На половине спуска я поскальзываюсь, падаю, и моя голова с размаху врезается в выступающий из склона камень. Искры и звезды, волна ледяной, пульсирующей боли, от которой все вокруг кажется странно мягким. С минуту я лежу под ледяным дождем, задыхаясь и откашливая воду, словно жертва утопления. Мне холодно, мне ужасно холодно, и я неожиданно задумываюсь, смогу ли вообще встать. Голова ощущается как-то странно, неправильно, и я знаю, что из раны обильно течет кровь. Чувствую, как тепло утекает из моего тела.
Нет, я не умру здесь. Не умру. Я не знаю, по-прежнему ли Грэм преследует меня. Я ничего не знаю, кроме того, что должна подняться, и неважно, холодно мне или нет, ранена я или нет. Я должна добраться до дороги и найти помощь. Как угодно. Я расстреляю ко всем чертям одну из драгоценных картин Йохансенов, если это понадобится, чтобы настоять на своем.
Снова поскальзываюсь и съезжаю вниз на четвереньках. Вспоминаю, что у меня был дробовик, но не могу его найти. Он исчез, канул в темноту, когда я упала, и теперь я его уже не отыщу. Но у меня по-прежнему есть пистолет, который каким-то чудом еще не прострелил мне бедро. Я достаю его из кармана и крепко сжимаю, потом поднимаюсь и перевожу дыхание, прислонившись к валуну. Кровь струится по боковой части моей головы теплым потоком, и дождь почти сразу же смывает ее.
Я скольжу вниз по тропе, цепляясь руками за камни, чтобы не упасть снова.
Этот спуск подобен кошмару. Меня не оставляет мысль, что Грэм прямо у меня за спиной, что он следует за мной, ухмыляясь. Потом Грэм превращается в Мэла, Мэла за плексигласовой перегородкой в тюрьме, который ухмыляется мне, обнажая окровавленные зубы. Это кажется до жути настоящим, но когда я наконец разворачиваюсь, не в силах больше выдержать этот страх, то при отблеске очередной молнии обнаруживаю, что на тропе вообще никого нет.
Я одна. И приближаюсь к тому холму, где заканчивается дорога.
И когда я вхожу в полосу густого подлеска на прогалине между деревьев, что-то заставляет меня остановиться, пригнуться и выглянуть сквозь листву. Я чувствую, что мое сердце бьется часто, но при этом как-то вяло и устало, как будто в любой момент может уснуть. Должно быть, я потеряла больше крови, чем мне казалось, и от холода мое тело работает все хуже. Я судорожно трясусь. Я знаю, что это последняя стадия перед тем, как меня охватит ложное тепло и неодолимое желание поспать. У меня осталось мало времени. Мне нужно добраться до машины и взять куртку Кайла. Это поможет мне на следующем этапе: бегстве вниз с холма. Нравится мне это или нет, но придется обратиться к Йохансенам, чтобы те вызвали помощь.
Едва заметное движение возле внедорожника заставляет меня замереть на месте. Дождь слегка утих, хотя над холмами постоянно гремят низкие раскаты грома. И просвет в дождевой завесе позволяет мне разглядеть нечто изогнутое там, где его быть не должно: с дальней стороны машины, почти заслоненное сплошной стенкой блока двигателя. Это голова, и для Кайла она слишком большая. И Кайл бежал с горы вверх, а не вниз.
Лэнсел Грэм залег и ждет. Он выбрал классическую тактику хищника – засаду. Наблюдая за ним, я вспоминаю, как Мэлвин спокойно, небрежно рассказывал на допросе несколько лет назад: он прятался возле машины, именно там, где моторный блок хорошо маскировал его, и ждал, пока девушка подойдет близко, а потом с ошеломительной быстротой бросался на нее, точно богомол на добычу.
Это почти всегда срабатывало.
Грэм – настоящий фанат. Он знает привычки моего бывшего мужа, его приемы, его стратегию.
Но он не знает меня. Я пережила Мэлвина.
И собираюсь пережить этого мерзавца тоже.
Я недалеко от той тропы, по которой мы изначально поднялись на гору, и осторожно пробираюсь к ней. Нужно правильно выбрать позицию.
Добираюсь до намеченной точки, но медлю в нерешительности. Я замерзла. Я медленно двигаюсь. У меня разбита голова, отчего страдает координация. А вдруг ничего не получится? Вдруг он просто пристрелит меня?
Нет. Он охотился за мной для того, чтобы захватить меня, а не просто избавиться от проблемы. У него прибор ночного видения, и с ним Грэм мог бы уже без труда меня расстрелять. Я нужна ему живой.
Он любит играть.
Хорошо, Лэнс. Давай сыграем в игру.
Выхожу из-за дерева, хромая и передвигаясь с трудом. Я делаю все, чтобы выглядеть такой же больной и жалкой, какой я себя чувствую, и, выйдя на открытое место у начала тропы, обхватываю себя руками и падаю на колени. Слабая. Измученная.
Точно в нужном месте.
Я не поднимаю взгляд, чтобы посмотреть, где он. Просто жду, тяжело дыша. Затем пытаюсь подняться, но не очень уверенно, а потом падаю левым боком в грязь. Пистолет я прячу под своим телом, чуть-чуть перекатившись на живот, – все выглядит так, словно я пытаюсь собраться с силами, чтобы подняться.
Жду.
Сквозь ровный, постепенно замедляющийся шум дождя я не слышу шагов Грэма, но чувствую его приближение – наверное, так змея ощущает приближение источника тепла.
Он осторожен. Он огибает меня на некотором расстоянии. Я смутно вижу его сквозь ресницы, склеенные дождем. У него дробовик. Он подбирается ближе.
Ближе.
И вот он уже здесь.
Я вижу грязные носки его ботинок и край джинсов, тоже облепленных грязью. Ствол дробовика направлен не на меня, а в землю между нами. Он все еще может убить меня. Нужно лишь легкое движение, чтобы сместить ствол и выстрелить, но он наслаждается зрелищем. Ему нравится видеть меня сломленной.
– Глупая, глупая женщина, – говорит Грэм. – Он так и сказал, что ты попадешься на эту удочку. – Его голос становится жестче, резче. – Поднимай свою бесполезную задницу, и я отведу тебя к твоим детям.
Мне в голову приходит случайная мысль: я задумываюсь о том, где жена Грэма. Я чувствую невероятный прилив жалости к его сыновьям, которых растит такой отец. Но все это мимолетно, потому что внутри я чувствую себя такой же холодной и твердой, как ствол этого дробовика. Как любое оружие.
Потому что я вовсе не умираю здесь.
Я не умру.
Едва шевелюсь, делая вид, что я слаба, разбита, но пытаюсь повиноваться ему. Чуть смещаю правую руку и поднимаюсь на колени, и одновременно с этим спокойно и плавно вскидываю пистолет.
Он видит свою ошибку, только когда я нажимаю на спуск.
Я посылаю пулю в тщательно выбранное место. Я не стреляю ему в голову или даже в солнечное сплетение. Я целюсь в нервный узел на правом плече Грэма. Он – правша, как и я.
Пуля с полым наконечником входит точно туда, куда я и хотела. Я почти вижу, как от соударения она раскрывается, расцветает бритвенно-острыми лепестками, раздирает его плечо, перерезает нервы, разбивает кости. Рана в плечо – это не то простое, чистое повреждение, которое показывают в кино и по телевизору; с ней не побегаешь. Если все сделать правильно, рана в плечо может навсегда лишить человека возможности пользоваться рукой.
А я все сделала правильно.
Грэм издает крик – короткий и резкий. Отшатывается назад и пытается поднять дробовик, и шок даже позволил бы ему сделать это – вот только я разорвала нервы и мышцы, которые физически необходимы для этого. Вместо этого он роняет ружье и вслепую пытается нашарить его пальцами, которые больше не способны сомкнуться на прикладе. Ему больно, очень больно, но относительно раны в плечо сценаристы правы в одном: она, скорее всего, не смертельна.
По крайней мере, от нее не умирают сразу.
Я поднимаюсь на ноги. Сейчас мне тепло, я спокойна и уверенна, как в тире. Грэм все пытается поднять дробовик, но я пинком отбрасываю оружие прочь, и он улыбается мне странной, усталой улыбкой.
– Ты, гребаная сучка, – произносит он. – Ты должна была стать легкой добычей.
– Джина Ройял была бы легкой добычей, – отвечаю я. – Скажи мне, где они.
– Да пошла ты…
– Я отпустила твоего сына, хотя могла бы убить его.
Это в некоторой степени доходит до него. Я вижу, как в его лице что-то меняется. Это больше похоже на мгновенную судорогу – но это неподдельное движение души.
– Я оставлю тебя в живых, если ты скажешь мне, где мои дети. Я не хочу тебя убивать.
– Пошла. Ты. Они не твои. Они его. Он хочет их вернуть. Они нужны ему. Ты тут ни при чем, Джина.
– Ну ладно, – говорю я и делаю шаг вправо, и Грэм настороженно смещается в ту же сторону, держась лицом ко мне. Я повторяю это снова и снова, пока не оказываюсь спиной к машине, а он – спиной к тропе. – Значит, сделаем это трудным способом.
Лэнс не ожидает подвоха, когда я делаю шаг вперед и толкаю его. От шока он лишился всей своей ловкости и скорости реакции. Я ни за что не попыталась бы, не будь он уже ранен, но все получилось идеально. Грэм качается назад и кричит. Ноги его проскальзывают в грязи, он всем весом падает назад, и я вижу, как острый окровавленный конец ветви, на которую я едва не напоролась во время своего бегства, выходит из его живота, чуть повыше того места, где располагается печень. Эта рана тоже не приносит мгновенную смерть, но она серьезная. Очень серьезная. Лэнс дергается и обламывает ветку, падая в грязь. Пытается ухватиться за обломок и вытащить его, но снаружи торчит не так много, а правая рука у Грэма почти не действует.
– Вытащи! Вытащи! – Голос его делается высоким и отчаянным. – Ради Бога!
Дождь уже почти прекратился. Грэм извивается на мокрой земле, скользя пальцами по уродливому, острому обломку, измазанному его кровью, и я сажусь на корточки и приставляю пистолет к его голове.
– Не поминай имя Божие всуе, – напоминаю я ему. – К тому же это не похоже на молитву. Скажи мне, где мои дети, и я приведу к тебе помощь. А если не скажешь, я просто оставлю тебя здесь. В этих лесах водятся черные медведи, кугуары, дикие свиньи… Им не понадобится много времени, чтобы найти тебя.
Моя раненая рука ужасно болит, словно охваченная огнем. Но несмотря на это, я сохраняю спокойствие. Любой признак слабости может оказаться фатальным.
Лицо Грэма становится