– Хорошо, – кивнули полицейские быстро, – так кого же в Черном лесу вы встретили… В тот раз, – сказал один из них, встал со стула и прищурился, – в тот раз, когда вы были совсем маленькая и пошли за хворостом… скажите, кого вы там встретили? Кого, госпожа Моосгабр, – повторял он громко и настойчиво, стоя у стула, – кого вы в тот раз там встретили?
И госпожа Моосгабр у буфета вдруг вздохнула и сухо сказала:
– Может быть, девушку…
Часы у печи начали бить, пробили девять, но никто не обращал на них внимания. Ни полицейские, ни госпожа Моосгабр. Полицейские снова сидели за столом, тот, у которого был блокнот, писал, второй спокойно смотрел на шляпы на столе… госпожа Моосгабр стояла у буфета… все молчали. Спустя время тот, который писал, сказал:
– Скоро у вас праздник. День рождения.
– Да, – кивнула госпожа Моосгабр, – но я его не праздную. Никогда о нем и не думаю. Я и об этом в прошлый раз сказала.
– Когда был жив ваш муж и дети были маленькие, вы, наверное, отмечали свой праздник, наверное, родные вам напоминали о нем, наверное, что-то дарили к нему?..
– Разве что муж, – тряхнула головой госпожа Моосгабр, – может, какой цветок, он был беден, был возчиком на пивоварне. А дети – никогда. Они и дома не бывали, все шатались. У нас мой день рождения никогда не отмечался.
– А где вы будете на государственный праздник? Он тоже не за горами.
– На государственный праздник буду у господина оптовика Фелсаха, – сказала госпожа Моосгабр, – мадам Кнорринг нашла для меня место, буду у него присматривать три раза в неделю по полдня.
– Еще два-три вопроса, госпожа Моосгабр, – сказал полицейский, – у вас дома ваш праздник, как вы говорите, не отмечали. Но хотя бы государственный праздник отмечали? Вы хотя бы дома выставляли за окно разные разности на именины вдовствующей княгини правительницы, я имею в виду цветы, свечи, бокал с вином, пироги… окуривали квартиру… это же везде делается.
– Везде, – кивнула госпожа Моосгабр у буфета, глядя на мышеловки, – это делают и госпожа Айхен, Линпек, Кнорринг, да и весь этот дом, Фаберы, Штайнхёгеры, привратница, но у нас и это не делалось. Везр и Набуле в окне все поразбивали бы, выбросили, уничтожили, окуривать тоже было невозможно.
– И даже нынче вы ничего за окно не поставите и не будете окуривать? – спросил полицейский.
– У себя нет, – покачала головой госпожа Моосгабр, – я ведь тут не буду. Я же сказала вам, что на государственный праздник буду у господина оптовика, там и за окно всякие вещи выставят, там и окуривать будут, сын господина оптовика и экономка сделают все, что надо. А я нет…
– В нынешнем году все особенно интересуются ладаном, – сказал первый полицейский, и госпоже Моосгабр показалось, что он сказал это скорее тому второму, нежели ей, – его очень мало, и люди боятся, что им не достанется.
– По москательным лавкам развозят мешки, – покачал головой второй полицейский, – пожалуй, достанется всем. Но и то правда, что растет какое-то беспокойство. Какая-то паника. Значит, на именины вдовствующей княгини правительницы вы будете у Фелсахов? – обратился он к госпоже Моосгабр, но госпожа Моосгабр у буфета молчала.
– Ну что ж, мы потихоньку пойдем, – сказал первый полицейский, – кажется, это все. Итак, – сказал он и встал со стула, – ни о каком приключении в Черном лесу во времена вашего детства вы не припоминаете, как не помните и о том, что позднее вам повстречалось нечто особенное.
– Ничего особенного мне не повстречалось, – сказала госпожа Моосгабр сухо и от буфета теперь подошла к плите, – все, что знаю, я вам сказала точно.
– Ну нет, пожалуй… – кивнул полицейский, который стоял, – не так уж и точно и далеко не все… далеко не все, – повторил он, – и не так уж и точно. Вы, пожалуй, это знаете.
– Ну, значит, я вру! – вскричала госпожа Моосгабр.
– Я не говорю, что вы врете, – сказал полицейский, – во лжи вас никто не упрекает. Говорю только, что вы сказали далеко не все и не точно. Послушайте, госпожа Моосгабр, – полицейский кинул взгляд к печи, – вот такая мелочь. В прошлый раз, когда здесь были наши сотрудники, в прошлый раз вы вспомнили, что вы тоже были когда-то экономкой. Прежде вы об этом никогда не говорили. Вы здесь в доме живете пятьдесят лет и за эти пятьдесят лет ни разу не сказали об этом даже привратнице, можно ли в это поверить? Вы вспомнили об этом, лишь когда в прошлый раз здесь были наши сотрудники. Это, конечно, мелочь. Но я вам сейчас скажу и нечто более важное. Госпожа Моосгабр, – сказал полицейский и сейчас снова – после долгой паузы – слегка улыбнулся, – вы не встретили девушку в Черном лесу, когда были совсем маленькая. Вы ее встретили, когда были постарше. Я бы даже сказал – уже довольно большая.
– Не знаю, – холодно сказала госпожа Моосгабр у печи, – насколько я помню, я не говорила, что была совсем маленькая, когда ее встретила. Но определенно я тогда собирала хворост. – Оба полицейских кивнули и замолчали.
– И еще кое-что, – сказал вдруг полицейский, который все еще сидел на стуле и писал, – еще кое-что. Нам обязательно надо срочно написать несколько строк. Несколько строк, что мы были здесь, в кармане у меня бумага и конверт.
– Ах да, – кивнул второй полицейский и опять сел за стол, – госпожа Моосгабр, мы должны написать несколько строк и опустить конверт в почтовый ящик, но прежде надо заклеить его и запечатать. У вас нет под рукой воска или хотя бы кусочка свечи?
– Кусочек свечи, – кивнула госпожа Моосгабр у плиты, – кусочек свечи найдется, а воска нет, я никому не пишу.
– Тогда кусочек свечи, – кивнул полицейский, положил на стол бумагу и конверт, на котором уже была наклеена марка с портретом Альбина Раппельшлунда, и что-то написал. Госпожа Моосгабр открыла буфет и положила на стол кусочек желтой свечи.
– Достаточно, – кивнул второй полицейский, – главное, как следует заклеить конверт, здесь короткий служебный рапорт, таков указ. Нет ли у вас, госпожа, какого-нибудь ножа или гирьки, чтобы нам сделать печать?
– У меня есть печатка, – сказала госпожа Моосгабр, – она в столике в комнате, я никогда ею не пользовалась.
– Отлично, – сказали полицейские, – дайте ее нам на секунду.
Госпожа Моосгабр пошла в комнату, вынула из столика несколько тряпок, страшенный чепец с бантом, очки и печатку. И принесла ее полицейским в кухню.
– Отлично, – снова сказали полицейские, и тот, который писал рапорт, наконец дописал его, положил в конверт, заклеил и потом зажигалкой растопил кусочек свечи и накапал на конверт немного воска. Потом погасил свечу, взял печатку и вдавил ее в желтый воск.
– Порядок, – сказал он и посмотрел на печать, – вы нам, госпожа Моосгабр, чрезвычайно помогли. Вы сэкономили нам время, мы все сделали здесь, и нам не придется заниматься этим дома.
– Вы сэкономили нам время, – кивнул второй полицейский, – благодарствуем, вот ваша свеча и печатка.
И оба полицейских тут уж действительно встали со стульев, надели шляпы, лежавшие все это время на столе, и сказали:
– Мадам, не сердитесь, что мы побеспокоили вас. Мы лишь выполняли свои обязанности. А этот хлам из проезда можно было бы убрать наконец, и прежде всего бочку с известкой, не правда ли?
XIX
Тридцатого октября после обеда привратница постучала в дверь госпожи Моосгабр, и госпожа Моосгабр у печи по голосу сразу узнала ее. На дворе было холодно, сыро, но привратница опять была в короткой ситцевой юбке и с оголенной шеей, – естественно, она находилась в доме, под крышей. Привратница вошла в кухню госпожи Моосгабр, вдохнула воздух и села на диван.
– Как тут у вас пахнет, – вдохнула она и села, – и до чего здесь приятно, тепло. – И она окинула взглядом плиту, буфет, стол и, даже не засмеявшись по обыкновению, сказала: – И чего у вас тут только нет, госпожа Моосгабр. Миндаль, изюм, творог. Ваниль, масло, яйца. Мука, молоко, мешалка. Совсем как в пекарне, когда собираются печь булки.
– Булки, – улыбнулась госпожа Моосгабр и вытерла руки о фартук, – с булками сегодня ничего не получится. Я кладу ваниль, миндаль, изюм. И еще творог и много сахару. Сахар у меня здесь, – госпожа Моосгабр как-то задумчиво указала на стол, на белый кулек, – жаль, что не смогу сегодня вас угостить, кончу лишь поздно вечером. – И она подошла к плите и сказала: – Однажды… вы же знаете… такие пирожки я пекла целый день.
После минутной тишины привратница, сидя на диване, сказала:
– Госпожа Моосгабр, возможно, придут и Штайнхёгеры, и госпожа Фабер. Они без конца меня спрашивают, что вы делаете, они вас почему-то почти не видят.
– Не видят, – кивнула госпожа Моосгабр у плиты и стала размешивать в миске творог с молоком, – не видят. Когда выхожу из дому, я их не встречаю. Не встретила я их ни разу, даже когда выходила в ваших нарядах.
– В них они бы вас все равно не узнали, – тут привратница впервые засмеялась и схватилась за шею, – они бы подумали, что у вас была гостья. Что это какая-то артистка или жена министра. Знаете, госпожа Моосгабр, – привратница схватилась за шею, – я все время думаю об этой вилле и о том, как вы будете караулить мальчика. Хрустальные люстры, ковры, фонтан, все совершенно так, как я вам говорила.
– Совершенно так, – кивнула госпожа Моосгабр как-то задумчиво, размешивая у плиты творог с молоком, – картины в золотых рамах, как в галерее, мраморная лестница, как в костеле, статуи с лампами, как в присутствии, только с красным светом. Сидела я в парчовом кресле… – госпожа Моосгабр обтерла руки о фартук, нагнулась и подложила дров, – в парчовом кресле, но сквозь матовые двери я плохо разглядела столовую.
– Завтра разглядите ее как следует, – кивнула привратница, – ужин будет там подаваться. Не станет же экономка устраивать ужин в кухне, когда вы приходите к ним на виллу служить, да еще в государственный праздник. А знаете, что не укладывается у меня в голове? – И когда госпожа Моосгабр покачала головой, привратница сказала: – Фонтан. Стоит он, значит, посреди залы, брызжет водой, а ковер не забрызгивает?