Власти сами избавят нас от всех инкриминирующих улик. Нам не придется ничего делать. Мы будем вне подозрений — добрые самаритяне, которые тщетно пытались помочь незнакомцу.
Мама зажала трубку между щекой и плечом.
— Отнеси эти шлепанцы наверх, я же тебя просила, — сказала она, дрожащим пальцем набирая номер.
Карета «скорой помощи» прибыла на удивление быстро, учитывая, в какой глуши находился коттедж Жимолость. Ее колеса зашуршали по гравию уже в четверть одиннадцатого, сирена протяжно выла, полыхали голубые огни, бригада честных медиков торопилась совершить доброе дело. Я с ужасом ждала встречи с этими ангелами, которые прибыли спасать жизнь, которую мы только что отняли (смогут ли они по моим глазам догадаться о том, что произошло на самом деле?). В то же время меня угнетала мысль о той долгой и мучительной процедуре, которую предстояло пережить, пока они будут пытаться спасти жизнь толстяка. Никакими усилиями уже было не вернуть коротышку.
Два врача «скорой» — одна лет пятидесяти, крашеная блондинка в очках без оправы, вторая гораздо моложе, с щечками, как у бурундука, и мальчишеской стрижкой, — бросились на помощь толстяку. Они не суетились, спокойно осмотрели тело; улыбающиеся, опытные профессионалы, которые знают, насколько важно сохранять спокойствие, не создавать панику. Тем временем водитель, долговязый парень с чудовищной угревой сыпью, принялся разгружать оборудование: кислородный аппарат, пластиковую трубку с каким-то мешком, прикрепленным к ней, черную коробку, похожую на усилитель для гитары, которая, судя по его прихрамывающей походке, была куда тяжелее, чем казалась со стороны.
Мама суетилась вокруг медиков, изображая шокированную домохозяйку, чье тихое субботнее утро было разрушено нежданной трагедией, нагрянувшей в ее дом. Она отвечала на их вопросы с отлично разыгранным беспокойством и желанием помочь. Когда он упал? — Десять… нет, минут пятнадцать назад. — Вы не делали ему массаж сердца? — Простите, я не умею, мне очень жаль… — Вы двигали его? — Нет, что вы, я бы не осмелилась… Никто бы и не подумал, что она выдает ложь за ложью.
Врачи безо всяких усилий, одним синхронным движением, перевернули толстяка на спину.
— Пульса нет, дыхания нет, — бесстрастно объявила Крашеная Блондинка, словно комментировала погоду.
У меня не было ни малейшего желания оставаться и смотреть на этот фарс, но я думала, что мне не следует вот так запросто исчезать — я не хотела вызывать подозрений. Так что я прошла в дом, но осталась в коридоре у двери, откуда меня было видно и я сама могла наблюдать за происходящим. Я играла роль чувствительной шестнадцатилетней девушки, которой невыносимо видеть такие сцены, в которых идет борьба между жизнью и смертью. На самом деле мне хотелось одного: чтобы они уехали, забрали с собой труп и исчезли. Когда это произойдет, все будет кончено. Долгому ночному кошмару придет конец. Невероятная удача, которую подарил нам толстяк своей смертью от сердечного приступа, и мамин острый ум совершенно неожиданно вывели нас из запутанного лабиринта, в котором мы затерялись, и мне просто хотелось остаться с мамой вдвоем, чтобы отпраздновать это чудесное спасение.
Я привалилась к стене, время от времени поглядывая на часы, нервно царапая ногтем обои. Почему они так долго возятся? Разве они не видят, что он мертв, мертв, мертв? Я выглянула наружу и увидела, как Щекастый Бурундук разрезает ножницами футболку толстяка, обнажая волосатый торс, белый пупок, толстые груди с огромными розовыми сосками.
Когда я снова выглянула, Крашеная Блондинка подсоединяла провода к черной коробке, на которой — мама загораживала мне обзор — мигали зеленые лампочки.
Мама обернулась и посмотрела на меня, все еще в роли потрясенной домохозяйки, и на ее лице явственно читалось: «Ну не ужасно ли это, Шелли? Бедный, бедный мужчина!» Потом она снова повернулась к медикам, сочувственно прижимая руку ко рту.
Крашеная Блондинка теперь держала над головой две черные пластины, похожие на плоские утюги, в то время как Щекастый Бурундук методично снимала с рук толстяка часы, именной браслет и медный браслет против артрита. В тот момент, когда зеленые лампочки сменили цвет на оранжевый, она с силой опустила пластины-утюги на грудную клетку толстяка. Его руки и ноги конвульсивно дергались несколько секунд, как в эпилептическом припадке. Крашеная Блондинка подалась назад и приготовилась повторить реанимацию.
Смотреть на этот дергающийся труп было невыносимо, но в то же время мне хотелось смеяться. Я отвернулась, прикрывая скривившийся в усмешке рот, и прошла на кухню, где меня никто не видел. Я постояла там, пережидая, пока уляжется приступ смеха, мысленно подгоняя время, тупо разглядывая разнообразную кухонную утварь.
Оставшись одна на кухне, я начала беспокоиться насчет расхождения во времени между реальной смертью толстяка и тем, что мы назвали медикам. По моим подсчетам, эта разница составляла сорок пять минут. Заметили медики что-нибудь необычное в состоянии трупа? Могли они определить, что смерть наступила гораздо раньше? Когда начинается трупное окоченение? С Полом Ханниганом это произошло в течение первых двух часов — а возможно ли быстрее? Не может ли это стать той самой уликой, которая разоблачит нас? Может, они уже обмениваются понимающими взглядами, планируя сообщить полиции о своих подозрениях? Может, прыщавый водитель сейчас как раз водит рукой по машине шантажиста и отмечает, что двигатель холодный, в то время как он должен быть теплым, если мы говорим правду?
Хотя я привычно опасалась худшего в любой ситуации, даже мне не удалось выстроить версию на этих подозрениях. Я не смогла убедить себя в том, что медики могли заметить что-нибудь странное в трупе. Толстяк стал жертвой обширного инфаркта; он был мертв, когда они приехали. Разумеется, они бы не стали углубляться в подробности. И я просто не могла поверить, что за какие-то сорок пять минут могут произойти серьезные посмертные изменения. Нам ничего не угрожало, я была в этом уверена, мы были в безопасности…
Когда я снова вышла на улицу, медики уже раскладывали носилки. Прыщавый юнец подошел к маме:
— Вы поедете в госпиталь с нами или предпочитаете следовать за нами на своей машине?
Мама была совершенно обескуражена этим вопросом. Меньше всего ей хотелось продолжения спектакля в госпитале, который, возможно, затянулся бы на долгие часы.
— Но я его совсем не знаю, — вежливо ответила она. — Как я уже объяснила вашим коллегам, он просто заехал сюда на своей машине и тут же рухнул на землю.
Молодой человек, казалось, тоже опешил от такого ответа. Он как будто лишился дара речи — видимо, прежде еще никто не отказывался ехать с ними в госпиталь.
— Хорошо, — наконец произнес он, теребя мочку уха и пытаясь улыбнуться, чтобы скрыть свою некомпетентность.
Мама явно почувствовала необходимость объяснить ситуацию подробнее, словно ее обвиняли в бессердечии.
— Я никогда в жизни его не видела, — сказала она. — Это совершенно посторонний человек.
Юнец все кивал головой, пока мама говорила, но все равно выглядел так, будто ее слова его не убедили и даже слегка шокировали.
Медики занесли толстяка в карету и неутомимо продолжили реанимационные мероприятия. Крашеная Блондинка опустила ему на лицо кислородную маску и пальцами правой руки щупала пульс у него на шее, в то время как Щекастый Бурундук затягивала ему на руке жгут, готовясь установить капельницу.
Прыщавый юнец вернулся к машине и закрыл одну заднюю дверцу. Он уже собирался закрыть вторую, когда Крашеная Блондинка вдруг закричала, как от боли. Юнец застыл с гримасой на лице, решив, что прищемил ей дверью палец, и с беспокойством заглянул внутрь. И тут я увидела, как напряглось его тело.
Я попыталась разглядеть, что происходит, но его спина в белом халате заслоняла картину. Я незаметно продвинулась ближе к дому, когда Крашеная Блондинка снова закричала — профессиональное спокойствие сменилось возбуждением, несдерживаемой радостью:
— Есть пульс! Есть пульс! Я чувствую пульс!
Мы с мамой стояли бок о бок и наблюдали за тем, как набирает скорость карета «скорой помощи», оглушая окрестности воем сирены и раскрашивая воздух спиралями синих огней. Машина уже скрылась из виду, а мы все стояли, неподвижные, онемевшие.
Когда мама наконец очнулась и повернулась, чтобы идти в дом, она заметила, что очки шантажиста так и остались лежать на гравии, куда она их положила. Медики либо не увидели их, либо забыли второпях и на радостях. Она нагнулась, подняла их и долго разглядывала. Символ ее тщательно выстроенного плана, который катастрофически провалился.
Черная тень пробежала по ее лицу, и на какое-то мгновение мне показалось, что она собирается разбить очки об стену, но ярость улеглась, и она осторожно опустила занесенную над головой руку, словно это было сломанное крыло птицы.
44
Мы с мамой сидели в гостиной, оцепеневшие, потрясенные, как будто только что вышли из-под бомбежки и не могли говорить или слышать друг друга из-за непрекращающегося звона в ушах.
Мы никак не могли осмыслить то, что произошло на наших глазах (Есть пульс! Есть пульс! Я чувствую пульс!), не могли поверить, что медикам все-таки удалось вернуть толстяка к жизни, буквально вытащив его с того света. Мы были так близки, так близки к хеппи-энду, к блестящему исполнению плана, который решил бы все наши проблемы, так чисто, безупречно, — и вот в последнюю минуту все рухнуло.
Парализованная, оглушенная, я лишь таращилась на цветастый коврик под пианино, изумленно качая головой. Мы думаем, что управляем событиями, считаем себя капитанами судна под названием «Жизнь», но на самом деле все решает Удача (или Судьба, или Рок, или Бог, да как хочешь это назови). Мы можем с таким же успехом отпустить штурвал, вернуться в каюту и лечь спать, потому что другая сила решает, доберемся ли мы до берега или затонем в открытом море. Мы думаем, что полностью контролируем ситуацию, но в реальности мы не контролируем