– А почему у вас имена – мужские? Вы ведь лыжи?
– Не надо обобщать, – нервно взвизгнул Игнатий. – Надоело это уже! Лыжи, лыжи, всё время лыжи! Как будто у каждого из нас нет своего имени. Поймите вы, мышь, что это оскорбительно! Мы живём всё время вместе, привязанные друг к другу. Выглядим – практически одинаково! Едем всегда в одну сторону! А ведь каждый из нас – личность! Со своими желаниями и … – голос Игнатия сорвался.
– Что вас так удивило, Гликерия? – вежливо вступил в разговор Аполлинарий.
– Я… я просто предполагала, – осторожно косясь в сторону всхлипывающего Игнатия, ответила Гликерия, – что раз вы, извините, лыжи, то каждый из вас по отдельности – лыжа… Э-э-э-э… Женского рода, знаете ли…
– Лыжа? – вскинулся Игнатий. – А невежа, по-вашему, какого рода?
– Зависит от… – замялась Гликерия, стараясь не обижаться.
– Вот и у нас зависит, – отрезал Игнатий.
– Знаете, Гликерия, – деликатно улыбнулся Аполлинарий, – я, конечно, не одобряю его методы, и вы извините, что мы вас два раза в парке уронили… Но вот если бы нам немножко… индивидуальности… Своего жизненного пространства – немножко, самую малость!
Гликерия села на диванчик и подумала. Потом она встала и сказала:
– Я вот что хочу вам предложить. Как вы отнесётесь к тому, что Игнатий будет жить в чуланчике под лестницей, а вы, Аполлинарий, – в кладовке у вешалки? Это не очень далеко, и вы могли бы иногда ходить друг к другу в гости.
– Это было бы прекрасно! – просиял Аполлинарий.
А Игнатий пробурчал:
– Иногда и мышам приходят в голову здравые идеи.
Вечером, когда с новосельем было покончено, Гликерия пригласила лыжи к себе на ужин.
В вазочке посередине стола лежала целая куча разноцветных брусочков лыжной мази, и Гликерия быстро выяснила, что Игнатий очень любит мазь в синей обёртке, а Аполлинарий – в белой обёртке с зелёной полосой.
Палки, Агнесса и Ираида, тоже приглашённые к столу, смущённо хихикали, а на вопрос о жизни ответили, что их всё устраивает и жить каждая предпочитает вместе с сестрой. Ботинки же от приглашения к столу отказались, они любили завалиться спать пораньше.
Всей компанией они решили, что завтра с утра отправятся кататься с горки.
Потом Гликерия достала баночки с краской и подновила Аполлинария. А Игнатий вдруг смутился и попросил покрасить его белой краской.
– Понимаете, мне всегда казалось, что белое мне бы пошло, но приходилось носить то же, что и он, – бормотал Игнатий тихо, пока Гликерия осторожно соскребала слой старой краски.
Потом лыжи – ах, простите! – потом Игнатий и Аполлинарий улеглись по своим комнатам сохнуть и спать.
Гликерия вышла на террасу, аккуратно огибая красивый след босой лапы, оставленный утром, облокотилась о перила и пару минут любовалась заснеженным садом. Потом она зевнула и отправилась спать.
«Кстати, завтра, – подумала Гликерия, засыпая, – надо уточнить, как зовут деревянные санки. А то неудобно».
Мышь Гликерия и кружевные нахвостники
Мышь Гликерия очень любила «Мышиную книгу полезных советов». Ту самую, где написано, как вывести с белой скатерти свежее пятно от варенья, чем мазать хвост, чтобы шерсть на нём блестела, и куда можно использовать крышечки от старых тюбиков с зубной пастой.
Однажды утром открыла Гликерия эту книгу наугад, просто для удовольствия, и прочитала там: «Старой этажерке, которая пылится у вас на чердаке, можно подарить новую жизнь».
Очень это Гликерии понравилось. Во-первых, она любила что-либо кому-либо дарить, а во-вторых, новая жизнь – это замечательно само по себе.
«Что же это я так забросила свою старую этажерку на чердаке, – обеспокоилась Гликерия. – Кстати, а где это – на чердаке?»
И тут Гликерия поняла, что такое слово она слышит не впервые, но ни разу не была на чердаке. И даже не знает, где он находится.
Гликерия села и подумала. Из книги ясно, что чердак это там, где бывает очень пыльно. Гликерия знала только два таких места: немощёная дорога к старому оврагу и пол у Гликерии под кроватью (если заглянуть туда перед генеральной уборкой).
Вряд ли там стоит этажерка. Гликерия много раз ходила погулять у оврага и ещё чаще заглядывала под кровать (туда всё время закатываются шпульки, бусинки и оторвавшиеся пуговицы), но ни разу ей не встречалось ничего, похожего на этажерку.
Отправилась Гликерия в гости к соседке слева. Может, она знает?
Соседка Гликерии чаю налила, мармеладу в вазочку насыпала. Гликерия чай отхлебнула, мармеладину откусила и спрашивает как бы между прочим:
– А скажите, у вас на чердаке не пылится ли какая этажерка?
– Ой, – говорит соседка, – у меня там чего только не пылится! И этажерка, и кресло-качалка, и старые журналы про то, как вязать кружевные нахвостники (это мне ещё от бабушки досталось), и сундук с шёлковыми юбками, вышедшими из моды, и восемь сломанных настенных часов, и…
Гликерия как представила шёлковые юбки и нахвостники, так вся и задрожала от нетерпения.
– А можно посмотреть? – сдерживая волнение в голосе, попросила Гликерия.
– Да зачем вам, Гликерия? Хлам один, ничего интересного. Впрочем, идёмте.
Поднялись они на второй этаж и дальше по лесенке полезли.
Вот он какой, чердак! Чего там только не было!!!
И журналы про кружевные нахвостники тоже были. Целая кипа. Лежали на старой этажерке. На самой нижней полке.
– А вам зачем вообще чердак нужен? – как бы между прочим спросила Гликерия у соседки.
– Да в каждом доме чердак нужен, чтоб всякое старьё туда относить, когда оно уже бесполезное. Я бы с удовольствием свой чердак от всех ненужностей освободила. А на свободе и просторе сушила бы там наволочки и пододеяльники после стирки. Семья у меня большая, пододеяльников много. А наволочек почему-то ещё больше.
Гликерия поскорее с соседкой распрощалась и бегом к себе.
На второй этаж забралась и в самый тёмный угол коридора прямиком направилась. Там лампочка давно перегорела, но Гликерия карманный фонарик с собой захватила. Смотрит – в стене дверь, а в притолоку медный гвоздик вбит, и на нём большой ключ висит.
Открыла Гликерия дверь, а там лесенка наверх – вот он, чердак, её чердак, собственный! Полумрак, пылью пахнет, а в дальней стене – восьмиугольное окно с тонкими переплётами и цветными стёклышками.
И там всё есть, что полагается: и шкафчики, и комодики, и журнальные столики, и табуретки без ножек, и три люстры с разбитыми плафонами, и кресло, и два вытертых коврика, и часы настенные с кукушкиным домиком, и шкатулка с поломанными колечками и серёжками, и ящик левых ботинок, и сундук с правыми ботинками – и все не в пару. Только этажерки не было.
Большой чердак, много прекрасных бесполезных вещей – Гликерия год будет всё рассматривать и удивляться. И места свободного тоже ещё много.
Но без старой этажерки – Гликерия чувствовала – чердак обойтись не может.
Гликерия соседке позвонила. И поделилась идеей – забрать все соседкины чердачные пыльности и ненужности себе на чердак. И… и если можно, непременно не забыть старую этажерку. С журналами.
Соседка даже не спросила – зачем это Гликерии, а сразу согласилась и на радостях тут же устроила большую стирку: достала восемнадцать тазиков и замочила в них все свои наволочки и пододеяльники.
Гликерия к вечеру всё перетаскала, на своём чердаке расставила. И в благодарность подарила соседке большой моток верёвки – чтобы соседка могла весь свой свободный от хлама чердак бельём завешать.
Вечером, в час нежного пения сверчков, Гликерия сидела на террасе, пила чай и при свете керосиновой лампы с молочно-белым абажуром листала журналы со старой этажерки.
«Я хотела подарить старой этажерке новую жизнь, – думала Гликерия, облизывая черничное варенье с ложечки, – а получилось, что старая этажерка подарила новую жизнь мне. Дивную новую жизнь, в которой всегда есть место кружевным нахвостникам. Завтра же с утра свяжу вот этот, персиковый. У меня как раз завалялся моточек ниток подходящего цвета».