овно хочет забрать мою боль, словно я самое важное на всём белом свете и дышит на ухо прерывисто, невольно баюкая узкую кисть... как могла бы то делать любящая мать, если б она у меня когда-то была. Кому-то подобное может показаться обыденным, не стоящим внимания жестом, а мне любая забота в диковинку, и от ласки слезами печёт воспалённые веки. Блаженно забывшись, котёнком льну к широкой мужской груди, касаюсь затылком тонкого свитера, бездумно считая гулкие удары его сердца. Мне и страшно и хочется хоть кому-то довериться.
Нашу короткую идиллию рассеивает свист закипающего чайника. Приходится моргнуть пару раз, чтобы стряхнув с себя негу, потянутся к плите, но Драгош реагирует раньше: мягко отпустив пленённую руку, проворно поворачивает вентиль. По-прежнему оставаясь за моей спиной, ловко смахивает яблоки с разделочной доски в заварник к крупнолистовому чаю и заливает их кипятком, вздымая вверх облако ароматного пара. Никогда не думала, что хлопочущий на кухне парень может оставаться таким уверенным и... волнующим.
Впрочем, очарование этого мига развеивается довольно скоро, заставляя внутренности подпрыгнуть от неожиданности, когда его пятерня, стальными тисками сжимает мне плечо.
– Рада, скажи, у нас сегодня были гости?
Судя по обманчиво-бархатному тону, Драгошу либо известен ответ, либо запах чужих сигарет так до конца и не выветрился. Если исключить маловероятную ревность, то его недовольство вполне себя оправдывает – курить жене или нет, решать только мужу. Вот Зара, паршивка, и тут меня подставила. Просила ведь не дымить в доме, да кто ж ей указ.
– Были, – тихо сознаюсь, подавив стон досады за упущенное блаженство, после чего решительно оборачиваюсь. Глядя в глаза, не солжёшь, так пусть видит, что я говорю правду. И только запрокинув голову, понимаю насколько сглупила. Кажется, он собирается меня поцеловать.
С ума сойти.
Это не может происходить со мной, точнее с нами – не после ужасов прошлой ночи. Тем не менее, между нашими неловко застывшими телами что-то определённо происходит. Что-то невидимое, но столь же неоспоримое как воздух. Оно колотится внизу живота – там, куда сорвалось сердце, проскакивает искрами в звенящей тишине, ласкает кожу всполохами чужого дыхания, замедляет время и мысли. Вдох, и насыщенная как кофейная гуща палитра его взгляда сменяется бескрайней бездной – это зрачки стремительно пожирают темнеющую радужку. А заодно и меня вместе с ней.
– Кто? – склонившись, выдыхает в самые губы. Шепчет хрипло, гипнотически, раздувая дрожащий внутри меня огонёк. От него горячо внутри. От него горячо снаружи, в тех местах, где соприкасается наша кожа. От него плавится воля, и тело пересохшей глиной вот-вот трещинами пойдёт от нестерпимой жажды.
– Зара.
Чувствуя, как его ноги нагявают полы струящейся юбки, вжимаюсь поясницей в твёрдый край столешницы, о которую Драгош упирается ладонями. Разве может один и тот же человек одновременно пугать и притягивать?
– Расскажешь мужу, чего она хотела? – бормочет он вкрадчиво, склоняясь ниже, и я тёплым воском прогибаюсь под напором литых мышц. Чтобы не потерять равновесие, одной рукой зарываюсь ему в волосы, а второй цепляюсь за шею, вырывая его глухой, обрывающий душу стон.
– Ничего не хотела.
На самом деле причина её визита ясна как божий день – изгадить мне настроение, ударив по совести. Кто бы мог подумать, что Нанэка так остро переживает о моем самочувствии. Даже скорую пришлось вызывать. Не верить сестре нет никакого резона, сердце-то у приёмной матери действительно слабое. Зара нервно курила в форточку, распекая за эгоизм, а мне и возразить толком нечем было. Могла же с утра попросить у мужа телефон, чтоб родных успокоить, но за собственными переживаниями так ни разу о них не вспомнила. И Драгошу в таком стыдно признаться, хватит того, что он меня распутной считает, ни к чему ещё и неблагодарностью своей светить. Уважения этим точно не добиться.
– Ничего значит, – невольно сжимаюсь от сатанеющего взгляда, в котором снова разгорается ярость. Да что с ним не так? Он правой рукой по волосам меня гладит: медленно, широко улыбаясь, а в глазах одно желание – разорвать на куски. – Ты помнишь, что я обещал с тобой сделать, если возьмёшься за старое?
– Помню.
Мой ответ не вызывает должного удовлетворения.
– Повтори. Я хочу убедиться.
– П-прибьёшь, – запнувшись, суетливо облизываю губы, а он дёргается как от удара в челюсть и смотрит зверем, готовый то ли в рот мне впиться, то ли хорошенько врезать.
– Вот и не забывай об этом, – Драгош отстраняется так резко, что я, пошатнувшись, цепляюсь за воздух и, не найдя опоры, заваливаюсь прямо на столешницу, но муж вместо того, чтобы удостоить меня вниманием, развернув ногой стул, садится у стены. Порывисто достаёт из пачки оставшиеся три сигареты и, скомкав пустую упаковку, швыряет её на пол.
– Подбери.
– Ты мог бы нормально...
– Заткнись, и шуруй выполнять свои обязанности.
Скотина. Но почему мне кажется, что это никакая не попытка унизить, он ищет предлог, чтобы сорваться. Борется с самим собой, но пока проигрывает. При таком плачевном раскладе, чем показывать собственный гонор, рискуя угодить под горячую руку, благоразумней выполнить приказ. И чем скорее, тем лучше.
– Это всё? – недовольно вскидываю бровь, отправив пачку в мусорный пакет.
Щелчок зажигалки, сопровождаемый едким запахом вишнёвого дыма, недвусмысленно выказывает всю абсурдность надежды на ответ. Оно и к лучшему, не одному Золотарёву сложно обуздать свой норов.
В полной тишине отворачиваюсь к плите. Наливаю в чашку немного заварки, бросаю ложку сахара, добавляю кипяток. Рассудив, что вечно стоять спиной к супругу не выйдет, сажусь за противоположный конец стола и с максимальным безразличием грею руки о накалённый чаем фарфор. Пить даже не пытаюсь, под его прожигающим взглядом мне вряд ли глоток в горло прольётся. Так и сидим: я – со стороны окна, отчаянно изображая равнодушие, а Драгош в тени у самой двери, неторопливо докуривая сигарету.
Изредка в пронзительном прищуре карих глаз мелькает непонятное выражение, жуткое до чёртиков – невольно оживляющее подробности прошлой ночи. И в голове одна мысль: успел ли он? Вернее, могла ли я вчера забеременеть? Наверняка стоит родить ему сына, как он отберёт нашего малыша, а мне даст смачного пинка под зад. Мою кровинушку будет воспитывать какая-нибудь настоящая, а главное незапятнанная цыганочка.
Сейчас прям! Шиш ему, а не наследник.
Ну почему я раньше не интересовалась тем, как нужно предохраняться? Может, ещё не поздно поспрашивать аптекаршу, вряд ли этот тиран ограничиться одним разом.
При мысли о возможной близости вся кровь отливает от лица. Перехватив мой испуганный взгляд, Драгош чему-то по-волчьи ухмыляется и, зловеще хрустнув шеей, с обманчивой расслабленностью откидывается на спинку стула.
– А знаешь, плесни-ка коньяка.
Желание огреть его пузатой бутылкой становится практически невыносимым, но я каким-то чудом сдерживаюсь. Подаю требуемое, посильно изображая радушную улыбку.
– Что-то ещё? Обед, вернее ужин, разогреть?
– Я сыт, – подавшись вперёд, Драгош внимательно щурит глаза. – Лучше расскажи, какие планы на завтра.
Перемирие? Что-то верится с натяжкой.
– Мне к маме нужно, – бормочу неуверенно, понимая всю нелепость опрашиваться в такой неподходящий момент, однако упрямо сжимая ладонями чашку, продолжаю: – Отпустишь?
– И что, прям сильно-сильно нужно? – отзывается он хрипло, превращая в крошку зажатый меж пальцами окурок.
Хмуро проследив за тем, как прямо на лакированную столешницу опадают крупицы пепла и табака, в сердцах опускаю чашку, а следом стучу ладонями по мокрому столу.
– У неё больное сердце!
Ну ладно, причина не только в здоровье Нанэки, но и в желании доказать-таки Заре, что я не пустое место, как она выразилась. Жаль только, что Драгош с ней, кажется, солидарен.
– Да неужели? – цедит он, сжимая руку в кулак. И если я бы могла оправдать издёвку, то такой неприкрытой ярости мне точно не понять.
– Да кому я рассказываю! Ты же удавишься, но не отпустишь.
– Отпущу, – так же зло огрызается Драгош, в два глотка опорожняя содержимое стакана. Встаёт порывисто, с грохотом опрокидывая стул и уже в дверях бросает сухое: – Ложись без меня.
Замечательно! Не то, чтобы я ожидала верности, но вариантов где может провести ночь молодой, видный, а главное обеспеченный парень не так уж и много. Вряд ли Золотарёв завалится в отчий дом, мешать родителям собирать чемоданы. Зато мне к родной матери, чуть ли не на коленях отпрашиваться нужно... ладно, не родной, но всё же! Душит его вседозволенность.
Глава 16
Драгош явился только под утро. Трезвый как стёклышко, в мятом джемпере и не менее жеваных джинсах. Анна его бы в таком виде из дома не выпустила, для родителей мы всегда несмышленые дети, сколько бы нам ни было лет. Значит, в родных пенатах он тоже не показывался. Гадать о том, где всю ночь прошлялся мой благоверный, пока я ворочалась от бессонницы и леденящего воя его псов не приходится – пара длинных платиновых волос на штанине и закатанных по локоть рукавах говорят сами за себя. Кобелина.
– Что такое, птичка, ты чем-то недовольна? – следует насмешливый вопрос, на который мы оба знаем ответ: Да, недовольна и да – это исключительно мои проблемы. Безбожник Драгош виртуозно играет на нервах, демонстративно попирая мои гордость и достоинство вопиющим произволом, но именно я, не выдержав его вызывающего взгляда, опускаю голову, признавая свою вину.
Уверенными шагами обогнув накрытый стол, он оттесняет меня к окну, ступает медленно как по канату, проверяя на прочность моё терпение. Нельзя срываться, помню, что нельзя. Внутри всё на части рвёт от несправедливости, но повода забрать назад свое разрешение я не дам. Потому что дома нужно показаться непременно. Не столько ради Нанэки, как бы низко то не звучало, сколько ради Зары. Ради того, чтобы утереть паршивке нос. Её обидные насмешки почему-то жалят едва ли не больнее грубости мужа.