– вдруг она всё же несправедлива к оврагу? Но потом долго выдирает репейниковые шарики из складок платья. Да и знакомых в овраге не встретишь.
Совсем не то в липовой аллее.
– Здравствуйте, как поживаете, Гликерия? – приветливо раскланиваются знакомые.
– И вам доброго дня, – чинно отвечает Гликерия. – Ничего себе поживаю.
Аллея длинная, можно долго идти по ней и считать липы. Правда, на шестнадцатой липе (рядом с ней как раз синяя скамья с гнутой спинкой) Гликерия всегда сбивается, потому что язык у неё устаёт считать. И ещё потому, что она не любит число семнадцать – какое-то оно острое, шершавое, у Гликерии от него даже мурашки бегут от левого уха до хвоста.
Но она совсем не огорчается, что сбилась, а спокойно думает: «Половина аллеи. Потом ещё половина, и получится целая аллея. Как интересно. Из двух половин яблока почему-то никогда, никогда не получается целое яблоко. Сколько ни считай их, всё равно это всего лишь две половины яблока».
Пока Гликерия думает о липах и яблоках, настаёт время поворачивать домой. И тут Гликерия начинает волноваться.
Вот калитка, вот старая яблоня, вот перевёрнутое ведро с дыркой (Гликерия его не выкидывает насовсем, всё думает, куда бы оно могло сгодиться. Например, с ним можно ходить за водой, когда вода в доме уже есть, а прогуляться хочется).
Вот уже и крылечко.
А Гликерия с каждым шагом всё озабоченнее делается, и за ушами у неё становится щекотно от напряжения.
Наконец Гликерия останавливается прямо напротив двери и осторожно суёт лапу в карман.
Мало ли что можно встретить в кармане.
Но карман пустой. Там почти ничего не лежит, только несколько вишнёвых косточек, стёклышко от лупы, парочка старых писем на розовой бумаге (края у писем замохрявились, и уже почти не видно, что по краям были красивые золотые виньетки), расчёска для усов, перламутровая пуговица, которую как-нибудь надо будет перепрятать в комод, и труха от высохших и рассыпавшихся осенних листьев.
«Кажется, я подняла их у калитки и сунула в карман позапрошлой осенью. Они были такие красивые», – думает Гликерия, перебирая пальцами содержимое кармана.
Увы. Ключа от дома в кармане нет.
«Не знаю я, не знаю, куда делся твой ключ, – устало думает Карман. – Ей-богу, пять минут назад он был ещё здесь».
Гликерия разворачивается и бежит к знакомому, у которого есть много тисочков, рашпилей и надфилей.
– Неужели опять потеряла? – ахает Знакомый с тисочками, открывая Гликерии дверь.
Гликерия горестно вздыхает, и губа у неё дрожит.
Через пять минут (ну и противно визжат эти рашпили и надфили) она получает новенький серебристый ключ и, зажав его в кулаке, отправляется домой.
Так случается каждый день.
– Почему бы тебе не повесить ключ на шею, на шнурок? Может быть, тогда ты не станешь терять его, – предлагает однажды Знакомый с тисочками.
«Хорошая, конечно, идея, – пожимает про себя плечами Гликерия, – но ведь в таком случае Карман обидится на меня. Решит, что я ему не доверяю. А ведь он ни в чём не виноват. Наверное».
– Знаешь что, – говорит Гликерия, – у меня есть идея получше. Если тебя не затруднит, сделай мне, пожалуйста, 16 раз по 16 ключей. У меня всегда будет запас.
– Конечно, не затруднит, – кивает Знакомый с тисочками.
Вечером он заходит к ней с увесистым мешочком. В мешочке насыпаны ключи.
– Вот спасибо, – радуется Гликерия.
Весь вечер Гликерия режет ленточки от конфетных коробок пополам и складывает их пучками по 16 штук.
«Забавно, – думает Гликерия, – половина ленточки и половина ленточки получается… две целых ленточки. Только коротких. Отчего же с яблоками всё по-другому?»
А утром Гликерия идёт в сад и развешивает все свои ключи на яблоню. Ленточки от конфетных коробок завязаны аккуратными бантиками.
«Теперь, – радуется Гликерия, – ключи будут всегда у меня под рукой. Я буду всякий раз срывать с дерева новый ключик. А ещё – я положу запасной ключик под половичок на крыльце!»
– Ах, батюшки, – спохватилась на этом месте Гликерия, – а половичка-то у меня нет!
Дует ветерок, ключи на яблоне у калитки тихо и нежно звенят. Сидит Гликерия на крыльце, вяжет себе новый круглый половичок в полосочку.
«Интересно, – думает неспешно Гликерия, – у круглого половичка, пока я его вяжу, вообще нет никаких половин. Отчего же с яблоками, именно с яблоками всё получается так странно?»
Мышь Гликерия и серебряный карандаш
Мышь Гликерия в пятницу утром проснулась и подумала: «Какая-то я нетворческая мышь».
У всех кругом разные таланты. То романсы поют под гитару, то крестиком вышивают, то фуксии разводят. А одна знакомая даже выпиливает лобзиком силуэты экзотических зверей.
И только у Гликерии не видно никаких творческих способностей.
Нет, она, к примеру, петь тоже может. Громко поёт Гликерия, красиво, ей самой нравится. Кто слышал – говорят: ничего себе. И спрашивают: что это такое ты пела, Гликерия? А когда Гликерия отвечает, то все удивляются: надо же, никогда бы не подумали! Разве что стихи знакомые…
– А может, мне стихи сочинять? – воодушевилась Гликерия.
Отложила Гликерия завтрак (гренки, намазанные вареньем, и топлёное молоко) и пошла погулять, чтобы обдумать мысль.
Попалась навстречу одна знакомая.
– Что-то, Гликерия, – говорит знакомая, – какое-то у тебя выражение глаз сегодня необычное: не то голодное, не то поэтическое.
«Вот он, указующий перст судьбы, – подумала Гликерия. – Всё одно к одному: стихи – это, вне всякого сомнения, моя стезя».
Однако поэзия – дело серьёзное. Надо сперва подготовиться.
Купила Гликерия блокнот в красном шёлковом переплёте и серебряный карандаш с белым ластиком на конце. И в библиотеку отправилась.
Библиотека была совсем недалеко, в конце липовой аллеи в углу парка.
– Я, – говорит библиотекарю Гликерия, – стихи хочу писать, и мне про это надо теоретически подковаться.
– Подкованная мышь – это великолепно, – степенно согласился библиотекарь. – Хотя в стихах главное – это настроение. Я вам сейчас поэтический словарь принесу.
И, шаркая тапочками, ушёл куда-то вдаль, растворившись в сизом сумраке меж стеллажами.
Гликерия долго ждала. Заскучала. Решила пока почитать любую книгу, до которой дотянется.
Взяла наугад.
Открыла.
Аккурат на букву «М» читает: «Мыши – великолепный пищевой продукт, как в сыром, так и в обработанном виде. Особенно хорош хво…»
В глазах у Гликерии помутилось от ужаса, сизый библиотечный сумрак опустился на неё душным облаком. А дальше она и не помнит ничего.
– Что ж вы так неаккуратно с книгами обращаетесь? – брызгает на неё водой из цветочной вазы невесть откуда взявшийся библиотекарь. – На этой полке вовсе не для вас литература стоит. Это вам для кошек справочник попался. О вкусной и здоровой пище.
И, чтобы Гликерию окончательно успокоить, показал ей другую книгу:
– Вот, гляньте, в «Мышиной энциклопедии обо всём» вовсе даже написано, что мыши – это существа нежные, поэтические…
Гликерия свежую шишку на затылке лапой потёрла и отвечает:
– Я и сама знаю, что мы поэтические. Я как раз насчёт поэзии сюда и пришла.
Сунула мышь Гликерия том литературной энциклопедии под мышку.
И домой поспешила.
Сидит Гликерия с книгой на крыльце, топлёное молоко пьёт (оно остыло, конечно, но Гликерия его заново погрела).
«Сначала прочитаю все чёрные крупные слова слева, решила она, – а мелкие подробности про них буду потом читать…
Амфибрахий, например… Красиво звучит. На что это похоже?» – думает Гликерия.
Это такая старая фланелевая тряпочка, которой она вытирает пыль с пианино. Серенькая, мягкая…
«Анапест… Анапест – похож на цветок. Листья у него длинные, как у осоки, острые такие… Когда стебель ломаешь, то раздаётся сочный хруст.
Анжамбеман… Кажется, у соседа из дома на углу была такая фамилия. Жаль, он уехал давно и далеко. И писем никому не пишет…
Белый стих…»
Отложила тут Гликерия словарь, задумалась. Понравилось ей это: белый стих.
Интересно, белый стих – он какой? Совсем белый, как свежий снег под ярким солнцем, или палевый, как топлёное молоко?
«Это мне как раз подходит, – решила Гликерия. Дальше и подковываться не стоит, только время терять».
Достала Гликерия новый блокнот в тёмно-красном шёлковом переплёте. И принялась творить.
К вечеру у Гликерии набрался полный блокнот белых стихов.
Села Гликерия на закат любоваться, открыла восьмую страницу в блокноте. Эта восьмая белая-белая страница была как раз про солнце, которое катится за дальний лес. Так Гликерия решила для себя. А девятая белая страница была про то, как в тёплый летний вечер в саду стрекочут сверчки.
– И правда, главное в стихах – это настроение, – вздохнула Гликерия, любуясь закатом. Настроение у неё было хорошее и очень поэтическое.
Вот только серебряный карандашик с белым ластиком на конце пока не пригодился. Но это ничего, может быть, завтра с утра Гликерия откроет в себе рисовательный талант.
А перед сном Гликерия ещё раз в литературный словарь заглянула, так, от нечего делать. Оказывается, белый стих ещё верлибр называется. Но это слово Гликерии не понравилось. Как-то оно не по-мышиному звучит. Пусть его в кошачьей энциклопедии употребляют.
Мышь Гликерия и чистый холодильник
Мышь Гликерия решила прибраться внутри холодильника. Ей очень нравится складывать все продукты в большую корзину, а потом насыпать на маленькую тряпочку белой тонкой и нежной соды и протирать гладкие прохладные стенки.
В чистом холодильнике бывает так хорошо, что Гликерия иной раз всерьёз подумывает: не поставить ли на нижнюю полку плетёное кресло-качалку с тремя шёлковыми подушками – бордовой, тёмно-зелёной и лиловой и не проводить ли там иногда время в жаркий летний полдень? В холодильнике всегда светло – Гликерия проверяла это, подкрадываясь к нему и неожиданно открывая дверцу, но ни разу не застала холодильник врасплох. Можно достать с верхней полки что-то вкусненькое погрызть. А если прорезать в стенке холодильника окошко, повесить занавеску в синих незабудках, то получится совсем хорошо.