тебе…
Щёлк. Я сделала это. Он изгнан. Кажется. Я выиграла этот раунд… правда? Или я просто сбежала?
О боже… Если они залезли в мой телефон, то могли узнать оттуда многое. Номер моих детей. Номер Авессалома. Что еще у меня там хранится?
Я опускаюсь на корточки, вжавшись спиной в угол между раковиной и дверным косяком с петлями, осторожно кладу телефон на пол и смотрю на него так, словно он может превратиться в кусок гниющего мяса или извергнуть клубок скорпионов. Подняв руку, снимаю с крючка полотенце и с силой прикусываю его – так крепко, что мышцы челюсти начинают ныть. И кричу, заглушая свой крик мягкой махровой тканью.
Я кричу, пока у меня снова не проясняется в голове. На это уходит пара минут. Наконец я опять в состоянии сосредоточиться на вопросах. «Как?» Должно быть, кто-то в тюрьме выудил мой номер из моего телефона, сданного на хранение. «Но как он позвонил?» Мэлвину запрещено звонить кому-либо, кроме своего адвоката. Контакты с кем-либо еще ему не разрешены, и я занесена в особый список тех, с кем он не может связываться ни при каких обстоятельствах. Но я думаю, что, даже сидя в тюрьме, приговоренным к смерти, он мог купить себе возможность поболтать по нелегально пронесенному туда телефону.