– Что-то я никак не догоняю, Юрий Валентиныч, – пришибленно промычал Торичео, на цыпочках обследуя пустую комнату. – Как звуковые колебания могут передаваться в безвоздушном пространстве? Вы намекаете, что вас здесь нет, что ли? Тогда где вы? А здесь лишь голос, чёрт знает как… долетающий… откуда?
Студент многозначительно указал пальцем на потолок.
– Думаю, пора вас посвятить, товарищи курсанты, в основы науки о пространстве и времени. – Всё также насмешливо прозвучало из ниоткуда. – Васёк, телепортируйся в мой кабинет, йцукен, там за портретом Ландау в стену вмонтирован сейф. Ключ на кухне в настенном шкафу в банке из-под зелёного горошка, код я тебе продиктую. Портрет снимешь со стены и положишь в кресло. Возьмешь из сейфа специальные шлемы с масками… Как для подводного плавания. Слышал, аквалангист? Разжёвываю: два шлема и две поляризующих маски. Будь с ними осторожен, у меня они все на счету. Ещё зелёный альфа-контур, зелёную такую пластинку помнишь? Он должен преломлять лазерный луч в поляризаторе. Что-то случилось там, разберись на месте. Да, заодно посмотри, закрыта ли входная дверь. Это очень важно.
Едва Торичео покинул комнату, Бронислав начал махать перед собой руками, словно был атакован роем ос, неизвестно как оказавшихся в конце апреля в городской квартире, пытаясь таким образом отогнать наваждение.
Невидимка тотчас отреагировал:
– Ой-ёй-ёй. Погодите чуток, рефлексивный вы мой. Сейчас Васёк принесёт шлемы, линзы в очках, кстати, моего собственного изобретения. Когда наденете, то сможете меня лицезреть в полный рост. Немного терпения, император!
В этот момент Бронислав уловил несколько звуков, которые звуковой аппарат невидимки воспроизвести никак не мог, как бы ни старался. Это были колебания несколько иного порядка, доктор назвал бы их грохотом, потасовкой, разборкой, – да чем угодно, только не разговорной речью.
– Что с вами, – испугался за невидимого собеседника доктор. – Юрий Валентиныч? Вас бьют или вы кого-то бутузите? Мне не видно.
– О, фывапролд! – рявкнул невидимка. – Из гробов тут вылезает всякая нечисть, приходится обратно заталкивать. Говорила мне мама…
– Из гробов?! – переспросил Бронислав, изо всех сил пытаясь сохранить остатки здравого смысла в своей голове. – О каких гробах речь?
В этот момент на него из разных углов комнаты грохотало, бренчало, свистело, скрежетало такое, что укладывалось лишь в один диагноз, который доктор знал не понаслышке. Но это было ещё полбеды: в нём самом, в том месте, где стоял, озираясь и дёргаясь от резких звуков, рождался ещё один звук, похожий на глубоководное выпускание воздушных пузырей.
– О, жэячсми! – продолжал то ли стонать, то ли бредить невидимка из разных углов комнаты. – Как я в этом аду очутился? А… выберусь хоть когда-нибудь, неизвестно… Средневековье, оно и есть средневековье.
Бронислав чувствовал себя как на спиритическом сеансе: по комнате бродили духи предков, норовя вселиться в него. Опасность этого самого «вселения» была настолько реальна, почти осязаема, что в какой-то момент времени он рванулся к выходу, чтобы скорей сбежать отсюда, ничего больше не видеть и не слышать. Но почему-то оказался не у выхода, а у противоположной стены.
– Чёрт! Что у вас там творится?! Какое средневековье? – не на шутку запаниковал доктор. – И на каком языке вы только что выражались?
– Ясно, на каком, – отозвался откуда-то снизу невидимка. – На клавиатурном. Для того чтобы скорость печати на компе была максимальной, последовательность букв на клавиатуре надо знать назубок. Но сидеть и зубрить как-то несолидно в мои годы, согласитесь, премьер!
– Ну да, ну да – закивал Бронислав невидимому собеседнику. – От императора до премьера – один шаг. Запросто!
– Вот… И решил я, что быстрей всего выучу буквы на клавиатуре, если их сочетание станет для меня обычным ругательством. Улавливаешь мысль, абитура? Фыва-пролд – это последовательность букв второго ряда. Ячсми-тьбю – третьего. Но тьбю мне так понравилось, что я стал его смаковать отдельно… Выучил очень быстро. Сейчас могу в любом направлении шпарить: справа налево, сверху вниз, по любой диагонали.
– Весьма занимательно…
– Ну, что там Васёк? – нетерпеливо прозвучало из глубины веков. – Надо поторапливаться. Не сочти за труд, сходи, проконтролируй, прежде всего – закрыта ли входная дверь. А то… мовбакер приближается. Кстати, он может и сквозь дверь пройти, если сообразит и очень постарается. На то он и мовбакер.
– Какой еще мовбакер? Зачем мы ему сдались?
– Мовбакер – это Васяткин двойник. Или – архивариус, Данила-мастер, как ты его зовёшь. Он уже завладел письмом, значит, скоро и флэшкой завладеет. Кстати, он очень близко. Его нельзя пускать в квартиру. Шевелись, твою мать! Он уже в подъезде! Он и для тебя опасен, старик, ведь ты нарушил договор, насколько я понял… Не удержал Торичео под контролем, встрял не в своё дело.
Паника в голосе невидимки начала постепенно передаваться Брониславу. Шатаясь от головокружения, он кинулся в прихожую, кое-как повернул в нужном направлении, увидел раскрытую входную дверь и Торичео, который копошился в электросчётчике на площадке. Взгляд парня доктору не понравился.
– Данила рядом, – пожаловался тот, сдувая со лба слипшиеся пряди волос. – У меня голова трещит по швам!
– Живо в квартиру! – рявкнул доктор, наблюдая, как движется лифт с нижних этажей. – Иначе всё хреново…
– Контур обесточен, замкнуло сеть, пробки вылетели. Я пытаюсь жучками из медной проволоки соединить. В принципе, шлемы на мази, контур в схеме. Осталось ток пустить.
Лифт остановился, площадка осветилась голубым светом. Сверху посыпались искры.
– Всё, готово, – Торичео захлопнул панель счётчика, тотчас схватился за голову и закатил глаза: – А-а-а! Двигаться не могу!
Доктор схватил парня в охапку, затащил в прихожую, захлопнул дверь и с трудом задвинул два засова. Потом прильнул к глазку и увидел, как из лифта на площадку выскользнуло что-то серебристо-ослепляющее.
Когда оглянулся, вскрикнул. Торичео был уже в шлеме, глаза парня закрывали круглые дымчатые очки-иллюминаторы, напоминавшие приборы ночного видения. Не узнав своего подопечного, доктор едва не упал в обморок. Его спасло лишь то, что в руках оказался точь-в-точь такой же гермошлем и очки.
– Всё в порядке, альфа-контур крутится, – отрапортовал Торичео. – Луч разложен на составляющие так, как надо!
– А головная боль? – поинтересовался Бронислав, надевая свой гермошлем. – Не беспокоит разве?
– Как рукой сняло, шлем экранирует!
– Ну, что ж вы телитесь там, – донеслось из комнаты, – животноводы!
В первую секунду ничего кроме темноты доктор не увидел. Лишь почувствовал, как руки Торичео ловко защёлкнули крепления на его подбородке. В голове прозвучал уже знакомый голос невидимки: «Там кнопка за правым ухом. Найдите её на ощупь, надо нажать, только ничего не бойтесь. У меня всё под контролем! Пока…»
То, что случилось после нажатия той самой потаённой кнопочки, не укладывалось ни в одно из объяснений, которые могла предложить память несостоявшегося учёного. Замкнулась невидимая цепь, померкло всё, что ещё как-то светилось. Доктор провалился в темноту.
Улыбка бомжа
Вот так взял и ушёл с первой встречной, с какой-то журналисткой… Как журнал её называется? «Медвежий угол», кажется.
Странный он, этот Васюта. С одной стороны вроде – ботаник-ботаником до мозга костей, совершенно неприспособленный к практической жизни. С другой – в последние дни каким-то совсем другим Тамаре показался. Всё куда-то спешит, на сторону смотрит. Влюблённость испарилась, словно и не шептал ей ещё неделю назад на ухо разные глупости про любовь на всю оставшуюся жизнь и смерть в один день. И по ночам… такое впечатление, что приелось всё ему. Может, подменили Ваську?
Тамара вышла на крыльцо клиники, подруги теребили её, звали – кто в клуб вечером, кто на боулинг, ей же хотелось лишь одного: вцепиться в волосы этой журналистки и «отколошматить» как следует.
Неужели Васька, этот недотёпа, решил её бросить? Хотя именно он был инициатором, чтобы жить отдельно от родителей. Он настоял, чтобы она пару месяцев назад сделала аборт. Правильно, какие могут быть дети на втором курсе? Сейчас нет-нет, да и промелькнёт в его словах сожаление по поводу её поступка.
Но самое интересное было в том, что и она, Тамара, стала другой. Васюта изменил её. Утром по-другому глядится в зеркало, разглядывает всю себя… без исключения. По-другому стала смотреть на многие вещи, в частности, на отношение с родителями Василия.
– Тамарочка, что ж ты мимо проходишь?
Она вздрогнула от неожиданности. Бомж, сидевший на обрывке коробки, неожиданно взглянул на неё, и она едва устояла на ногах. Взгляд Василия, казалось, пробежал разрядом тока по всему телу. Правда, один глаз был затянут бельмом, и это лишь добавляло жути.
– Васюта, ты? – кое-как прохрипела она мгновенно пересохшим горлом. – Ты же недавно с журналисткой куда-то ушёл. И что с твоим глазом? Тебе кислоты плеснули? Вообще, что всё это значит?
– То и значит, что нас много… Точнее – трое. Один к доктору Юрковскому привязан намертво, Торичео кличут его, другой сейчас чуть было не распилил в цирке перед всем честным народом бабу. Юрковского этого, газетчицу Тростянскую. А я вот здесь сижу, на пропитание себе кое-как наскребаю.
– Ничего не понимаю, – Тамара замотала головой. – Вернее, не хочу ничего слышать. Оставьте меня в покое, прошу вас! Пошли вы все.
С этими словами она поспешила прочь, подальше от жуткой личности в обносках, от зелёного бельма на левом глазу. Почти бегом завернула за угол, кинулась к остановке, запрыгнула в отходящий троллейбус.
Одна остановка, вторая, третья.
Ей не показалось, бомж сказал, что их трое. В это сложно поверить, но чувство, что Васюта в последнее время стал другим, и её не покидало несколько дней. Неужели этот уродец прав?
Тамара выскочила возле кинотеатра «Авангард», поспешила затеряться в толпе, которая минут через пять вынесла её к магазину, перед входом в который она вновь разглядела зеленое бельмо.