– Прошу прощения, – подавляя желание задушить ветеринара собственными лапами, процедил мэр Недоум.
– Все в порядке. А теперь скажите: в последнее время вы входили в контакт с садовыми оградами или, положим, с перилами моста?
Мэра внезапно осенила догадка. Его новая кровать! Недавно он получил огромную железную кровать, которую Джо Уль изобрел специально для него. Кроватью этой мэр несказанно гордился, хотя и не так, как своей белой шубкой. Она всю ночь слегка пыхтела, как медленно идущий паровоз, что замечательно усыпляло. К кровати был прикреплен бак с водой. А там, где вода соприкасается с железом, в конце концов всегда появляется ржавчина. Эта ржавчина и запачкала его замечательный белый нагрудник.
– Я понял, как оно появилось. Но вот что с ним делать? – спросил он ветеринара. – Как выводят пятна ржавчины?
– Понятия не имею. Это можно узнать у местного чистильщика ковров. Я же ветеринар. Мое дело протыкать волдыри и удалять занозы.
– Да уж, толку от тебя не много, – уходя, пробормотал мэр.
Он немедленно отправился к своему единственному другу, лорду Мудрому. Легкомысл Мудрый был аристократом, одержимым желанием увидеть возрождение родовой знати. Он коллекционировал все, от совиных шариков (срыгнутых остатков съеденных ею мышей) до засохших жуков. Предки Легкомысла дружили с предками Серебряка, и он не был исключением, считая Нюха одним из своих самых близких друзей. Это, конечно, не очень нравилось мэру, но тут уж Толстопуз Недоум ничего не мог поделать.
– Легкомысл, ты должен мне помочь, – войдя в библиотеку, заявил он.
Лорд Мудрый стоял склонившись над стеклом, на котором было разложено около полусотни улиток и слизняков всевозможных видов. В данный момент он изучал слизняка, медленно ползущего к краю стекла.
Толстопуз Недоум машинально взял одну из улиток, сунул в рот и хрустнул ею как леденцом.
– Легкомысл, ты меня слышишь? – повторил он.
Лорд Мудрый широко открыл глаза и с яростью уставился на мэра:
– Ты только что проглотил белогубую полосатую улитку, за которой я охотился целую неделю! Ты хоть понимаешь, какая это редкость?
– Что? А? – искренне удивился мэр. Затем до него дошло, о чем говорит лорд Мудрый. – Ах, прости, Легкомысл. Я думал, ты ими завтракаешь. Я просто не понял, что ты делаешь с ними.
– Я наблюдаю за ними, изучаю их. Я пишу научную работу о слизняках и улитках Поднебесного по заданию Королевского общества по изучению моллюсков. А ты, можно сказать, съел две страницы. Чтобы найти другую особь, мне понадобятся годы!
– Прости, Легкомысл, прости, – сказал несчастный мэр. – Сейчас не до раздражения. Есть много других поводов для волнения. Например, вот это пятно у меня на груди. Я хотел спросить, не знаешь ли ты, как его вывести?
Лорд Мудрый посмотрел на пятно и покачал головой:
– Я – нет. Но мой камердинер Голубок разбирается в этих вопросах.
Он позвонил в колокольчик. Ответа не последовало. Он снова позвонил. Снова никакого ответа. В конце концов после третьего звонка в библиотеку вошел ласка-камердинер с книгой в лапе. Похоже, ему не слишком понравилось, что его побеспокоили.
– Звонили, мой господин?
– Три раза. Неужели для того, чтобы дозваться тебя, нужно палить из браунинга?
– Спалить Браунинга[1]? – недослышал или сделал вид, что недослышал, камердинер. – Да, на такое вы вполне способны! А ведь ваш отец ценил поэзию, и дед тоже. Простите меня, но, по-моему, нынешнему поколению Мудрых чего-то отчаянно не хватает.
Мэр подумал, что ласка чертовски нагл, но на этот раз ему хватило ума промолчать, тем более что сам лорд Мудрый не высказал никаких замечаний по поводу неподобающего поведения камердинера.
– Могу ли я быть вам чем-нибудь полезен, мой господин? – закончил Голубок свою тираду.
– Разумеется, можешь. У Толстопуза пятно от чая на нагруднике. Ты можешь его вывести?
– Ржавчина, – поправил Толстопуз. – Это ржавчина.
– Могу предложить прекрасные отбеливающее средство, мой господин.
– Ты можешь предложить все, что угодно, для этого мы тебя и позвали, – сказал Легкомысл. – Все в порядке, Голубок. Принеси этому малому свой отбеливатель.
Голубок вышел из комнаты и вернулся с каким-то флаконом. Сердито взглянув на мэра, он нанес небольшое количество жидкости на рыжее пятно. Вскоре оно исчезло, значит, средство подействовало. Но незамедлительно на его месте появилось новое желтоватое пятно, которое, казалось, еще крепче въелось в мех.
– Что ты наделал? – вскричал мэр. – Это ужасно!
Голубок распрямил плечи:
– Простите, мэр. Я искренне хотел вам помочь. Боюсь, больше мне здесь делать нечего.
Он покинул комнату, унося с собой флакон с отбеливателем.
– Ну, посмотри, что ты наделал, – укоризненно произнес вслед ему лорд Мудрый. – Ты же его расстроил!
– Легкомысл, так только хуже!
– Он хотел помочь тебе! И по-моему, твой нагрудник выглядит сейчас значительно лучше. Желтый цвет сочетается с цветом твоих глаз.
– У меня глаза не желтые!
– Белки желтые… или, по крайней мере, то, что у других называется белками. А если оно так уж тебе не нравится, то приколи на него медаль или что-нибудь еще. Никто ничего и не заметит.
– Но я-то сам буду знать, что оно есть! – Мэр любил считать себя совершенным во всех отношениях.
– Ну, если что-то и осталось… – поднеся монокль к правому глазу, произнес лорд Мудрый.
По его тону Толстопуз Недоум понял, что пора уходить. Он попрощался и вышел. Проходя по гостиной, он заметил Голубка, уютно развалившегося в кресле с томиком стихов Билли Бердсворта. Мэр усмехнулся.
– Только бабы читают стихи, – сказал он тихо, но достаточно внятно, хотя прекрасно знал, что Голубок прекрасно владеет боевыми искусствами Востока и ударом хвоста может расколоть полено.
Несчастный Толстопуз Недоум уныло поплелся домой. Там он плюхнулся в кресло и с горестным видом уставился в стену.
– Хорошо провел день, брат? – спросила его Сибил.
– Ах, это ужасное пятно на нагруднике, оно никак не сходит.
– Ну-ка. – Сибил осмотрела пятно. – Ты что, пытался вывести его отбеливателем, да? Теперь оно никогда не сойдет!
– Это не я! – гневно ответил Толстопуз. – Камердинер Легкомысла, Голубок.
– Брат, нельзя доверять ласкам шерсть горностая! Во всяком случае так оставлять нельзя. Создается впечатление, будто ты заляпал грудь тушеным мясом! Есть только одно средство: пересадка меха!
Толстопуз повеселел.
– Какая ты умница у меня, сестра, – восхитился он. – Конечно – пересадка меха! – Затем с сомнением добавил: – Но где ее можно сделать?
– В ветеринарной клинике. Можешь пойти туда хоть завтра. Я все устрою. Там работает хирург по имени Пучик. Он тут же сделает операцию.
– Операцию? – сглотнул Толстопуз. – Завтра? Это больно?
– Нет, конечно. Ведь теперь есть вещество под названием хлороформ… Тебя усыпят перед тем, как резать. Ты ничего не почувствуешь. – Посмотрев на листок бумаги у себя в лапах, она нахмурилась. – Я только что получила письмо от Вруна. По-моему, он немного тронулся умом, брат.
– Да он и всегда был немного с приветом. Значит, это не больно, да? Нисколько?
– Нисколечко.
Однако ночью Толстопуз Недоум от страха перед операцией почти не спал. Придя на следующий день в Королевскую ветеринарную клинику, он обнаружил, что его сестра уже там. Его ждал знаменитый пластический хирург Пучик, горностай в кожаном фартуке и кожаной ермолке. И фартук, и ермолка были заляпаны пятнами крови и гноя. Он оскалился на мэра и пригласил его на операционный стол.
Трясясь от страха, Толстопуз взобрался на зеленую мраморную плиту, которую перед этим протерли дезинфицирующим раствором. Двое ласок-ассистентов привязали его к столу широкими кожаными ремнями. Мэр был совершенно беспомощен. Ему хотелось кричать.
Пучик когтем проверил, насколько остер нож, и нацелился в грудь Толстопуза. Мэр-горностай истошно заорал, и ветеринар отступил.
– Тихо, мэр, – раздраженно произнес Пучик. – Я чуть не прооперировал самого себя.
– Но… но разве вы не усыпите меня этим новым зельем, о котором я слышал?
– Хлороформом? И не собирался. Операция – дело ответственное. Я предлагаю вам вытерпеть боль и пронаблюдать, что будет происходить. В конце концов, это ваша плоть. Я бы сам ни за что не доверил свое тело незнакомцу с ножом. Тем более если бы меня усыпили и я не мог бы видеть, что со мной делают.
– Лучше я буду спать. Пучик тяжело вздохнул.
– Ну, как хотите, – раздраженно произнес он и протянул лапу к бутылочке с хлороформом и тряпке. – Все мои пациенты оказываются трусами!
– Кстати, – сказал Толстопуз, когда смоченную тряпку уже поднесли к его носу. – У вас хороший пересадочный материал? Хорошая шерсть?
– Отличный материал. Не шерсть горностая, разумеется, – ее слишком трудно достать. Немного вы найдете горностаев, готовых добровольно расстаться со своей зимней шубкой. Нет, нет, у нас имеются шкурки горного зайца, которые нам поставляют Шиш и Кыш. Разница очень маленькая. Никто из ваших знакомых не сможет отличить шкурку горностая от шкурки зайца…
Но Толстопуз уже ничего этого не слышал. Он погрузился в забытье до того, как хирург заговорил о зайцах. Ему снилось, будто он танцует среди желтых нарциссов, осыпающих пыльцой его голову. Затем он плыл по реке, в которой резвились колюшки, а над гладью ее кружили стрекозы. Приблизившись к прекрасному арочному мосту, он перепрыгнул через него и оказался среди маргариток, росших на противоположном берегу.
«Траля-ля, я люблю цветы и себя», – пел он во сне.
А в это время Пучик срезал с груди мэра отвратительное пятно и бросил кусок кожи в ведро с надписью «Для мышей». Мэр продолжал свою монотонную песню. Пучик взглянул на пациента, вытер окровавленное лезвие ножа о затвердевший фартук и с отвращением фыркнул.
– Дайте мне бутылку с хлороформом, – приказал он ассистентам. – Этому нужна доза побольше.