Нечто в лесу хотело его.
Люцифер.
И Саломея вторглась, танцуя, в мир его зеленых грез.
Вода бурлила, когда их тела извивались вокруг него, ногти и клешни слегка задевали его спину. Кто-то забрался ему на закорки, но быстро скатился и уполз прочь. Со стороны берега послышались мягкие шаги. Лунный свет мерцал, скользя по глади пруда; чужие губы вдруг приблизились к его губам, постороннее дыхание затрепетало у него в гортани. Отправляясь в странную эротическую одиссею, язык скользнул глубоко ему в рот; это был очень жадный поцелуй, испивающий до дна.
Сперва Джейкоб решил, что с ним – Бет или даже Кэти; но нет, эта жаждущая ласки любовница не была ни первой, ни второй. Однако ее манеры были ему смутно знакомы. У его перепачканного лица и над слипшимися волосами вился гнус, но вот подул ветерок и угнал табун мошкары прочь. Дождь снова пошел, снова капли заиграли по воде – пока чьи-то пальцы скользили по нему, исследуя его тело.
Я знаю эти руки.
Конечно, он не мог их не знать.
Джейкоб одними губами произнес ее имя и открыл глаза. Он попытался подтянуться, но у него не получилось, и спиной он снова безвольно приложился о землю. В смерти было свое очарование. Он напряг мышцы живота и попытался еще раз, приподнявшись, рывком переместив торс вперед.
Жив я или уже отмучился?
Он не понимал; не мог понять.
Она опустилась на колени рядом с ним на краю пруда. Ее ноги были в воде – мокрые, как и всегда. Вызелененные болотной тиной, ее светлые волосы волной омывали бледный лик. Ночь, окружавшая ее, ожила. Кто-то захихикал; кто-то другой всхлипнул. Глаза девушки напоминали ящерицыны – золотистые, с вертикальной щелью зрачка; огромные и парадоксально застенчивые, оставшиеся таковыми, даже когда она запустила руку ему в брюки. Ее острые мелкие зубки щелкнули у самой его шеи, готовые к игривой атаке.
Когда она моргала, казалось, ее веки производят звук – блоп-плоп, блоп-плоп. Когда она льнула к нему, ее длинные ресницы щекотали кожу лица, как паучьи лапки. У нее были мощные, мускулистые ноги пловчихи и большие груди – его брат пожелал, чтобы они были такими, всегда большими и круглыми, с маленькими розовыми сосками. И лицо у нее такое красивое, каким его сделала их похоть. Здесь и сейчас явилась она – и осталась рядом с ним: водяная нимфа, его старшая дочь, первая возлюбленная по крови. Офелия.
– Я ждала, господин, – сказала она ему.
Завесы дождя, подсвеченные выпуклой луной наверху, вдруг прорезал луч солнца, обнажая события прошлого. Повернув голову, Джейкоб увидел брата на берегу, невдалеке от себя – тот лишь притворялся спящим, а на деле весь трепетал от ярости под тонким слоем загорелой кожи. Увидел Джейкоб и себя – ребенка, закапывающего собственные пятки в песок. Рейчел потянула прядь мокрых волос Джейкоба и накрутила ее на палец. Это было самое начало – как раз перед тем, как пришло то, что уничтожило их семью. Образ надолго не задержался – в узкий флакон света излил свои чернила мрак, заполнил его от низа к верху и оставил одну только ночь. У Офелии перехватило дыхание, когда она подалась вперед и зарыдала у него на груди.
Джейкоб крепко обнял ее.
– Тише, тише.
Ее кожа была скользкой от затхлой воды из пруда, напоминавшей плацентарную жидкость, – ни к кому толком не прикоснешься от одних воспоминаний о ней. Посмотрев за плечо Офелии, Джейкоб увидел смутные очертания других мужчин и женщин, стоящих в лесу, лежащих на бревнах, изнемогающих от непогоды. Остальные его музы, верные и добровольные возлюбленные, которых было предостаточно, шептались и ворковали с ним, потихоньку приближаясь.
Его отец однажды написал одно ужасно дурновкусное предложение: «Если в Раю мы будем единственными богами, тот станет Адом».
Джейкоб не смог сдержать улыбку, когда Офелия снова моргнула, глядя на него: блоп-плоп. Он понял, что наконец-то присоединится к прочим членам своей семьи, и хотел бы только сказать им сейчас, что ему никогда не везло из-за того, что он остался в живых. Он надеялся, что они не будут продолжать обижаться на него там, по другую сторону ада.
– Я призрак.
Перепончатые пальцы Офелии убрали волосы с его лба. Джейкоб больше не слышал собственное дыхание, и пульс его, казалось, отбивал невероятно медленный ритм. Глядя на свои руки, потирая их друг о друга, он больше не отличал собственную жизнь от смерти.
– Ты – Легион, потому что больше всех отдал. – Громкое рычание и смех, казалось, подтверждали ее убеждения. – Мы – твоя семья; мы здесь ради тебя. Мы всегда были здесь и ждали.
Конечно ждали. Джейкоб поднялся на ноги и снова упал, недоумевая, почему всем прочим мертвым силы не занимать, а он лишь слабо трепыхается, еле ворочается. Музы подходили к нему и преклоняли колени, гарцевали и ерзали в траве. Он спросил:
– Что Рейчел сделала с головами?
Длинные локоны Офелии развевались на ветру и падали ей на лицо, и она заправила пряди за уши. Голосом, полным преданности и совершенно нечеловеческого благочестия, она изрекла:
– Ты должен отдохнуть, Люцифер. Ты близок к смерти.
Он свернулся в грязи, как змея, и зашипел:
– Никогда не называй меня так.
Музы отступили. Офелия отшатнулась от него и продолжала отступать, пока не оказалась по грудь в воде. Ее нижняя губа дрожала, большие золотистые глаза стали еще шире, когда ручейки прудовой ряски и дождя потекли по ее носу и мягким чешуйкам на подбородке.
– Но ведь…
– Это не мое имя.
– Оно твое.
– Нет, это ложь, которую вам рассказали мои брат и сестра. – То, что он был одним из умерших, успокоило его, даже когда его гнев принял более существенную форму. – И я уничтожу их за это.
Хнычущий вскрик Офелии взбудоражил остальных в темноте. Он слышал, как они все заскулили, страшась предстать перед носителем света, Люцифером. Дева из пруда закрыла лицо тонкими пепельными пальцами, боясь смотреть на него. Деревья шумели; карабкаясь по веткам, музы спасались, разбегаясь кто куда, заставляя ветки трещать. Мускус наполнил его легкие, окончательно заглушив аромат лилий его матери. А потом – только нарастающая тишина из их глоток: Воробья, Оленя, Опоссума, Дрозда, Кардинала, маленькой рыженькой Лисы, которую Джозеф научил смеяться, и того Енота, что приглянулся его сестре.
Он все глубже и глубже погружался в воду и шел по пруду, пока снова не очутился рядом с ней. Каким эгоистичным отцом он оказался – даже хуже, чем его собственный. Он поднял подбородок Офелии и взял ее за руку, ведя деву обратно к берегу. Он снова обнял ее и спрятал лицо в ее гладкой шее, страстно целуя ее. Она ответила ему легким стоном.
– Я подвел тебя и остальных, – сказал он, не зная, что имеет в виду. Музы хлопали и причитали, плескалась вода в пруду. – Я слишком слаб. – Пальцами он зашарил по груди, ища отсутствующее ребро, неуверенный в том, кто он сейчас и кем был когда-либо. – Я не знаю, почему моя семья умерла, почему я должен быть мертв. – Сунув пальцы в рот, он впился в них зубами и ощутил вкус собственной крови, ядовитого, но такого необходимого алхимического компонента, полного тайн, загадок, райских и сатанинских чудес.
Она схватила его за руку, припала к укусу губами.
– Помнишь, как мы предавались любви? – спросила она, украдкой посасывая кровь. Луна зажгла ее желтый взгляд.
– Да, – сказал он, и все вокруг застонали. Это ведь было начало – как раз перед тем, как пришло то, что уничтожило его семью. – Я помню.
Глава 15
Так бывало иногда, в плохие ночи, когда нападали приступы паники и рассевшиеся по углам тени переставали быть всего лишь тенями. Может, конечно, во всем виноват был легкий приступ астмы, но сейчас Лизе казалось, будто все ее первые неуклюжие любовники школьных времен навалились разом – слюнявыми поцелуями перекрывая дыхание, кусая груди, будто голодные младенцы, делая все совершенно не так, как ей хотелось бы, пусть она и убеждала себя порой, что именно это ей нужно.
– Ч-черт, – просипела она.
Лиза снова чихнула; пыль в затхлой комнате раззадорила ее аллергию, но Кэти ей запретила открывать окно больше чем на пару дюймов, боясь простудиться. Подруге такое было свойственно – резкие переходы от максимальной расхлябанности к роли бабки с обсессивно-компульсивным расстройством. Видимо, сильно в нее въелся запрет на открытие окон в лечебнице – можно подумать, даже если начнешь возиться с защелкой, на тебя тут же наведут луч прожектора, а там, чего доброго, еще и стрелять начнут.
Да, та еще смешная фигня. Впрочем, стоит ли ожидать лучшего в доме, где когда-то головы катились с плеч и проливались реки крови? У Лизы это обстоятельство все никак не шло из головы, и теперь она даже жалела, что не прочла книги Боба. Какая-никакая, а все же – подготовка. Непрошеный образ голов, катающихся по дому, будто шары для боулинга, не переставал занимать ее воображение. В таком-то доме поверишь, хочешь того или нет, в любую чушь из фильма ужасов, особенно если неподалеку – симпатяга-парень слишком уж невинного вида, относящийся к людям как-то чересчур подозрительно. Да… мурашки по коже, мать их так.
И еще этот запах.
Лиза поворочалась. Врезала кулаком по перьевой подушке, подняв еще больше пыли, – пришлось отвернуться, прикрыть лицо. Чихнула пять-шесть раз подряд. Попыталась хоть как-то облегчить свои муки, поудобнее устроившись. Интересно, выгадает ли что-нибудь Кэти от этой авантюры? Помогла ли она ей в долгосрочной перспективе – или сделала лишь хуже? На некоторое время мысли Лизы задержались на Бобе, но она погнала их прочь – где Боб, там и образ ребенка.
Оно давно уже не давало ей покоя, это призрачное младенческое личико – с беззубой улыбкой совсем как у Боба, с узнаваемыми носом и выпуклым лбом… и прядью ее рыжих волос. Слюнявые губы чмокают, ручки тянутся вверх и хватают воздух. Лиза видит и себя в этом наваждении – со спины, идущей к ребенку. Вот она снова стоит позади себя самой и наблюдает, что будет дальше, не в силах сказать, что сейчас отражается на собственном лице. Она улыбается или кривится? Хочет взять ребенка на руки или швырнуть на пол? Как наблюдательница, Лиза всякий раз надеялась немного сместить фокус, как-то расширить границы видения и увидеть-таки, что же испытывает ее двойник. Получить хотя бы толику представления. Но всякий раз, когда она двигалась, другая Лиза повторяла за ней, и все так же на виду оставался один лишь младенец.