Когда мы сидели на кухне и готовились помянуть Николая (у меня оставалась еще одна бутылка водки), стекло в окне вдруг с треском разлетелось вдребезги, осыпав нас осколками, а на стол упал здоровенный булыжник. Тотчас же с улицы донеслись возбужденные выкрики. Небольшая толпа, скопившаяся около калитки и забора, состоявшая в основном из пьяных мужиков, угрожающе потрясала кулаками и палками. Они кричали, что это мы привезли в Полынью все беды и что нас надо как следует проучить. За первым камнем последовал второй, который разбил окно в соседней комнате. Милена и Маша сидели бледные и притихшие, да и я несколько растерялся, подумав о том, что если толпа ринется в дом, то нам придется весьма худо. Их было раза в три больше, чем нас. Только один Марков чувствовал себя словно бы в своей стихии. Быстро вскочив, он выбежал во двор, где ухватил с земли длинную жердь, которая валялась там с незапамятных времен, будто бы ожидая именно этой минуты. Мы видели в окно, как Марков, издав какой-то воинственный кельтский клич, с жердью наперевес бросился к калитке. Натиск его был столь стремителен и угрожающ, что в стане неприятеля сначала возникла пауза-заминка, затем растерянность, а потом враг и вовсе позорно ретировался, не желая, очевидно, связываться с явным сумасшедшим. Марков милостиво не стал преследовать бежавших и, гордый своей викторией, вернулся обратно.
– Объявляю им конфузию, – заявил он. – Эх, горе-вояки, им бы только лаптями щи хлебать!
– А что ты там кричал? – спросил я, убирая со стола осколки стекла.
– Я и сам задрожал от страха, – сказал Сеня. Похоже, что так орут охотники за черепами на Калимантане.
– Нет, это был рык голодного ягуара, – вставила Маша.
– Могу повторить, – усмехнулся Марков.
– Не надо, – попросил его я. – Лопнут остальные стекла.
Однако дело принимало скверный оборот. Пьяная атака могла повториться ночью. Вдвоем с Барсуковым мы забили разбитые окна досками и укрепили калитку, подперев ее изнутри бревнышками. Конечно, все это было не слишком надежно, но я придумал еще один способ обезопасить наш ночной покой. Я соорудил нечто вроде сигнальной системы, развесив вдоль забора пустые бутылки, благо что их в доме оказалось больше, чем требовалось в приличном жилище. Теперь без стекольного звона вряд ли кто смог пролезть во двор. И все-таки мы решили вновь установить ночное дежурство.
– У меня все равно бессонница, – сказал Григорий. – Я привык спать днем… Поэтому, если не возражаете, я готов бодрствовать до утра.
Мы согласились. Этот человек, еще недавно вызывавший нашу неприязнь и опасение, как-то быстро вошел в доверие, и его уже стали принимать за своего. Словно бы он заменил собой умершего Комочкова. Особенно, как ни странно, любознательное благодушие Григорий вызывал у женщин – Милены и Маши. Дамским сердцам всегда нужен какой-нибудь несчастный, изгой, чтобы направить на него свою нерастраченную жалость и милосердие. Хотя у Барсукова и Маркова беглый арестант продолжал вызывать скрытую неприязнь.
Перед сном я предложил провести небольшой следственный эксперимент. Меня не отпускала мысль о тех женских ногах, которые видел Григорий, приоткрыв крышку люка в роковую ночь убийства Николая. Чего проще повторить эту сцену? Не так уж похожи ступни Милены и Маши. И если бы Григорий не узнал их, то мы бы сразу же исключили двух подозреваемых. Я тогда почему-то не подумал о том, что бы мы стали делать, если бы он узнал их? Но мое предложение и так вызвало бурные возражения со стороны женщин. И Маша и Милена наотрез отказались демонстрировать свои лодыжки.
– Я стриптизом не занимаюсь, – сказала Маша. – Все это глупости.
– А я босиком не хожу, – произнесла Милена. – И тебе это хорошо известно.
– Значит, вы сознательно сваливаете все на Ксению? – спросил я.
– Ну почему же? – ответила Милена. – Если вам всем так хочется, чтобы убийцей была именно женщина, то… вот вам вариант: ваша таинственная Девушка-Ночь. По слухам и разговорам, она очень ловка и вездесуща. Может быть, именно она и совершила всю эту серию убийств?
«А ведь и правда, – подумал я. – Кажется, она действительно не пользуется обувью, а ходит босиком…» И все-таки мне было жаль, что они обе отказались от этого эксперимента. У меня бы свалился с души камень. Не хотелось верить, что кто-то из них – Маша, Ксения или Милена убила Комочкова.
Мы разошлись по своим комнатам, а ночью мне приснился скверный сон. Очевидно, возбуждение последних дней как-то сказалось на моей нервной системе. Это был даже не сон, а какие-то полубредовые галлюцинации с чередой лиц и картинок. Вот шел по солнечной дороге, ведущей в Полынью, Коля Комочков, чему-то улыбаясь, а груды камней бесшумно летели вниз… Озерная гладь подернулась зыбкой рябью, и на берегу лежал труп человека – это мой дед, и я вместе с Миленой приближаюсь к нему. Он поднимает голову… лицо деда неузнаваемо. Это он, но взгляд совершенно безумен и страшен… Мы куда-то бежим, падаем, поднимаемся, снова бежим… Кричат люди, они преследуют нас… И впереди только болото… Кто-то манит нас к себе, протягивает руки… Они тянутся из трясины… Ксения? Да, это она… встающая в полный рост, звонко смеющаяся… «Я живая, – говорит она. – Здесь тепло и покойно, идите ко мне…» Теперь слышится лишь мой крик, а Милена зажимает мне рот ладонью…
– Тихо, успокойся, – услышал я ее голос и очнулся. Она поцеловала меня, прижимаясь всем телом. – Что тебе снится?
– Не помню, – отозвался я. – Ксения… Мне кажется, она утонула в трясине.
– Нет, не может быть… Ведь Раструбов сказал, что вывел ее на дорогу.
– Раструбов? – Я подумал о нем. – Раструбов… Почему он так гнусно улыбался, когда говорил об этом? Что он за человек?
– Тебе везде мерещатся убийцы, нелюди… Я чувствую, что даже обо мне ты думаешь такое.
– Да… ты права. Скажи, что тебя связывало с Комочковым?
– Ничего. Только наша общая дружба.
– Это правда?
– Вадим, нельзя так жить, подозревая всех и каждого. Ты сойдешь с ума.
– Мне порой кажется, что это уже произошло. Мы попали в безумное место. Господи, дай нам силы выстоять!
– Когда-нибудь весь этот кошмар закончится… Иди ко мне.
– Я люблю тебя…
Мы снова уснули, а утром нас одновременно разбудили первые солнечные лучи, ласково прикасавшиеся к нашим обнаженным телам. И весь мир снова показался напоенным любовью и добротой. Может быть, так оно и было на самом деле, а мы просто прятались от своих чувств, подражая улиткам? Почему человек всю жизнь обречен жить в клетке, созданной им же самим? Где его желанная свобода и может ли он вообще разумно пользоваться ею? Григорий, как и обещал, не спал всю ночь. Я обнаружил его в зале, где он листал старые журналы, и он доложил мне, что ничего подозрительного за время его дежурства не произошло.
– Если не считать выстрелов, – добавил он. – Похоже на ночную охоту…
– Возможно, так оно и есть, – сказал я, подумав об охранниках Намцевича. Может быть, ради устрашения они палили во время своего «комендантского часа»? Спустя полчаса мы все вместе позавтракали. У нас еще оставалось немного крупы, а вот консервы уже закончились.
– Надо что-нибудь продать, – предложила Милена.
– Зачем? Схожу-ка я лучше к Ермольнику, – сказал я. – У него наверняка что-нибудь найдется…
Но едва я вышел за калитку, как столкнулся с учителем.
– А я к вам, – произнес Клемент Морисович. В руках он держал сумку. – Здесь кое-какие продукты. Их посылает вам… ну, вы знаете кто.
– Валерия?
– Да.
– И конечно, втайне от Александра Генриховича?
– Разумеется.
– Покорно благодарю. – Я отнес сумку в дом, а затем вернулся к учителю. – Как ее настроение?
– Как обычно. Она просила вам передать, что… – Клемент Морисович немного замялся. – Что готовится какая-то акция против отца Владимира. И это очень серьезно.
– Что я должен делать?
– Не знаю. Вам виднее.
– Клемент Морисович, а вы сами-то на чьей стороне?
– Я… ни на чьей. Я не хочу ни во что вмешиваться.
– Трудно остаться посередине.
– Возможно. Теперь о другом. Помните, я обещал вам сказать, кто подложил электрические провода на ваше кресло?
– Я уже догадываюсь, чьих рук это дело. Викентий Львович Дрынов?
Учитель удивленно посмотрел на меня.
– Нет, вы ошибаетесь. Дрынов здесь ни при чем. Я проверил. Это сделал доктор Мендлев. В его кабинете я видел лампу с оторванными проводами.
– Но… зачем?
– Этого я не знаю.
– Спасибо за информацию. – Я пожал его руку. – Скажите, а зачем вы сами посещаете эти спиритические сеансы, вы же образованный человек?
– Здесь мало развлечений, – уклончиво ответил он. – А так… хоть какое-то разнообразие.
– А Дрынов… что он из себя представляет?
– Немного помешан на духах.
– Но это же несерьезно?
– Для него это смысл жизни. Хотя я прекрасно осведомлен обо всех его фокусах. Он прекрасный чревовещатель и имитатор. А когда в темной комнате появлялось какое-нибудь светящееся существо, то здесь тоже не было большой хитрости. Но остальные действительно верили в вызванное им привидение.
– В чем же секрет, Клемент Морисович?
– В человеке, которого он нанимал для этой цели.
– Здесь, в Полынье, я знал только одного артиста подобного рода. Мишка-Стрелец?
– Совершенно верно. Он очень хорошо умел притворяться.
Я задумался. Неожиданная мысль пришла мне в голову. Стрелец был нужен Дрынову для роли духа, но потом он мог стать для него и опасен, поскольку мог разоблачить спирита. И тогда бы все, кто принимал участие в его спиритических сеансах, подняли бы его на смех. То есть уничтожили бы его идею фикс, лишили бы его смысла жизни. Ему бы пришлось либо уехать из Полыньи навсегда, либо жить с клеймом шарлатана. Почему же не предположить, что именно Дрынов убил Мишку-Стрельца? Возможно, что тот стал его каким-то образом шантажировать. Я оставил эту мысль вариться в моей голове, а сам, распрощавшись с учителем, отправился к доктору Мендлеву. Мне не терпелось с ним разобраться. Я не люблю, когда меня пытаются убить так подло и хитро. Уж лучше в открытую.