«Надеюсь, что с этого ублюдка содрали изрядную сумму».
Я не могу оставаться в доме. Я задыхаюсь от отчаяния и ярости. Некоторое время меряю гостиную шагами, потом звоню Кеции Клермонт на оставленный ею номер и спрашиваю, не могла бы она, ради всего святого, присмотреть за моими детьми?
– Выгляните в окно, – отвечает офицер. Я выглядываю, чуть отодвинув штору на окне гостиной, и вижу, что машина Кеции все еще стоит на подъездной дорожке, и сама Кеция машет мне рукой. – Что случилось?
Я рассказываю ей о звонке Мэла, и ее голос становится деловитым и чуть суховатым. Она записывает продиктованный мною номер – он не потрудился скрыть его, – и говорит, что проверит этот номер. Я не сомневаюсь, что это тупик. Даже если они найдут телефон, это не имеет значения. Мэл показал, что даже из-за решетки может в любой момент дотянуться до меня. В следующий раз это будет уже не он, а кто-то, выполняющий его поручение.
– Кеция… – Я дрожу от напряжения, меня подташнивает. – Вы можете остаться здесь примерно на час и присмотреть за домом?
– Конечно, – отвечает она. – У меня свободное время, и я могу провести его, как хочу. А что такое? Он угрожал вам чем-то конкретным?
– Не. Но… мне нужно уйти. Ненадолго. – Здесь я чувствую себя, словно в ловушке. Я на грани срыва и понимаю это. Мне нужно ненадолго вырваться на простор, заставить себя обрести контроль над эмоциями. – Максимум час.
Мне нужно избавиться от яда, который Мэл влил в мой разум, прежде чем этот яд отравит меня насмерть.
– Нет проблем, – отвечает Кеция. – Я все равно сейчас занята только телефонными звонками. Я буду здесь, на этот самом месте.
Я говорю детям, что скоро вернусь и что Кеция дежурит снаружи, потом заставляю их поклясться, что в мое отсутствие они никому не откроют дверь. Мы проговариваем, что нужно делать в экстренных случаях. Дети ведут себя тихо и настороженно; они знают, что со мной что-то не так, и это их пугает. Я это вижу.
– Все будет хорошо, – говорю я им, потом обнимаю и целую в лоб сначала Ланни, потом Коннора. Дети позволяют мне это, не выворачиваясь из моих объятий, и я понимаю, насколько сильно они встревожены.
Хватаю пластиковый пистолетный кейс, запирающийся на замок, и кладу туда свое оружие, предварительно вынув магазин и убедившись, что в стволе нет патрона. Подплечную кобуру я не снимаю, но она пуста. Чтобы скрыть ее, надеваю толстовку на «молнии», а кейс кладу в маленький рюкзак.
– Мама? – Это Ланни. Я медлю, положив руку на панель сигнализации, готовясь отключить ее. – Я люблю тебя. – Она говорит это тихо, но ее слова обрушиваются на меня, словно цунами, оглушая, затопляя бурей эмоций, настолько сильных, что я не могу дышать. Мои пальцы дрожат на клавишах панели, слезы на секунду застилают мне взгляд.
Я смаргиваю их, поворачиваюсь и заставляю себя улыбнуться ей.
– Я тоже люблю тебя, солнышко.
– Возвращайся поскорее, – просит дочь. Я смотрю, как она подходит к подставке с ножами и берет один из них. Потом поворачивается и уходит в свою комнату.
Мне хочется кричать, но я знаю, что не могу сделать этого здесь. Набираю код, ошибаюсь, набираю снова, отключаю сигнализацию. Дверь открывается едва ли не прежде, чем это происходит, но я успеваю вовремя, пусть и едва-едва; выхожу, снова включаю сигнализацию и запираю дверь. Вот так. Мои дети в безопасности. Под защитой. Когда я прохожу мимо машины, Кеция говорит по телефону. Она кивает мне, одновременно делая какие-то заметки в блокноте со спиральным корешком.
Я бросаюсь бежать – не прогулочной рысцой, а бешеным спринтом по дорожке, каждый шаг на грани равновесия, на грани контроля. Одно неверное движение – и я растянусь во весь рост, может быть, даже сломаю себе кости, но мне все равно, мне все равно, мне нужно вывести из организма отраву Мэла Ройяла.
Я бегу, словно от пожара.
Выбегаю на дорогу и, не сбавляя скорости, сворачиваю по часовой стрелке, вверх по склону. Голова моя прикрыта капюшоном, я ничем не отличаюсь от других безымянных бегунов, которых можно встретить у озера. Мне попадается несколько человек: кто-то гуляет, кто-то возится на причале; некоторые оглядываются на меня, удивляясь быстроте моего бега, – но и только. Миную домик Сэма Кейда, оставляя его справа, но не останавливаюсь. Наоборот, я вливаю в мышцы все больше энергии, преодолевая трудный подъем, и добегаю до самого верха холма, где наконец оказываюсь на ровной, горизонтальной поверхности стоянки при тире. Перехожу на шаг, чтобы дать натруженным мышцам отдых. Хожу кругами. Моя толстовка промокла от пота, сделалась тяжелой, но я все еще чувствую, как внутри у меня бурлит ярость.
Я не позволю Мэлу выиграть. Никогда.
Прежде чем открыть дверь тира, стягиваю капюшон – обычная вежливость и заодно мера предосторожности – и едва не натыкаюсь на Хавьера, который стоит на пути, спиной к двери, и прикалывает что-то к доске объявлений. Этот тамбур – что-то вроде магазинчика, где продают патроны, охотничье снаряжение, всё для стрельбы из лука… даже попкорн камуфляжной расцветки. За прилавком стоит девушка по имени Софи, она коренная жительница Нортона в седьмом поколении. Я знаю это, потому что Софи сама многословно поведала мне об этом в тот день, когда я записалась на курсы стрельбы. Дружелюбно и открыто.
Она смотрит на меня, и лицо ее становится замкнутым. Больше никакой милой болтовни. Взгляд у нее напряженный и стеклянный, как у человека, намеренного выхватить из-под прилавка оружие и выстрелить без предупреждения.
– Мистер Эспарца, – произношу я, и Хавьер заканчивает втыкать в доску последнюю кнопку, а потом поворачивается ко мне. Он не удивлен. Я уверена, что благодаря своему превосходному шестому чувству Хави понял, кто пришел, едва я открыла дверь.
– Миз Проктор. – В отличие от Софи, он не проявляет враждебности, лишь безэмоциональную вежливость. – Надеюсь, у вас в кобуре нет оружия. Правила вам известны.
Я расстегиваю толстовку, чтобы показать ему, что кобура пуста. Потом скидываю рюкзак – продемонстрировать кейс с пистолетом. Вижу, что Хавьер колеблется. Он может отказать мне в праве воспользоваться тиром – ибо, как инструктор, может сделать это в любой момент, без объяснения причин. Но Хави просто кивает и говорит:
– Место номер восемь в дальнем конце свободно. Процедура вам известна.
Известна. Я беру со стойки защитные наушники и быстро прохожу в самый конец ряда, мимо стрелков, стоящих ко мне спинами. Возможно, не совсем случайность, что потолочная лампа в отсеке номер восемь кажется намного тусклее, чем прочие. Обычно я стреляю в выгородках, расположенных ближе к двери. Это, насколько я помню, то самое место, которое занимал Карл Геттс в тот день, когда Хави выгнал его за несоблюдение правил тира. Может быть, именно сюда отправляют всех изгоев.
Кладу на стойку пистолет и патроны и надеваю плотные наушники. Облегчение от постоянных равномерных звуков стрельбы кажется мне вполне осязаемым, и я спокойно, методично заряжаю пистолет. Для меня это стало неким подобием медитации – возможность дать эмоциям уйти прочь, место, где не существует ничего, кроме меня, пистолета и мишени.
И Мэла, который, подобно призраку, стоит перед мишенью. Стреляя, я точно знаю, кого убиваю.
Я расстреливаю шесть мишеней, прежде чем вновь ощущаю себя чистой и пустой, – и тогда опускаю пистолет, извлекаю магазин из рукояти, проверяю патронник и кладу оружие экстракционным окошком вверх, направив ствол от себя. Именно так, как и полагается.
И тогда я осознаю, что выстрелы смолкли. В тире царит тишина – странная и шокирующая. Я быстро снимаю наушники.
Я одна. В остальных отсеках не осталось ни души. Только Хавьер стоит у двери в другом конце стойки, глядя на меня. Я не могу ясно разглядеть его лицо: он стоит прямо под одной из ламп, которая ярко сияет у него над головой, отблескивая на коротко стриженных темно-каштановых волосах, оставляя лицо в тени.
– Полагаю, я плохо влияю на ваш бизнес, – говорю я ему.
– Нет, вы – просто подарок для моего бизнеса, – отвечает он. – За последние несколько дней я продал столько патронов, что мне пришлось дважды пополнять запас. Жаль, что я не владелец оружейного магазина – я уже через неделю смог бы уйти на пенсию. Паранойя поднимает продажи.
Голос его звучит совершенно обычно, но чувствуется в нем что-то странное. Я складываю пистолет и все прочее в оружейный кейс, запираю его и сую в рюкзак, когда Хавьер делает шаг вперед. Взгляд у него… мертвый. Это тревожит. Он не вооружен, но это не делает его менее опасным.
– У меня к вам вопрос, – произносит он. – Очень простой. Вы знали?
– Знала что? – уточняю я, хотя спрашивать он может только об одном.
– О том, что делал ваш муж.
– Нет, – отвечаю я чистую правду, но совершенно не надеюсь, что он поверит мне. – Мэл не нуждался в моей помощи и не хотел ее. Я – женщина. А женщины для таких, как он, – не люди. – Я застегиваю рюкзак. – Если вы собираетесь свершить правосудие здесь и сейчас, приступайте. Я не вооружена, а даже если б и была, не смогла бы с вами справиться, и мы оба это знаем.
Он не двигается. Ничего не говорит. Просто рассматривает меня, оценивает меня, и я вспоминаю, что Хавьер, как и Мэл, знает, что такое отбирать жизнь. Но, в отличие от Мэла, его гнев сейчас порожден не эгоизмом и нарциссизмом: Хавьер считает себя защитником, человеком, который сражается за правое дело.
Это не значит, что мне грозит меньшая опасность.
Когда он наконец заговаривает снова, то голос его звучит тихо, почти как шепот:
– Почему же вы мне не сказали?
– Про Мэла? А как вы думаете? Я оставила все это в прошлом. Хотела оставить. А вы не хотели бы? – Я выдыхаю. – Хватит, Хавьер. Пожалуйста. Мне нужно вернуться к детям.
– Они в порядке, Кец присматривает за ними. – То, как он произносит ее имя, кое-что проясняет для меня. Кеция Клермонт взялась охранять нас не только по просьбе отца. Мы с ним встречались всего один раз, и хотя он показался мне славным стариком, для меня это объяснение звучало как-то странно. Она упоминала Хавьера в чисто деловом ключе. Но его тон, когда он говорил о ней, был более откровенным. Я сразу же усмотрела связь: Хавьеру нравятся сильные женщины, а Кец определенно сильная. – Проблема в том, что я едва не помог вам удрать из города сразу после того, первого убийства. Мне это не по душе, Гвен. Совсем. Вы сидели у меня на кухне, пили пиво, а сейчас я думаю: что, если вы знали? Что, если вы точно так же сидели на своей кухне в Канзасе и слушали, как в гараже кричат те девушки, пока ваш муж занимался своими делами? Вы думаете, мне плевать на это?