– Он уже мертв или присоединился к своей семье. Твоя прославленная литературная героическая фигура – чушь собачья. Он не паладин верхом на белом коне, Кэтлин, – он не вернется за нами.
– Вернется, если только сможет.
– Чушь собачья. Видела ту девку? Он нашел свою любовь, а она тоже мертва. Думаю, он и ее убил – давным-давно.
– Нет.
– Да. И к черту все это дерьмо. Нас не спасут.
– Это не так, – сказала мать Джейкоба, дама с тающим лицом, с трудом говорящая из-за изуродованных губ. Она вышла из теней, будто всегда была их частью, просачиваясь прядь за прядью, формируя свое незавершенное бытие. – Вам придется поторопиться, если вы хотите выбраться отсюда. Мои дети – сумасшедшие… но скоро вернется Айзек, и тогда все станет гораздо, гораздо хуже.
Кэти могла вообразить многое.
Еще до того, как вспомнилось, что у нее в прошлом были случаи безумия и убийства, она знала, что есть и другие вопросы, требующие рассмотрения.
Когда ей было тринадцать, ей приснилось, будто она идет домой из средней школы с Джеффом Риммером, мальчиком из соседнего класса, который ей очень нравился. Джефф про это знал и частенько ее щипал и бил, так вот выказывая ответное расположение. За один особо сильный щипок под грудью она проткнула ему карандашом палец, и папа, помнится, сильно ругался из-за того, что ему придется оплачивать чужой медицинский счет. Итак, в том сне Джеффри был довольно-таки милым малым, но в какой-то момент его жестокая натура все равно пролезла наружу, и, зачерпнув словно бы из воздуха горсть горячих углей, он швырнул их ей в лицо, крикнув каким-то совершенно чужим голосом:
– Печь разогревается!
Впечатление от кошмара не спадало еще несколько дней, но через неделю его все-таки вытеснили другие, более яркие впечатления. Но в какой-то момент Джеффри пропал из школы на три дня и даже на важной контрольной по естественным наукам не объявился (что грозило окончательно испортить его и без того плохие оценки). Кто-то упомянул его имя раз, другой, третий… К обеду Джеффри стал сущей притчей во языцех, и тогда Кэти, набравшись духу, подошла к Вонючке Гарольду Палаццо, лучшему другу Риммера, и прямо спросила, что случилось. Гарольд в ответ уставился на нее с такой осязаемой злобой, что Кэти испугалась, не выбьет ли он ей, часом, зубы.
– Ты что, не в курсе? – задал он вопрос, на который невозможно было ответить иначе, кроме как упереть кулаки в бока и ошеломленно ухмыльнуться, что, по ее признанию, было совсем не похоже на ответ. Нет, она ничего не знала. Она вцепилась в руку Гарольда, чуя, как страх выворачивает ей желудок наизнанку, и тот отпихнул ее с силой, закричав до того громко, что другие дети бросились оттаскивать его от Кэти, покуда он не набедокурил. Его глаза буквально закатывались от злости.
– Он умер! – выкрикнул Гарольд, и тут Кэти поняла: о, о, да, я действительно что-то знаю, вот только понятия не имею откуда. – Дом его семьи дотла сгорел. Об этом и в новостях сказали, и в газете. Директор три дня назад объявление давал! – Кричащие дети подозвали двух учителей, чтобы те помогли Гарольду не свернуть Кэти шею. – Была месса, уйма народу пришла – там даже твои предки были, как ты можешь не знать?
Даже когда учителя вели Гарольда из столовой под руки, он дергался, вырывался и изо всех сил пытался добраться до нее. Вослед ей, по всему коридору летел его яростный вопль:
– Да как ты можешь НЕ ЗНАТЬ?!
Кэти и сама не понимала, как она могла не знать (а ведь откуда-то все ж – знала). Однако после того рокового дня, проведенного у бабушки, она заподозрила что-то в себе. Кто знает, вдруг это она сделала так, чтобы дом Джеффри сгорел, разозлившись из-за того, что он не пригласил ее в кино? Много лет спустя она больше не вспоминала ни об этом сне, ни о Джеффри Риммере, пока чтение «Исчезнувшего» не вернуло ей все это одним быстрым и почти любовным ударом по лицу – главой, где ребенок рано уходит из школы, идет домой и засовывает голову в духовку, не понимая, что отравиться газом без должной герметизации не выйдет, а вот поджарить себе лицо – запросто. Начинается пожар, и дом сгорает дотла, убивая и остальных членов его семьи. К тому времени кокаин уже довел ее до предела, она нервничала, ожидая возвращения Тима домой, и книга только усилила ее нервозность. Она не только усугубила ее иррациональные мысли, но и придала им некоторую стройность, дала новый толчок, подкачала и смазала, как скрипучий велик. Кем надо быть, чтобы писать вот так – брать какую-то крупицу ее собственного кошмара, раздувать в давно погасшем угле огонь и швырять его ей в лицо? Она перевернула книгу, которую держала в руках, в поисках фотографии автора на обратной стороне обложки, но ничего не нашла.
Но вскоре, изучая вопрос, она узнала больше об умершей семье Джейкоба – и поняла их неявную связь.
Инвалидное кресло заскреблось в дверь. Кэти бросилась вперед, уже не так боясь матери Джейкоба, которая быстро растворилась в тени.
– Подожди! Помоги нам!..
Раздался очередной сухой смешок Лизы, уверенной, что никто другой, и особенно – женщина, которой отрубили голову десять лет назад, не сможет им сейчас помочь.
– Заходи, Джо, – сказала она достаточно громко, чтобы ее было слышно в коридоре. – Ты застрял здесь не просто так, не так ли? В доме за лесом, ты, грязноштанник. Уверен, что твой отец не приволок тебя на этот остров по весьма конкретной причине – например, потому что знал, что ты из тех долбанутых психов, которым самое место в коррекционной школе, а? Ладно, тебя понять можно – тебе бы никто, кроме сестры, не дал, – но эта твоя Рейчел тоже та еще штучка. И как, нормально ей было, когда ты запускал ей руку в трусы? Или она сама подставлялась? Что ты с ней сделал, Джо? А со своим младшим братом? Что вы с сестрой сделали с ним там, в грязи?
Она знала, что они где-то там, в коридоре, жаждут плоти.
– Скоро он до вас доберется, ублюдки.
А может, и не скоро – ведь мертвая женщина болезненного вида утащила его за собой. Из одной битвы с сомнительным исходом – в другую.
Я могу быть полезна. Могу помочь ему. Кэти крепко сжала в кулаке дверную ручку шкафа и легко открыла ее. Внутри каморка-кладовка оказалась больше, чем снаружи – ее темные недра простирались глубоко, не ограничиваясь дальней стенкой. Здесь все это и началось, отсюда вышли все омутовские ужасы. Альфа и омега, начало и конец. Бросив взгляд через плечо, она увидела, как Лиза колотит в запертую дверь спальни, как будто ей взаправду хотелось выскочить наружу и задать Джозефу с Рейчел трепку бо́льшую, чем они задали ей.
Кэти сделала шаг вперед. Он дался ей легко – как подняться с кирпичного крыльца и зайти в дом, чтобы посмотреть, что можно внутри увидеть. Что-то ткнулось ей в руку, и шепот мертвой женщины зазвучал в ее ухе. Она сжала кулак, чувствуя какую-то текучую субстанцию в своей хватке, но, подняв его к глазам, ничего не увидела. Шепот не умолкал, и она произнесла:
– Вот как?..
Она придвинулась ближе, все еще находясь в комнате, но теперь уже не являясь ее частью, надеясь вопреки всему – поскольку все ее надежды до этой поры были напрасны, – что в месте, куда она направляется, она найдет Джейкоба, а не дедушку, Тима или ребенка.
Двери сомкнулись за ней.
Корчась в агонии, Офелия потянулась за поддержкой к Кролику, Червю и другим музам, окружавшим ее, помогавшим ей перебраться на густую травяную подстилку на опушке леса. Родовые схватки становились чаще, словно медвежий капкан открывался и снова резко закрывался внутри нее. Ребенок знал, что его отец вернулся, и до сих пор тянул с появлением на свет, желая выйти в мир у него на глазах. Она боролась с болью, пока ее колени не подогнулись. Она больше не могла стоять.
Червь засунул руку в рот Офелии, и она укусила его, всасывая его любящую кровь. Радость единения и пополнения семьи затмила все страдания. Ее ноги подкосились, когда Олень уложил ее рядом с прудом, раздвинув колени шире и опустив ступни в прохладу воды. Ее зелено-белые волосы растрепались по пестрому земляному ковру. Дождь выбивал из земли изумрудную пену.
Офелия завыла, и музы зашептались, понимая: время пришло. Все собравшиеся у роженицы были напуганы, но и заинтригованы тем, что сулит им новое рождение. Клубки вен, точно змеи, вздувались на шее Офелии, желтые глаза ярко вспыхивали, когда она тяжко дышала. Оглянувшись на дом, она захныкала:
– Мой повелитель, мой Люцифер…
Лес плакал.
Ребенок рвался на свободу, более не желая ждать.
Глава 26
Джейкоб встретился глазами с самим собой в детстве и прошептал:
– Это не сон.
Ребенок склонил голову набок и произнес в ответ:
– Это неправда.
Мама входит в комнату и объявляет, что ужин готов, и тут же Элизабет исчезает. Шашки разлетаются, как от порыва ветра. Подходит его мать, озадаченная, слегка хмурая, и спрашивает:
– Что ты там искал?
Он пожимает плечами, и это ее успокаивает. Ее легко успокоить – потому что она на самом деле так редко хочет делать то, что делает. Мама в последнее время стала более угрюмой, папа почти не разговаривает, стук наверху становится громче, как будто он бьется головой о стену. Скоро вновь заговорит машинка. Осколок летнего солнца врезается в окно и попадает прямо в глаза Джейкобу, ослепляя его.
Джейкоб поглубже залез в чулан, думая, что скоро, уже очень-очень скоро придет час топора; он мог чувствовать это. Из беспокойной, текущей чернильной тьмы он услышал шаги далеко позади. Теперь Бет казалась еще более напуганной, ее пальцы так касались его лица, словно она пыталась нащупать иной образ под его кожей. Он коснулся ее платья – ткань точно такая же, как и во все предыдущие его прикосновения к ней.
– Что я тебе обещал, Бет?
Его голос – такой же безжизненный, как и у любого другого члена семьи Омут в этом доме. Он помнит, как папа плакал, хватая его за горло. Близится час топора.
– Ты обещал мне кровь, – сказала Элизабет.