а небольшом рынке в центре Палермо, столицы Сицилии, к облупленной стене кнопками пришпилены десятки поблекших листочков: многочисленные изображения Девы Марии в самых разных обличьях, с Младенцем и без, Иосиф, прижимающий к себе маленького Иисуса, св. Антоний Падуанский, который тоже держит Его на руках, архангел Михаил, попирающий дьявола, а также популярнейший Падре Пио — в миру Франческо Форджоне (1887–1968). Этого монаха-капуцина, ставшего одним из самых популярных итальянских святых, еще при жизни почитали как мистика и чудотворца. На его руках видны повязки, закрывавшие стигматы — раны, напоминавшие раны Христа, которые, как он утверждал, появились у него в 1918 г.
Между фигурами святых висят такие же поблекшие плакатики и вырезки из газет с портретами футболистов [302]. Сакральное встроено в повседневность, переплетается с ней (святые — небесные кумиры, а футболисты — спортивные подвижники) и то тут, то там проступает сквозь ткань обшарпанного города. Даже если не считать церквей с их наружной скульптурой, город пронизан сетью из уличных часовенок, где за зарешеченным стеклом стоят гипсовые или пластиковые статуэтки Богоматери, часто опутанные светящимися гирляндами. Не забудем маленькие ниши, устроенные в каменных оградах или стенах домов, где оставляют статуэтки святых патронов, картинки с их ликами или фото таких статуэток [З03].
А еще повсюду на дверях приколоты или закреплены скотчем религиозные календари и другие образцы молитвенного масс-культа: Иисус в небесном сиянии, скорбная Дева Мария, держащая в руках сердце, пронзенное кинжалами скорбей, и т. д. [304, 305]. Такие уличные микро-святилища сохранились по всему католическому Средиземноморью. В Орвьето на одной из улиц в стене устроена ниша, а в ней стоит майоликовая плитка с полуфигурой Девы Марии как Царицы небес, а под ней идет латинская надпись: «Святая Мария, молись за нас» [З06]. А в другом месте в стену встроена деревянная рама, а в ней — черно-белая фотография старинной фрески с изображением Девы Марии с Младенцем. Снизу к ней привязаны металлические подвески с изображением сердца — дары, принесенные верующими.
Вce эти микросвятилища — «живые» (где ставят новые изображения, горят свечи или электрогирлянды) или просто оставшиеся от прошлого — напоминают о том, что в Позднее Средневековье и Раннее Новое время европейские города были буквально пронизаны сетью сакральных образов. Фигуры святых, написанные на стенах, стоящие в нишах над входами домов или над воротами, уличные часовни [307]… Где-то их смело протестантское иконоборчество, где-то они постепенно исчезли за века секуляризации и современной урбанизации, а там, где ни того, ни другого не было, порой сохранились почти в неприкосновенности. Как уличные святыни выглядели в прошлом, можно, скажем, представить, глядя на миниатюры в «Люцернской хронике» (1513) Дибольда Шиллинга [308–310].
В городах, где нет ни табличек с названиями улиц, ни номеров строений, главный способ найти чей-то дом или какую-то лавку — это ориентироваться по визуальным приметам и специальным опознавательным знакам. К примеру, в позднесредневековом Париже для этого служили три главных типа знаков: деревянные или реже каменные фигуры, которые были встроены в саму структуру дома; фигурки поменьше, которые устанавливались над входом или в небольших нишах; деревянные расписные вывески или небольшие предметы, которые подвешивали на шестах, чтобы привлечь покупателя в лавку или трактир[366]. В арсенале городских знаков были реальные и фантастические животные, небесные светила, различные предметы, связанные с ремеслами и торговлей, но значительная часть этих образов была заимствована из христианского репертуара. На углу улицы Сен-Дени и улицы Проповедников стоял «Дом с деревом у проповедников». Его так называли потому, что на его фасаде была закреплена девятиметровая деревянная скульптура — Древо Иессеево (родословие Иисуса Христа от Иессея — отца царя Давида), увенчанное фигурой Девы Марии[367]. Из старинных описей известно, что в Париже был «Дом с образом Божьей Матери», «Дом с образом св. Екатерины» и т. д. Фигуры святых, с их многочисленными специализациями, расчерчивали профессиональную карту города. Гильдии и ремесленные цехи избирали себе небесных патронов.
Порой их выбор был обусловлен профессией святого: скажем, ювелирам покровительствовал их коллега св. Элигий, а сапожникам — св. Криспин, который, по преданию, вместе с братом Криспинианом делал обувку для бедняков. Однако часто специализация, которая со временем закрепилась за святым, определялась не его ремеслом, а обстоятельствами его смерти. Трудно не увидеть мрачной иронии в том, что апостол Варфоломей, с которого содрали кожу, стал покровителем кожевников и перчаточников. На мастерских, где изготавливали колеса, устанавливали фигуру св. Екатерины Александрийской, которую, по легенде, безуспешно пытались колесовать. Над постоялым двором могли поместить изображение св. Мартина Турского, поскольку он, чтобы спасти нищего от холода, отдал ему половину своего плаща. Продавцы жареного мяса использовали как свой символ решетку, на которой был зажарен св. Лаврентий. Епископ Власий, которого разодрали на куски металлическим гребнем, превратился в патрона чесальщиков шерсти [З11]. роли опознавательных знаков домов, эмблем кварталов или атрибутов различных ремесел фигуры святых, конечно, воспринимались иначе, чем статуи в церкви. Им вряд ли молились и, за редкими исключениями (см. ниже), не ждали от них чудес[368].
Их сакральное измерение отступало на второй план. Чем плотнее христианская символика вплеталась в повседневную жизнь города, тем чаще она обыгрывалась, пародировалась или использовалась в не самых почтенных целях. В XVI в. французский священник, поэт и памфлетист Артюс Дезире в стихах сетовал на то, что таверны и дома разврата носят имена святых: там, где правит бал дьявол, на вывесках малюют Бога и его избранников. В одном кабаке на вывеске нарисована Троица, в другом — св. Иоанн, в третьем — св. Мавр…[369] А во времена Людовика XIV писатель Эдме Бурсо в письме к полицейскому комиссару Бизотону возмущался, что над постоялым двором на улице Юшетт, где живет много жуликов и развратников, висит изображение Благовещения. А в переулке между улицей Сент-Оноре и улицей Ришелье над небольшим кабачком, где можно недорого (à juste prix) перекусить, изобразили Христа, арестованного в Гефсиманском саду, и подписали «au juste pris» («у только что схваченного»). Сакральный сюжет превратился в каламбур-рекламу[370]. Религиозные образы, конечно, встречались не только на улицах, но и в домах.