сохранившая первоначальную высоту стопка блинов недвусмысленно намекают, что гастрономическим пристрастиям супруга я ни на грамм не угодила.
Вот и хорошо, не заслужил. Пусть кормят там, где ночами шляется.
Жаль в лицо ему такого не скажешь. Вдобавок ко всему, принюхавшись, отмечаю, что Золотарёв успел освежиться, и теперь к вишнёвому дыму примешивается свежий аромат его геля для душа. На второй заход собрался, безбожник?
Наверное, вместе с обручалкой женщина примеряет какой-то сверхобострённый инстинкт собственницы, потому, что иначе мне своей реакции не понять. Глаза как намагниченные, так и косят в сторону нелюбимого мужа, подмечая свежевыбритые скулы, стильную толстовку, азартный огонёк в глазах, глубокие затяжки: жадные, будто в попытке скурить время, чтоб текло быстрее. И в груди бездомной кошкой заскреблось глухое раздражение: настырное – не прогнать, не вытравить.
– Так я пойду? – улыбаюсь как можно беззаботнее, тщательно скрывая недовольство и невольно задерживая взгляд на его безымянном пальце. Кольцо на месте, что ничего не меняет, но приносит относительное удовлетворение.
Да какое мне дело? Разве что обстирывать его после не пойми кого мерзко.
– Нет.
Рассеянный отказ сменивший непродолжительное молчание, за которое я успеваю мысленно сыпануть ему пороха в сигареты, предательски бьёт под дых.
– Ты ведь разрешил! – шиплю, мгновенно закипая. Досада, обнаружив формальный повод для ссоры, так и щекочет кончик языка готовой разразиться тирадой.
– Нет! – резко повышает голос Драгош, но как-то быстро унимается, выравнивая тон. – Одна ты не пойдёшь, сам отвезу.
– Издеваешься? – меня едва ли не подбрасывает от мысли провести лишнее время с ним наедине в одной машине. – Тут пешком идти минут десять, если ворон на ясенях считать.
– А ехать ещё меньше, тем более, мне по пути. И не истери, башка раскалывается.
– Поделом тебе!
Но, то ли взыграло вернувшееся благоразумие, то ли свирепый взгляд, брошенный мужем исподлобья подкоротил не к месту распоясавшийся гонор, желание спорить куда-то резко исчезает. Мне не то, что неохота находиться с ним рядом, мне дышать возле него тяжело. Кажется присутствие Драгоша накаляет воздух, отчего горит кожа и пальцы дрожат. А о том, что творят со мной его прикосновения и думать не хочется. Тут не с ним разбираться, тут себя бы понять.
Демонстративно расправив плечи, дабы натянувшаяся кофточка не оставила сомнений в отсутствии под ней нижнего белья, хлопаю дверью кухни. Не громко. Так, чтоб слышать посланный вслед мат. Выкуси, деспот! Сам забраковал выбор Дари.
На улице не по-весеннему жарко. В память о вчерашнем ветре остались только пакеты, прибитые к воротам. Дело в том, что жители нашего города никогда не славились особой чистоплотностью – редкий горожанин донесёт сор до урны, а выкинуть что-либо из окна авто, дело не только плёвое, но и заурядное.
Брезгливо пнув подальше жестянку из-под колы, терпеливо дожидаюсь Драгоша и стараюсь не думать, о том, какими судьбами нам вдруг оказалось по пути. Не хотелось бы при Заре афишировать холод наших отношений.
Золотарёв долго себя ждать не заставляет. Пиликнув сигналкой, галантно открывает передо мной заднюю дверцу машины, из-за чего я всю дорогу до бывшего дома гадаю, чем вызван этот, безусловно, широкий для домашнего тирана жест: зачатками воспитания или какой-то назревающей каверзой, и по мере короткой поездки всё ближе склоняюсь ко второму. Но суть подвоха по-прежнему остаётся неясна.
Салон сотрясает агрессивными басами. Жёсткая злая музыка щетинится ломаными ритмами, терзая нервы растущим чувством беды. Не предчувствием взбучки за неудачный завтрак, не нотациями за вызывающе торчащие сквозь ткань блузки соски, а липким страхом перед чем-то действительно значимым. И вроде неоткуда взяться беспокойству, ведь ни в чём серьёзном я не провинилась, даже задерживаться у Нанэки не собираюсь, но взгляд то и дело устремляется к рулю, по которому пальцы мужа нервно постукивают в каком-то озверелом боевом марше.
Да нет, дело не может быть во мне. Он бы не стал молчать. Наверное...
Те пару минут, что проходят прежде чем машина выворачивает на основную дорогу и, проехав ещё с десяток метров, притормаживает у ворот бывшего дома, кажутся адом. Не заглушая мотор, Драгош выходит из автомобиля, чтобы открыть мне дверцу и подать руку.
– За тобой заехать?
Только вид бегущей к воротам Зары позволяет мне не застыть с открытым ртом.
Вот это его швыряет из крайности в крайность!
– Мишто ЯвЪян!* Вы бы хоть предупредили, я б ворота открытыми оставила. Мы так-то гостей не ждали.
В смысле не ждали?! А кто вчера мне все уши прожужжал? Врёт и не краснеет.
Возмутиться мне не даёт та же Зара. Вернее её многозначительный взгляд, посланный в сторону моего мужа.
– Оставь ворота, – цедит он странно севшим голосом. – У меня срочные дела загородом.
Фальшь от этих двух расходится осязаемыми волнами: вороватыми взглядами, загадочными интонациями. Так и хочется от души посоветовать сестрице заткнуться и убраться с моих радаров подобру-поздорову, тормозит только фактическая беспочвенность подобной резкости. Но в груди-то всё клокочет. С каких вообще пор Золотарёв кому-то отчитывается? Тем более женщине. И что за непонятные переглядывания?
Развернувшись в сторону Драгоша, неожиданно робею от того, что он тоже разглядывает меня. Смотрит пристально, в упор. В глазах его что-то мелькает, что-то тёмное и опасное, отчего отчаянно свербит под ложечкой, но в следующую секунду внимание мужа снова возвращается к Заре.
– Желаю удачи, – ухмыляется сестра. Слишком самодовольно, чтобы списать на банальное кокетство.
Кровь, побежав быстрее, превращает раздражение в нечто более жгучее, примитивное. Ослепляющее настолько, что, игнорируя приличия и здравый смысл, я дёргаю на себя рукав толстовки Драгоша. Он удивленно поворачивается, собираясь, видимо, отругать меня за вольность, но я не даю ему такой возможности. Привстав на цыпочки, цепляюсь за широкие плечи и, зажмурившись, приникаю к приоткрытым в изумлении губам.
Наверное, со стороны это именно тот злой поцелуй, когда один сжимается, будто шагая в пропасть, а второй, ошалев, застывает с широко распахнутыми глазами. Почти сразу внутри меня снарядом разрывается запоздалое раскаянье. Я остаюсь один на один со страхом получить прилюдный нагоняй, целиком заслуженный, но от этого не менее позорный, и готовлюсь посыпать голову пеплом, собранным с ещё дымящегося пепелища своей гордости. Тем сильнее ошеломление от пьяного головокружения, захлёстывающего меня с каждым ответным касанием губ Драгомира.
Получив добро, уже уверенней пробую его табачно-горький язык, продолжая целовать обречённо и неистово, вкладывая в эти касания обиду и ярость, одиночество и боль, страх и благодарность за то, что не оттолкнул меня перед Зарой. Вжимаюсь в его грудную клетку, прогибаясь в мучительном поиске человеческого тепла, глажу пальцами широкие скулы, льну и лащусь как в последний раз. В крови огонь. Хмель. Злость. Наслаждение, Драгош не просто выпивает мои эмоции, он спаивает меня своими, начисто стирая границу, где заканчивается он и начинаюсь я. И незнакомая, но такая естественная потребность в нём раствориться, даже если самой доведётся сгинуть сжигает остатки здравого смысла. Но он неожиданно отстраняется, перемещая горячие губы к макушке. Дышит рвано, одуряюще гулко, отчего настойчивый шёпот превращается во что-то трудно различимое:
"Останься со мной"?
"Вернёмся домой"?
Тряхнув головой, поднимаю вверх растерянно-вопросительный взгляд.
– Не на людях... Для этого есть дом, – протяжно выдыхает муж, зарываясь нервными пальцами в каштановый вихрь волос. – Давай вернёмся?
– Я помню дорогу, – качаю головой, опуская взгляд на змейку его не по сезону тёплой толстовки. Вместе мы точно не вернёмся. Не после прошлых двух ночей, которые доказали, что мне одинаково больно и когда он со мной и когда с любой другой; не подметив отвратительный багровый засос украсивший жилистую шею. Драгош может принудить меня к чему угодно, но пусть даже не надеется, что я по первому щелчку побегу исполнять любые его прихоти. Показать единожды свою слабость, значит проиграть свой и без того мизерный шанс на уважение.
– Не говори потом, что я не предлагал, – выдыхает бесцветным голосом и уходит, доставая из кармана пачку сигарет.
Мне кажется, что я могу собой гордиться, правда недолго, ровно до того момента как перед лицом расплывается насмешливая ухмылка Зары.
Откуда это чувство, будто меня умело одурачили?
– Ну наконец-то! – закатив глаза вздыхает сестрица, едва мощный шум Рендж Ровера затих за поворотом. – Держи.
– Что, белоручка, лень дойти до урны? – цежу, отмахиваясь от протянутой салфетки. Слава богу, в этой семье мне больше никто не указ. Раб продан, а значит вправе и послать. До чего ж приятное чувство! Почти свобода, если не вспоминать о сорвавшемся куда-то муже. – Нанэка у себя?
– Держи-держи, – на сей раз бумажка лезет мне в лицо. Кажется, на ней что-то нацарапано. Проклятия? С Зары не станется. – Да не спеши ты, мать всё равно ещё на рынке.
– Ты говорила, она не встаёт.
– Говорила, – кивает Зара, – Иначе тебя было не выманить.
– Чего ты добиваешься?
Впервые глядя на довольное лицо сестры, я не знаю, чего ожидать. Понимаю, что ничего хорошего, но предположений совсем никаких. Не запрёт же она меня в подвале.
– Чтоб ты исчезла из нашей жизни – моей и Драгоша.
– То есть ничего нового, – устало пожимаю плечами, смерив нахалку угрюмым взглядом. Против такой твердолобости даже венчание в церкви оказалось бессильно. На что я только надеялась, устраивая этот глупый цирк с поцелуем?
– А ты прочти, потом решишь. Я даю тебе шанс свинтить без потерь. Пашка, конечно, не Золотарёв, но и ты далеко не я.
– Зара, ты в своём уме? – хриплю чужим голосом, наконец, пробежав глазами записку. – Драгош если узнает, прибьёт нас обеих. Верни откуда достала и дорогу в наш дом забудь. Больная.