– Точно! Я его Раде в сумку кинул, – спохватывается Драгош и, послав мне короткую улыбку, направляется к машине. От его подозрительной любезности, возникшей после того, как они с другом прокатили Зару до дома, и плотоядного взгляда кидает то в жар, то в холод. – Сейчас принесу, вы пока сумки загружайте. Дорога долгая и так доберётесь за полночь.
За время нашего визита, пока мужчины спорили, а затем, молча, сидели на дорожку, мне не впервой закрадывается мысль, что муж спешит избавиться от родни, дабы остаться со мной наедине. Конечно, при посторонних не принято проявлять нежных чувств, будь то объятия или безобидное держание за руки, но жаркие взгляды говорят сами за себя – этой ночью он придёт ко мне за "колыбельной", как называет супружеский долг Дари. И эта мысль вызывает переживания такой силы, что общая суть происходящего мелькает в мозгу белым шумом. Я словно тону в полном вакууме, а перед глазами мягким светом кружат незнакомые искры... правда, пока они больше пугают, чем нравятся.
Что он говорил про сумочку?
Искры внутри меня в мгновение ока закручиваются воронкой дикой паники.
– Драгош стой! – рвусь следом, оставляя свёкров и младшего Золотарёва недоумённо переглядываться посередине двора.
Он уже открыл заднюю дверцу и обернулся, лишь заполучив в свои лапищи мою сумку. Проглотив досадливый стон, подбегаю вплотную, пытаясь увести его внимание в более безопасное русло. Руки на широких плечах, преданный взгляд в глаза. Надеюсь, этого хватит, чтобы заразить мужчину своим смятением.
– Что-то хотела, птичка? – хищно улыбается Драгош, незаметно пробегая пальцами вдоль линии моего бедра и подныривая их кончиками под резинку юбки на пояснице. Открытая дверца надёжно скрывает от посторонних вопиющую откровенность этих действий и при иных обстоятельствах у меня бы ноги отказали, подкошенные адовой смесью его близости и собственной дерзости, но запах дорогого парфюма, от которого обычно кружит голову, сейчас лишь скребёт по лёгким стальной пылью.
Короткая пауза на провальную попытку дотянуться и отобрать свою сумку. Не отдаёт, заведя её себе за спину и вынуждая ближе прижиматься к своей груди. Для Драгоша это игра, которая могла бы показаться волнующей, не стой за ней страх разоблачения.
– Давай помогу, – прикусываю губы, ощущая, как ускорился пульс под его пронзительным взглядом. – Там чёрт голову сломит.
– Не страшно. Я уже её потерял, – глухо отшучивается, когда я уворачиваюсь от его губ.
Перед глазами встаёт раскрасневшееся лицо Зары на нашей кухне. С ней он так же любезничал?
– На нас смотрят, – сухо напоминаю ему и, в первую очередь себе, потому что ревность просит реванша хотя бы в виде крепкого словца, а злить его нецелесообразно.
– Вот поэтому не мешай скорее их отправить, – усмешка вроде небрежная такая, а во взгляде подозрение и чёткий приказ – не лезть.
Какой там. На кону как минимум поездка в травмпункт, если не прописка на кладбище. Предохраняться для нас такой же грех, как и пойти на аборт.
Мои пальцы почти успевают перехватить кожаную лямку. Почти. Драгош, резко дёрнув молнию сумки, зарывается рукой в её узкие недра и достаёт трёхлапую жабу с монеткой во рту... и, всучив её помертвевшей мне, следом выуживает картонную упаковку, на которой сразу под названием как для отсталых крупными буквами написано: "Местная контрацепция. Без гормонов".
– Дай мне объясниться... – осторожно касаюсь его ладони, но он сбрасывает мои пальцы, грубо толкая в сторону.
– Пошли, – "доиграем этот фарс, а объяснять буду я. Дома" – вот развёрнутый контекст его приказа, который я убито читаю в суженных зрачках. Теперь идея провести ночь на цепи во дворе кажется избавлением. Милосердным и недосягаемым, потому что моя попытка защитить своё будущее разочаровала его до того уровня, когда шансов исправиться попросту не дают.
Встать на колено* – Когда у цыганки рождается сын, мужчина становится на колено – это высший признак благодарности, (к девочке первые полгода может даже не подойти).
Глава 23
Я сижу в машине мужа, на переднем сидении, содрогаясь от агрессивных ритмов бас-гитары. По сцепленным на коленях пальцам играет дрожь, в голове разрываются барабаны, но больше всего по вискам шибает напряжённое молчание Драгоша. Он не вымолвил ни слова, даже пока его родители в один голос возмущались вопиющей развязности, с которой я якобы кинулась зажиматься с ним у машины. Папаша так вообще многозначительно напомнил, что нормальный мужик с первых дней брака должен поколачивать жену в профилактических целях и с сожалением вспоминал золотые времена, когда жених уже на свадьбе стегал свою женщину кнутом, приучая к хозяйской руке.
Драгош слишком многое спустил мне с рук, чтобы я опасалась побоев, но и нервов потрепал достаточно, чтобы не понимать последствий. Расчёт моего тюремщика прост – шрамы от унижения почти не заживают, а стало быть, кого-то этой ночью "разукрасят". Единственным лучом света в кромешном мраке обстоятельств остается его выдержанная манера вождения, по крайней мере, разбиться по причине лихачества нам точно не грозит.
Плавно заехав в гараж, он оставляет фары гореть и закуривает. Смотрит в лобовое стекло. Долго, муторно, выцеживая последние капли моей смелости. За первой сигаретой – вторая. Одновременно с щелчком зажигалки вырубает музыку, погружая нас в омут тяжёлой задымленной тишины. Невысказанные оправдания давят на грудь, вжимая глубже в сидение, но стрельнув нерешительным взглядом в хмурый профиль мужа, лишь поджимаю губы и тяну руку к двери.
– Куда? – Драгош на меня по-прежнему не смотрит, улыбается в пустоту до напряжённых скул и ритмично постукивает зажигалкой по рулю. – Тебя кто-то отпустил?
У него усталые круги под глазами, такие же, как у меня. Разбитость, запах кожаного салона, взаимные претензии, вишнёвый дым. Один аромат на двоих – злость и... страсть. И неизвестно, что страшнее: разочароваться в нём или влюбиться. Хотя чего гадать, он, похоже, уже решил нашу участь.
– Значит, в машине будешь линчевать, – невесело хмыкаю, обхватывая пальцами ручку своей двери. Хрупкая иллюзия, что в моей власти в любой момент поставить точку.
– Ну, извини, – с издёвкой разводит он руками, выдыхая дым в приспущенное окно, – иначе не заслужила. В первый раз я тебя простил, во второй – пусть не сразу, но поверил. Тебе показалось мало. Понравился вкус безнаказанности... Долго собиралась водить меня нос? Делить со мной постель, душу мне рвать глазами своими честными и втихую пичкать себя всякой дрянью?
– Ты так говоришь, будто оставил мне выбор. Кому из твоих женщин растить нашего сына? Той, у которой ночью был, её соседке, или может бедняжке Заре?
Драгош хрипло смеётся, яростно пригвождая окурок в пепельницу.
– А если осечка, Рада? – всё так же зло улыбаясь, он сгребает полы моей куртки, сминая в кулаке лакированную кожу и натягивая её жёстким корсетом в районе живота. Натягивает туго, до дробной паники в груди, но в разы больше пугает скрашенным надрывом тоном. – Если вот тут под твоим сердцем вдруг забьётся второе, тоже вырвешь из себя, как делаешь это с покорностью мужчине, с честью, с традициями? Ты так рьяно копируешь замашки гаджо, что грех не вколотить в тебя разницу. Пора тебя познакомить с обратной стороной такой свободы.
– Всё-таки будешь бить, – горько выдыхаю ему в губы, внутренне сжимаясь и заранее проклиная свой низкий болевой порог.
Драгош желчно ухмыляется, качая головой.
– Не бить – драть. Прямо в машине. Как дешёвую, глупую шмару, которой стыдно марать свой дом и неохота терпеть до отеля. А всё почему? Потому что удобство бестолковой вещи никого не волнует. В неё справляют нужду и пинком под зад футболят из жизни. Ты же этого хочешь – испытать на своей шкуре хваленую вседозволенность.
У меня срывает дыхание от случайного, но такого разгромного попадания. Именно так со мной уже раз поступили. Страйк, чтоб тебя!
– Да что ты знаешь обо мне, чтоб так распинать? – толкаю его в грудь, суматошно дёргая ручку. Я не могу позволить протащить себя второй раз через это болото. Пусть наказывает, как хочет, но только не здесь. Меня добьёт если и он поступит так же.
– А ты, Рада? Ты меня знаешь? – отстранившись, Драгош откидывается на своё кресло и, гулко выдохнув в закрывшие лицо ладони, добавляет: – Почему решаешь за меня, как я бы сделал?
Потому что один раз обожглась и не могу на горячем пепелище отстроить веру заново. Свежо всё. Нарывает. Что угодно, только не второй такой удар.
Подозрительно глянув на затихшего супруга, решаю не искушать судьбу, подкармливая его гнев своим присутствием. Он колеблется, пытается совладать с самим собой, я вижу это. Вижу упрямую линию губ, вздутые на шее вены. И воздух в салоне не то, что тяжелеет, он весь искрит как молния при буре. Ну его в баню... Дёрнув таки ручку, пытаюсь сорваться с места подстёгиваемая раздавшимся над ухом рыком:
– Стоять я сказал!
Секундная заминка необходимая на то, чтобы открыть дверь, даёт ему время вцепиться в шиворот моей куртки. Я дёргаюсь раз, второй... безуспешно, Драгош держит меня мёртвой хваткой, которую явно не разжать каким-то рывком. Холодея, начинаю изворачиваться, избавляясь уже не от хватки, а от самой вещи и, когда это удаётся, его недоверчивый, но азартный смешок шевелит волосы на моём затылке.
Хлопает дверца машины, ударяя в спину аффектом и пуская по позвоночнику волну ледяной дрожи. Балетки скользят по влажной плитке, потом ключ от двери так и скачет в пальцах, утыкаясь куда угодно, только не в замок. Долгожданный щелчок, три поворота налево, а позади уже мерно стучат его ботинки. Главное не оборачиваться, потому что вряд ли есть что-то более жуткое, чем глянуть в глаза крадущемуся следом хищнику. Пока его не видишь, проще дорисовать себе мирный исход.
Обувь я скидываю ещё на пороге. Онемевшие ступни пересчитывают ступеньки так быстро, что я начинаю верить в наличие у себя крыльев, хотя уместнее бы было обзавестись бронёй или на худой конец парой лишних жизней. Впереди двери спальни, открытое окно, тупик и короткая вспышка осознания, что всё – попытки закончились. Остаётся покориться. Довериться и будь что будет. Закрываю глаза, чтобы забить мандраж поглубже и тут же вздрагиваю, понимая, что больше не одна.