Приходят тебя навестить друзья и знакомые, и все задают вопросы.
– Ну что, заболела? – сочувственно качают головой друзья и знакомые.
– Заболела, – подтверждает Гликерия.
– А где ж это тебя так просквозило? – любознательно интересуются друзья и знакомые.
– Да кто ж его знает, – туманно отвечает Гликерия.
– Ты бы, Гликерия, босиком меньше ходила, – проявляют суровую заботу друзья и знакомые.
Тут Гликерии становится скучно разговаривать, и она поворачивается носом в потолок. Друзья и знакомые понимают, что обижаться на невежливую Гликерию не стоит, потому что больная Гликерия за себя не отвечает.
И уходят от Гликерии, выстроившись гуськом. Закрывается за ними дверь, и Гликерия снова одна.
Неинтересно болеть.
И никогда бы Гликерия не взялась за такое скучное дело, если бы не одна тайная Гликерина страсть.
Гликерия ужасно любила покупать лекарства.
Мимо аптеки, например, Гликерия никогда не могла просто так пройти. Таблетки такие красивые все – розовые, зелёные, белые, а ещё есть длинными колбочками – двухцветные. Зачерпнёшь прохладную горсть – они приятно проскальзывают сквозь пальцы. А ещё есть пластыри. Их можно везде приклеивать, где болит, а потом отклеивать. Правда, если к ним шерсть прилипает, то болеть начинает, как раз когда пластырь снимать примешься, поэтому Гликерия клеит пластырь на ладошки и пятки. А ещё есть большие белые таблетины – их можно кидать в воду и потом сидеть, любоваться бурлящими пузыриками. А ещё есть сладкие сиропы, и к ним непременно приложена маленькая цветная ложечка. С фиолетовыми полосками на ручке, или с красным цветочком, или вся-вся жёлтая, или ещё какая-нибудь. У Гликерии таких ложечек скопилось уже много, штук пятнадцать или двадцать шесть. А может, и сорок девять. Ложечки Гликерия особенно ценила.
В аптеке Гликерию знали. И уже слегка сердились на неё.
– Нельзя так много лекарств покупать, Гликерия, – говорили ей в аптеке. – Таблетки и пилюли продаём только тому, кто болеет. А у тебя что? Ничего? Вот тебе сироп из шиповника, вот к нему новая пластмассовая ложечка, и иди-ка отсюда, радуйся, что здорова.
Конечно, хорошо, что в коллекции появилась ещё одна ложечка, шестнадцатая, двадцать седьмая или пятидесятая. Но одна ложечка, даже если она, к примеру, вся лиловая в фиолетовую крапинку, сердце надолго не согреет. Вечером полюбуется Гликерия на ложечку, а утром думает: «Вот бы ещё одну купить. Вдруг следующая окажется голубая с синими загогулинками».
Зато как только заболеешь, так в аптеке сразу продают тебе кучу всего.
А в эту среду пошла Гликерия прогуляться в черничнике. Ягод поесть, а заодно и листочков черничных набрать, чай с ними получается хороший.
Погуляла Гликерия, пришла домой. Глянула на свои лапы – а они все в синих пятнах. И пятки синие, и ладошки синие, и язык – Гликерия специально к зеркалу сбегала проверить – тоже синий-пресиний. И кончик хвоста, который всю жизнь был розовый, – тоже какой-то стал синеватый.
Гликерия обрадовалась и бегом в аптеку.
– Продайте, – говорит, – мне побольше всяких таблеток и, главное, сиропов. Расхворалась я, совсем плоха.
– Чем же это ты заболела, Гликерия? – говорят в аптеке, на всякий случай придвинув поближе большую коробку с витаминными сиропами.
– Напала на меня ужасно серьёзная болезнь, – скорбно отвечает Гликерия. – Посинявка у меня началась.
– Что-о-о??? – удивились в аптеке.
– Посинявка, говорю же вам, – объясняет Гликерия.
И, чтобы ей совсем поверили, синие ладошки на аптечный прилавок положила и рот во всю ширину раскрыла, высунув язык.
Стр-р-р-ашная посинявка!
В аптеке как Гликерину посинявку увидели, так и обомлели.
И от неожиданности нечаянно всю коробку с сиропами на пол уронили.
Пузырьки бзынькнули, хряпснули, сироп растёкся из-под прилавка большой, густой и липкой лужей.
Гликерия в луже потопталась, задними лапами почвакала и говорит:
– Я думаю, при посинявке очень вредно, когда задние лапы в сиропе. Пойду мыться, а к вам попозже ещё загляну.
Сидит Гликерия у себя на крылечке, чай с черничными листочками пьёт, задние лапы в тазик с тёплой водой опустила.
А тут приносят ей посылку из аптеки. На посылке написано, что остались от разбитых пузырьков не только большая лужа сиропа и битые склянки, а ещё и куча разных пластмассовых ложечек.
Ложечки совсем не пострадали и никому теперь не нужные. Может, Гликерии пригодятся?
Гликерия стакан с чаем отставила, посылку открыла, а там и правда ложечки, в сиропе измазанные, насыпаны – до краёв.
Гликерия их до ночи мыла и по цветам раскладывала. И радовалась.
«Теперь, – думала Гликерия, – можно долго-долго не болеть. Пока не пройдёт счастье от целого ящика ложечек».
А черничный чай можно и утром допить.
Мышь Гликерия и деревянные санки
Мышь Гликерия выглянула в окно и вздохнула от счастья. За ночь всё, что было за окном, – яблоню, крыльцо, забор, лужайку – засыпало снегом.
Гликерия так обрадовалась, что даже не стала пока пить утреннее какао, а сразу (прямо в ночной рубашке и босиком) побежала на крыльцо.
Она постояла немного в проёме двери, а потом осторожно, задержав дыхание, коснулась босой лапкой нежной белой бархатной поверхности. Тонкий слой снега быстро протаял под её узким следом – и показались серые доски террасы. Тогда Гликерия попробовала ещё раз – другой лапкой и отдёрнула её быстрее. Новый след вышел на загляденье – аккуратный и чёткий: вот пятка, вот длинные пальцы.
Гликерия полюбовалась на отпечаток лапы и пошла в дом: из кухни слышался тонкий призывный свист чайника. За ней тянулись, высыхая, влажные следы.
Пока она пила какао, снег повалил густыми хлопьями.
«Пожалуй, после обеда можно будет пойти кататься на лыжах», – решила Гликерия.
В чуланчике под лестницей, где хранились лыжи, вкусно пахло сушёной малиной, лыжной мазью и самую малость – пылью.
Гликерия достала чехол с лыжами и разложила их на полу в коридоре.
Гликерины лыжи достались ей в наследство от тётушки. Были они покрашены ярко-красной краской (хотя, конечно, местами краска уже облупилась и слезла, но честное слово, они были когда-то красными!), на тускло-серебристых креплениях висели, приподняв пятки, чёрные ботинки, а ещё к лыжам были примотаны верёвочкой две палки. Бамбуковые, с широкими кружками на крестовинке из кожаных ремешков.
Первым делом Гликерия отстегнула ботинки. Они давно потеряли первоначальную гладкость и чёрными мятыми шершавыми боками походили на две высохшие черносливины (так бывает, забудешь пакетик с черносливом в чулане года на три – и достаёшь потом каменно-ссохшиеся, покрытые седоватой плесенью и пылью длинные черносливины, которые и пахнут-то черносливом едва-едва).
Надела Гликерия полосатые шерстяные носки, натянула на ноги ботинки и принялась туда-сюда прохаживаться – ботинки разминать.
А тут и «послеобеда» настало.
Когда Гликерия добралась до городского парка, где она любила кататься по сосновым аллеям и ещё с горки, она увидела, что друзья и соседи уже проторили вдоль и поперёк парка лыжни, так что ей оставалось только решить, куда поехать – к летнему театру или в сторону катка.
Гликерия неторопливо поставила лыжи на снег, пристегнула лапы в ботинках, натянула поглубже на уши лиловую шапочку, взяла палки, оттолкнулась и – поехала!!!
Сперва она ехала прямо, никуда не сворачивая. Над её головой проплывали верхушки сосен, она отталкивалась палками, двигала длинными лыжами и была очень довольна собой.
Вот только ей казалось, что к свежему ясному свисту снега под полозьями лыж примешивается ещё какой-то странный звук. Больше всего это было похоже на приглушённое недовольное бормотание.
Но когда она решила свернуть в сторону горки – случилось неожиданное.
Правая лыжа поехала туда, куда её направила Гликерия, а вот левая задержалась на секунду, а потом решительно свернула налево.
Гликерия поднялась, отряхнулась и снова встала на лыжню. Однако когда она попыталась тронуться с места, левая лыжа осталась на месте и даже слегка отпрянула назад.
Третий раз Гликерия не стала искушать судьбу («Чай, мы не в сказке, чтоб три раза в снег-то бухаться», – подумала Гликерия).
Она отстегнула лыжи, подхватила под мышку палки и отправилась домой.
Пока она тащила лыжи, бормотание стихло.
Палки она оставила в коридоре, а с лыжами наперевес решительно прошагала в гостиную.
Там она положила их на ковёр и сказала в воздух, ни к кому не обращаясь:
– Так. И в чём, собственно, дело?
– Во-первых, поставь меня… и этого… правого тоже – к печке!
– Зачем к печке? – слегка оторопела Гликерия от такого начала разговора с собственными старыми лыжами.
– Затем, – сварливо отозвалась левая лыжа, – что обычно – лыжи у печки стоят! Так уж у нас, у лыж, принято!
– Но у меня нет печки, – смутилась Гликерия. И добавила с надеждой: – А может, камин подойдёт?
– Камин подойдёт! – ответили ей лыжи хором.
Гликерия прислонила лыжи к стене у камина и посмотрела на них в упор со всей возможной решительностью:
– Так в чём всё же дело? Почему вы поехали не туда, куда я хотела?
– Простите, Гликерия, – вежливо отозвалась правая лыжа. – Я лично – поехал как раз в правильном направлении, а за этого я не отвечаю. Я ему говорил!.. Вот пусть он объясняется с вами сам.
– И объяснюсь, – с вызовом откликнулась левая лыжа. – Вот вы, Гликерия, никогда не задумывались, что собеседника надо называть по имени?
– Это вас по имени? – удивилась Гликерия.
– Нас, нас!!! Вы даже никогда не поинтересовались, как нас зовут, – лыжи и лыжи!
– А как вас зовут? – вытаращила глаза Гликерия.
– Меня – Игнатий, – ответила левая лыжа. – А его – его зовут Аполлинарий.
Гликерия подумала немножко и уточнила: