– Разумеется, – сказал он. – Что угодно, лишь не гоните меня прочь.
В зале нас встретили с напряженным любопытством, а Маша – так даже с нескрываемым ужасом. Григорий поздоровался, скромно сел на краешек стула. Он тоже чувствовал себя неловко. Я же думал о том, что он увидел на кухне, когда приподнял крышку люка. Чьи это были босые ступни ног? Маши? Ксении? Или… Милены? Какие-то нехорошие, гнусные подозрения о моей жене стали закрадываться в голову. А что, если Николая убила действительно она? Нет, не из-за своей подруги, а по какой-то другой, неведомой мне причине. Может быть, ее и Комочкова связывала какая-то тайна? Я внимательно посмотрел на нее и встретил ее встревоженный взгляд. Чего она опасается? Теперь мне казалось, что Милена знает о том, что нам поведал Григорий. Вот так всегда: стоит мне в чем-то засомневаться, и я уже начинаю развивать эту тему до конца.
Марков между тем продолжал невозмутимо осыпать Григория различными вопросами, касающимися его жизни, и не только ее. Наш новый собеседник оказался совсем неглупым парнем, начитанным, самобытно образованным, склонным к глубоким размышлениям. Он производил впечатление человека, который относился к испытаниям судьбы философски, принимая их как должное. И уж никак не походил на кровожадного и безумного маньяка-убийцу. Кроме того, меня поразила его любознательность. Он спрашивал обо всем, что происходило за последнее время в стране и в мире. Видимо, более всего он страдал от отсутствия информации.
После завтрака мы оставили его вместе с женщинами и Сеней Барсуковым, а сами понесли тело Комочкова к церкви, положив покойного на самодельные носилки. Отец Владимир подтвердил свое обещание отслужить панихиду сегодня же вечером. Вернувшись назад и прихватив лопаты, мы отправились на кладбище, готовить могилу – последний скорбный приют для нашего друга. Здесь нас разыскал Громыхайлов.
– Пойдемте скорее, – сказал он. – Еще одно убийство…
Мы уже кончили копать и торопливо пошли вслед за ним. По дороге он рассказал нам, что случилось. На рассвете Викентий Львович Дрынов услыхал крик, донесшийся из соседнего дома: там жил одинокий старик, тот самый Ермолаич, который плел из ивовых прутьев корзины. Дрынов почему-то не придал этому крику никакого значения и снова уснул, а часа полтора назад забеспокоился. Обычно в это время он уже видел Ермолаича на скамейке за своей работой. Он пошел к дому, открыл дверь и увидел, что старик лежит на полу, лицом вниз, а буквально полчерепа у него снесено садовой тяпкой, которая валялась тут же. И Викентий Львович тотчас же поспешил к Громыхайлову.
– Это Гришка, маньяк, – повторял Петр, размахивая зачем-то своим пистолетом. – Уж попадется он мне – пристрелю, как бешеного пса. Без суда и следствия. – Он вдруг остановился. – А кому вы копали могилу?
– У нас друг умер – сердечный приступ, – отозвался Марков.
– Вот горе! – вздохнул милиционер. – Прямо одна беда за другой. Ну вот мы и пришли…
Возле дверей неказистого домика стоял Дрынов, бледнее обычного, а рядом с ним, спиной к нам, – доктор Мендлев. Увидев нас, они расступились.
– Смерть наступила мгновенно, – произнес Мендлев. – Но до этого он, очевидно, увидел своего убийцу и закричал.
Мы вошли в комнату, где лежал труп. Марков тотчас же склонился над ним, перевернул на спину, осматривая лицо. Все мы сгрудились возле него.
– Отойдите! – прикрикнул на нас Егор. – Вы же загораживаете свет. Кто к нему прикасался?
– Только я, – ответил доктор Мендлев. – Но мне достаточно было пощупать пульс, чтобы понять, жив он еще или мертв.
– Странно, – произнес Марков как-то разочарованно. – Я был уверен, что это работа маньяка. – Он прошелся по комнате, лениво осматривая вещи, а мы не спускали с него глаз.
– Кто же, если не маньяк? – сердито произнес Громыхайлов. – Ясно, что Гришка.
– Да Гриша здесь ни при чем, – отмахнулся Марков и взглянул на меня. Конечно, подумал я, раз он всю ночь провел в моем доме. Наконец-то и Егор понял, что Григорий говорил нам правду.
– Вот еще что, – добавил Мендлев, протягивая на ладони небольшую ярко-красную, с желтыми вкраплениями бабочку, проколотую булавкой. Рисунок на ее крылышках походил на открытый глаз. – Я удивился, что она была пришпилена к горлу Ермолаича. Я совершенно непроизвольно снял ее с кожи. Вы не ее ищете?
– Ее, ее, голубушку! – обрадовался Марков. Он достал из кармана свой заветный спичечный коробок и вытащил оттуда еще две точно таких же бабочки с булавками. Потом убрал их обратно, добавив к ним новую. – Ну, вот. Три совершенно разных убийства, но три одинаковых улики на трупах. Ясно, что маньяк специально оставляет свою метку. Еще когда я осматривал тело той девочки, меня поразила эта находка. Я так и понял, что бабочка появилась на ее шее неспроста. Потом женщина – и тот же знак. Теперь здесь.
– Ну… мастер! – восхищенно произнес Громыхайлов, не спуская с Маркова восторженных глаз. – Прямо Шерлок Холмс!
– Будет тебе, – урезонил его мой друг. – Мы теперь знаем только, что он одинокий любитель бабочек, но где его искать?
– Кстати, эта тварь водится на болоте, – сказал доктор. – Называется она по-здешнему «Летучий глаз». Местные жители ее боятся, поскольку верят, что на болоте стая этих бабочек способна облепить все лицо и человек, не видя ничего вокруг, упадет в трясину. Не знаю, правда ли это?
– Правда, – подтвердил Громыхайлов. – Я сам как-то собирал на болоте клюкву и еле отмахался от них. Приставучие, заразы.
– Надо было стрелять, – посоветовал Марков.
– А где Дрынов? – спросил вдруг я. Он как-то незаметно исчез. И я вспомнил ту сцену, когда мы встретили его на полянке возле болота. Ведь он тоже был большим любителем бабочек…
Глава 14Лернейская гидра очнулась
Когда мы возвращались с Марковым домой, я рассказал ему о своих подозрениях. Лично я теперь не сомневался в том, что Дрынов и есть тот маньяк, которого все ищут. Более того, мне казалось, что именно он и подложил электрические провода на спинку моего кресла во время спиритического сеанса. А может быть, и убил деда.
– Не будем рубить сплеча, – отозвался Егор. – То, что он собирает бабочек, – еще ничего не доказывает. Конечно, бледноспирохетистый заклинатель духов весьма подозрителен. Но… здесь, в Полынье, все такие, в кого ни плюнь.
– А тебе не кажется, что мы словно бы увязли в болоте? Вокруг нас порхает смерть, будто бы та же бабочка «Летучий глаз», а мы ничего не можем поделать. За короткий срок шесть убийств, а что-нибудь изменилось? Такое ощущение, что мы бессильны что-либо предпринять.
– Почему же? В любом деле объективно существует процесс накопления кинетической энергии. Рано или поздно эта энергия должна выплеснуться через край. Либо взорваться. И вот тогда все встанет на свои места.
– Ждать новых убийств?
– Я не имею права кого-нибудь арестовать или задержать. У меня нет таких полномочий. Даже допросить никого не могу.
– Можешь, Егор. В экстремальных ситуациях действуют иные законы. Созданные не крючкотворами-юристами, а предписанные высшим судией – Богом. Кто-то должен стать исполнителем Его воли.
– Для меня все это – абстракция. Я практик.
– Сама жизнь докажет тебе, что ты не прав. И очень скоро.
Говоря это, я и не знал, насколько окажусь прав. События этого дня и все последующие уже выходили за рамки общечеловеческих законов и словно бы направлялись дьявольской рукой. Ужас, охвативший жителей поселка, сделал людей неуправляемыми, они как бы потеряли разум, взбудораженные убийствами, следовавшими одно за другим. В своем древнегреческом мифе Намцевич оказался искусным пророком: Лернейская гидра очнулась и напала на Полынью… И самое страшное было в том, что она вселилась в каждого, и каждый теперь словно бы носил одну из ее ядовитых голов.
Стали вспыхивать беспричинные драки, вспоминались старые обиды, и сосед шел на соседа. Особенно лютовали те, кто всю жизнь считал себя обиженным или обделенным чем-то. На колонию рыбаков напали мужики с северной окраины поселка, которые издавна копили на них злобу. Стычка между ними разгорелась среди бела дня. Появились и первые раненые. Один из рыбаков лежал со сломанной рукой, а двое из нападавших получили травмы головы. Снова была предпринята попытка «монковцев» захватить церковь. Женщины толпились возле дома зажиточного старосты Горемыжного, требуя продуктов. Часть из них двинулась к особняку Намцевича, но была очень быстро разогнана охранниками, которые выпустили несколько автоматных очередей поверх голов. Милиционер Громыхайлов и несколько его добровольных помощников рыскали по всему поселку и его окрестностям в поисках Григория, бесцеремонно врывались в подозрительные дома, где по большей части занимались откровенным грабежом. В довершение всего к вечеру, когда мы находились на панихиде в церкви, отдавая последнюю дань памяти Николаю Комочкову, в Полынье случился первый пожар. Группа лиц, возглавляемая и подстрекаемая пекарем Раструбовым, подпалила дом Зинаиды. Они считали, что именно там прячется маньяк, ее сын. Возможно, здесь были и иные причины, личного характера. Огонь, охватив строение, перекинулся и на два соседних дома. Через час все было кончено, все три дома выгорели дотла. Самой Зинаиде удалось спастись лишь чудом. Ее, с сильными ожогами, вынесли люди Ермольника из отряда самообороны. Позже продавщицу магазина поместили в медицинский пункт доктора Мендлева, где она получила квалифицированную лечебную помощь. В условиях подобного разброда и анархии в поселке реально существовали лишь две силы, которые могли бы противостоять творившемуся беспределу. Это была вооруженная охрана Намцевича и местный отрад самообороны Ермольника. Но первые словно бы наблюдали за происходящим издалека, не вмешиваясь в события, а вторые просто не могли поспеть во все горячие точки. Третья же сплоченная и организованная группа – «монковцев» – все больше и больше начинала чувствовать себя в Полынье подлинными хозяевами. После панихиды и состоявшихся сразу же похорон Комочкова мы вернулись домой, где оставался один Григорий, подавленный всем происходящим. А через полчаса произошел инцидент, касавшийся уже непосредственно нас.