– Сумасшедший! Идиот! Все вы тут психи! Все до одного! И мы с Машкой скоро станем такими же!
Его супруга уже пришла в себя и сидела на площадке. Глаза ее как-то странно блуждали, будто она никак не могла сосредоточиться. Наконец она с трудом поднялась и произнесла:
– Пошли вниз, Сеня.
Мы спустились с этой проклятой башни, я спрыгнул на землю последним. Мишка продолжал раскачиваться, как обезьяна. Лицо его выражало высшую степень удовольствия.
– Пойдем искупаемся? – предложил я. – Охолодимся.
– Нет! – рявкнул Барсуков, пытаясь достать голову удалого Стрельца кулаком. Видя, что это ему никак не удается, он плюнул и снова зарычал на меня: – Дай ключи от дома, псих!
– Я-то тут при чем? А ключи под соломенным ковриком, на крылечке… Ну и уходите!
Я повернулся и пошел в другую сторону, а вслед мне Мишка-Стрелец крикнул:
– А все-таки, Вадим, ты не прав! Зря ты все Громыхайлову рассказал, зря!
Я тоже плюнул. Ладно, если он такой выкрутасник, пусть сам выпутывается из этой истории. Как хочет. А я умываю руки. Мне почему-то расхотелось идти к озеру и смущать своим видом веселящуюся троицу, портить им удовольствие. Я свернул к кузнице, поскольку у меня появилась одна интересная идея. Не знаю, правда, как к ней отнесся бы сам Ермольник…
Я не стал заходить внутрь кузницы, а просто стоял в дверях и смотрел, как он и его помощник чешут молотом по наковальне. На мое приветствие они не среагировали. Словно какая-то назойливая муха прожужжала над ухом. Нет, не рады мне здесь, не рады…
– Потап Анатольевич! – позвал я. – Да бросьте вы громыхать… как Громыхайлов. – Получился недурной каламбур. – Вышли бы на минутку, потолковать надо…
Но Ермольник стучал еще минут десять, прежде чем отложил молот, выпил кружку воды и высунул свое темное, матерое лицо из кузницы.
– Чего тебе, парень?
– Сколько охранников и слуг держит на своей вилле Намцевич? – напрямую спросил я, памятуя о том, что с Ермольником лучше не ходить вокруг да около.
– Зачем это тебе?
– Вы же уверены в том, что это они убили деда по приказу Намцевича. И ясно дали мне понять это. У меня есть и другие версии, но я хочу проверить вашу.
– Опять «хочу»…
– Да не цепляйтесь вы к словам! Мы сейчас все здесь оказались в одной западне. Так что нам лучше держаться вместе.
– Я сам по себе, – угрюмо ответил кузнец.
– Ну и зря. С вашим характером и силой… да за вами народ так и попер бы, случись что… Я вам не льщу, а констатирую факт. Ну так сколько?
– Человек десять, – неохотно отозвался Ермольник, но я разглядел на его губах под усами легкую усмешку. – И все вооружены, – добавил он, пыхнув в меня папироской. – Чуешь?
– Чую-чую… Чую и то, что вы там, на наковальне, вроде бы сабельку мастерите? А в углу цельная пика стоит. Что, к Куликовской битве готовитесь?
– Оружие не помешает… время идет лихое. А ты, парень, глазастый. Как Арсений. Ну и что ты надумал?
– Потап Анатольевич, я знаю, что это вы делали ограду и ворота к вилле Намцевича. Сможете мне изготовить еще один ключ к замку? Мне необходимо побывать там ночью. И если получится – кое с кем потолковать. Скажу честно: с Валерией. Мне кажется, что ее там держат вроде заложницы. По крайней мере, она должна многое знать. Очень много.
– Тянет тебя, значит, к ней? Ты, парень, гляжу, совсем как твой дед. Такой же бестолковый. В любви.
– Тянет, – признался я. – А вы, выходит, в этой самой любви целую свору собак слопали? То-то бобылем и живете.
Кузнец крякнул, видно, мои слова пришлись ему по душе.
– Подумай сам, что лучше: когда тебя баба за нос держит и вертит или когда у тебя нос в табаке и ты на нее чихаешь? – ответил он.
– Ладно, оставим этот философский диспут. Так сделаете ключик?
Ермольник долго смотрел на меня, словно оценивая, потом, так ничего и не ответив, ушел в кузницу. «Не вышло», – подумал я. Подождав минуты три, я поднялся и собрался уходить.
Но в это время из дверей снова вышел кузнец.
– Мне не надо ничего мастерить, – угрюмо сказал он. А потом протянул на заскорузлой ладони массивный ключ с двумя бороздками. – Вот дубликат.
– Спасибо, – сказал я и положил ключ в карман.
– Только пойдем вместе, – добавил Ермольник.
Я кивнул головой и пошел по тропинке к поселку.
А оглянувшись через несколько метров, увидел, что кузнец все еще стоит в дверях и каким-то тяжелым взглядом смотрит мне вслед. Затем он круто развернулся и скрылся в кузнице.
В поселке я задержался возле газетного киоска, где поболтал немного с Дрыновым – о том о сем…
Меня интересовал этот высокий и бледный спирит с благородной седой шевелюрой, непонятно каким ветром занесенный в Полынью. Ему бы где-нибудь на парапсихологических симпозиумах выступать, а он в будке сидит. Скрывается от чего-то? Была во всем его облике какая-то тайна, словно он носил маску, а за ней находилось истинное лицо. А за ним – еще одно. И так далее, до бесконечности…
– Скажите, Викентий Львович, а мой дед посещал ваши сеансы? – невзначай спросил я.
– Как же, как же, – кивнул тот головой. – Большим любителем был. Захаживал постоянно.
– И что же он спрашивал… у духов?
– Да разное, – замялся Дрынов, а мне показалось, что его бледность еще больше усилилась, стала почти смертельной. – Я уж и не упомню. Что-то о своих предках. Дальних-дальних. Они ведь, если не ошибаюсь, египетскими жрецами были? Или из Ассирии?
– Впервые слышу, – изумился я. – Это для меня новость.
– Да… мало мы еще знаем о переселении душ, – как-то невпопад произнес Дрынов. И еще более уклоняясь от темы, добавил: – А газет теперь не скоро получим… Когда-то?
Мне почему-то явственно представилась такая картина – словно бы по глазам полоснуло ослепительным лучом, разрезавшим темноту: комната, круглый стол, а за ним сидят все местные спириты – сам Дрынов, доктор Мендлев, булочник Раструбов, учитель Кох, староста Горемыжный, проповедник Монк и рыжая ведьмочка Жанна, и среди них – мой дед… гасится свет, вертится и позвякивает блюдце, а к деду уже тянутся в этом мраке все семеро, четырнадцать рук… семьдесят пальцев… впиваются в его тело… рвут плоть… и лишь сатанинский смех… и смерть…
– Что с вами, вам плохо? – услышал я голос Дрынова.
– Нет, – мотнул я головой, сбрасывая наваждение. Но ведь могло же, могло быть такое коллективное убийство? А почему это представилось мне именно здесь, перед Дрыновым?
– Вы как-то побледнели, – продолжил тот.
– Вы – тоже, – отозвался я.
– У меня – болезнь…
– А у меня целых три. Извините, Викентий Львович. – Я увидел, что по улице идут Комочков и Жанна, и пошел им навстречу. Парочка была еще та: оба рыжие, будто курага, и с зелеными глазами, в которых начинал разгораться огонь любви. Медсестра как-то сухо поздоровалась со мной, а потом тотчас же и попрощалась.
– Значит, до вечера! – крикнул ей вслед Комочков, чуть не облизываясь при этом. Я и не предполагал, что он такой сексуальный маньяк.
– А что у нас намечается на вечер? – поинтересовался я.
– Не знаю, что у вас, а лично меня она поведет к Волшебному камню. Как журналист я не имею права не исследовать такое таинственное явление.
– Ладно, исследуй. Только учти: камешек может быть кем-то уже ангажирован. Девушкой-Ночь, например. Это ее излюбленное место.
– Ничего, подвинется.
Странно, но, думая о Девушке-Ночь, я почему-то перестал ощущать ее реальность, и она вновь стала для меня легендой, вымыслом. Но ведь я был с ней и провел одни из самых счастливейших часов в своей жизни! Что происходит? Отчего она исчезает из моего сознания, как воплощение земной и небесной Любви? И вот я уже отзываюсь о ней пренебрежительно, шучу, как примитивный пошляк, словно бы речь идет о той же Жанночке, а не о чудесном явлении, которое коснулось меня.
Может быть, мне больше никогда в жизни не удастся достичь того состояния божественного восторга, в которое ввела меня Девушка-Ночь? И которое есть зыбкая грань между оживающей душой и умирающим телом…
Мы шли вместе с Комочковым к озеру, и я вспомнил то, о чем хотел спросить его в последнее время – о жене Барсукова.
– Слушай, монстр, давно это у тебя продолжается с Машей?
– Месяцев пять, – беззаботно отозвался он, насвистывая какую-то мелодию.
– У меня это в голове не укладывается.
– Странно. Вроде бы там достаточно свободного места.
– Он еще и острит! Как ты, олух, решился на такое? У них же трое детей, семья…
– Ну и что? Теперь, значит, ее нельзя считать женщиной? А может быть, она не любит Сеню? Подумай об этом, моралист из аббатства.
Я подумал. Но все равно не мог понять, что происходит. Какое-то огненное колесо катится на всех нас, готовое раздавить в лепешку. Я всегда считал Барсуковых идеальной парой. Или они делали вид? Или я слеп?
– Так у вас это серьезно? – спросил я с последней надеждой.
Комочков как-то тяжело вздохнул.
– Не знаю, Вадим. Не хочется об этом думать. Маша считает, что да. Она была бы даже не прочь развестись с Сеней. Он, кстати, пока ни о чем не догадывается.
– Вот именно – пока. А когда узнает… Он тебя убьет. Или Машу. А еще лучше замочит вас обоих.
– Чего уж мелочиться? Тогда и себя, и всех родственников… Видишь ли, я все равно не смогу связать свою судьбу с Машей, даже если она уйдет от Барсукова. Потому что… Только ты никому не проболтайся. Потому что через три месяца я сам… женюсь. Вот так-то… И не пялься на меня, как на таракана, все мужчины рано или поздно заводят семью. Пришел и мой черед.
– На ком же ты остановил свой выбор?
– Ну… есть там одна. Позже узнаете. Не бойся, все будете гулять на свадьбе.
– Чтоб тебе в будущем рогоносцем стать!
– Спасибо. Сие все равно неизбежно, так что я отношусь к этому с каменным спокойствием Командора.
– Да он-то вроде бы наоборот. За вдовицей и после смерти подглядывал.
– Ну и дурак! Смотри, а наши-то на бережку загорают…